Форум » Дневники персонажей » Дневник Риты Скитер (продолжение) » Ответить
Дневник Риты Скитер (продолжение)
Николай Шальнов: [quote]И они пали в его объятия, и осыпали его поцелуями, и отвели во дворец, где облекли его в дивные одежды, и возложили на его голову корону, и дали ему в руки скипетр, и он стал властелином города, который стоял на берегу реки. И он был справедлив и милосерд ко всем. Он изгнал злого Волшебника, а Лесорубу и его жене послал богатые дары, а сыновей их сделал вельможами. И он не дозволял никому обращаться жестоко с птицами и лесными зверями и всех учил добру, любви и милосердию. И он кормил голодных и сирых и одевал нагих, и в стране его всегда царили мир и благоденствие. Но правил он недолго. Слишком велики были его муки, слишком тяжкому подвергся он испытанию — и спустя три года он умер. А преемник его был тираном.[/quote] Оскар Уайльд, "Мальчик-Звезда"
Николай Шальнов: тэги: астрология Интересный градус у знакомого-сталкера прямо на асценденте. Описывает личность, её проявления, жизненный потенциал, физическое тело, связь с бабушкой по материнской линии и проч., чего Рита уже не припомнит. Сильный ум плюс некоторые другие его недостижимые качества - этого было достаточно, чтобы Рита вписала сего сталкера в историю своей жизни, как вписывается в культурную историю образ национального героя (того, что в 25 градусе Девы, который на Солнце был у Елизаветы I Английской). Кажется, у Данте Россетти был на асценденте или на Солнце этот градус ( http://vervolf.blogspot.ru/2011/06/5_27.html ). "Рука, держащая факел во тьме". - Указывает на носителя света, чья миссия - направлять и помогать развитию других людей. И каким бы темным ни был путь, его присутствие всегда приносит людям ясность. Это сильный человек, и он сам знает, во имя чего он призван в наш мир, и именно этим он и занимается. Это символ Руководства. (по Д. Радьяр «Астрологическая мандала») "Белый голубь летит домой над бурными водами". Свобода в понимании; сила, основанная на обладании истинной миссией. Трансцендентная деятельность. Самоосвобождение. Ключ: духовная инспирация, приходящая к индивидууму после преодоления кризиса. Здесь мы также видим символ руководства. Голубь, летящий над водами, напоминает историю Ноя и радуги. Ной встретил свой (и общечеловеческий) кризис мужественно в полном повиновении Божественным повелениям. Когда испытания кончились, он получил знамение голубя. Это знамение Святого Духа, возвещающего новый Промысел. Эта символическая сцена может быть отнесена и к личному кризису, возникающему из-за эмоционального сдвига или вторжения бессознательных сил и импульсов в сознание, - если кризис был правильно встречен и предопределен. Контраст этого символа с предыдущим в том, что он не является продуктом культуры, "книгой"; это - ритм космических, предопределенных Богом циклов, обнаруживающих свой заключительный такт в живом и конкретно-значимом символе - награда верному.
Николай Шальнов: тэги: киберпанк, демы Сляпано после заключения о том, что Рита в Зоне не протянула бы больше получаса.
Николай Шальнов: тэги: киберпанк, моя шокирующая жизнь Живописные виды с места массового паломничества оренбургских индустриальщиков. Бутылка с пивом примечательна тем, что её содержимое замёрзло уже на подходе к объекту:
Николай Шальнов: тэги: филологическая дева, охотники за сновидениями, мои университеты, астрология Как всегда бывает с Ритой в переходные приоды её жизни, ей снова снится заброшенный подземный завод с кучей зомбяков, только на этот раз Рита расшугала их... латинскими поговорками. Весело было. А вообще очень странно себя чувствуешь, когда в памяти периодически всплывают всякие положения и мидпойнты из нат. карт знакомых, типа "усилия в древнем языке" (у Той-Которую-Нельзя-Называть, интересно, зачем только), "работа над красотой речи" (у того сталкера, о котором писано постом выше), "неожиданные языковые преимущества" (у самой Риты)... На видео лекция о влиянии латыни на языки, интересный преподаватель, Рита слушала его лекции, когда учила linqua latina в универе. Зачем нужно изучать латинский язык? 1. Латинский язык лег в основу большинства европейских языков, и его изучение позволяет нам легче и быстрее понять грамматику, фонетику и лексику новых языков. 2. Изучение латинского языка развивает грамматическое мышление, учит видеть структуру языка, что способствует усвоению грамматики и совершенствованию навыков перевода. 3. Латинский язык оказал огромное влияние на формирование лексики современных языков. Например, во французском, итальянском, испанском, румынском языках 89% слов имеют латинское происхождение. В английском, немецком 65%. Поэтому, изучая латынь, мы улучшаем наш лексический запас и облегчаем процесс заучивания новых слов. 4. Латинский алфавит является фонетической основой для международной транскрипции всех иностранных языков. 5. Латинский язык имеет отношение и к современному русскому языку. В русском языке имеется несколько десятков тысяч слов, пришедших из латинского языка без изменений, либо содержащих латинские основы. 6. Латинский язык является одной из основных дисциплин «классического образования», основанного на изучении наследия античности, древних (прежде всего латыни и древнегреческого) и новых языков, чтении и комментировании классических авторов. 7. Латинский язык школьный предмет уже в течение нескольких тысячелетий. Изучение латыни это не только изучение языка, но всего наследия мировой культуры, искусства и истории. 8. Латинский язык развивает память, логику, мышление. Согласно проведенным в Европе исследованиям, ученики, изучающие латынь, усваивают любые другие предметы на 50% легче и быстрее. 9. Латинский язык - это первый шаг к будущей профессии. Античное наследие, и латинский язык в частности, оказали огромное влияние на формирование науки и искусства. Филология, лингвистика, литература, история, философия, медицина, юриспруденция, биология, физика, химия, математика, геометрия, фармацевтика, политика, искусство, живопись, архитектура - вот далеко не полный список тех областей в которых латынь играет немаловажную роль. 10. Изучение латинского языка даёт фундаментальное образование, открывает доступ к более адекватному восприятию как европейской, так и русской культуры.
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно, эстетические категории Сколько невыразимого изящества в фигуре рыцаря на белом снегу и в образе неуловимой дамы его сердца слева... Редко встречаются картины, исполненные такого дивного очарования. Работа Генриха Лефлера (1863-1919).
Николай Шальнов: тэги: эстетические категории, мыслевыброс Заметила Рита за собой странную особенность. Эта особенность её существа просматривается и в том, что среди множества картин она обратила внимание на ту, что разместила постом выше. Поняла она, в чём её кавай. Жёсткость образа рыцаря, символизирующего силу, там смягчает снег, который отчего-то, особенно если это первый снег, вызывает у Риты какие-то очень глубокие и трепетные чувства. Здесь, на картине, этот контраст можно уподобить мягкой, женской силе с VIII аркана ТАРО, и прирученного женщиной льва: http://www.demeterclarc.com/wp-content/uploads/images/2010/08/STRENGTH-8.jpg Снег всегда, наверное, был тем, что скрывал своим покровом грязь и тяжесть прошлого, как бы давал природе разумный отдых от трудов. В такие минуты Рите становится легче от пессимистических размышлений касательно того, что, даже если космический цикл эволюции и увенчает в итоге сон Махапралайи (так оккультная доктрина в Индии величает время великого растворения вселенной, сон Брахмы, равный по протяжённости времени её проявления в объективном мире и активной её деятельности), всё же трудно смириться с мыслью, что это будет достойной наградой за многие миллионы лет борьбы и страданий в перевоплощениях. И чем мы будем заниматься в нирване, в этом трижды блаженнейшем состоянии, невыразимом никакими человеческими словами - настолько оно совершенно в духе, что на нашем этапе эволюции говорить о нём не пристало, чему и Будда учил?.. Наверное, будем исследовать весь прошлый опыт во всех его модусах, аспектах и проекциях... Ну да не буду говорить о том, как и завещал Великий Проветлённый. Интересно, что сказал бы по этому поводу старик Шопенгауэр, хотя в его печальное время на момент состояния науки того периода нирвана рассматривалась лишь как угасание, угасание деятельности и сознания вообще, а не как состояние абсолютной сознательности...
Николай Шальнов: тэги: сказки о любви, искусство вечно Одна из тех новелл, что трогают до глубины души. Короткая, но очень романтичная и бесконечно печальная. Блистает в моей памяти, как потир из бодлеровской "Гармонии вечера", как образы Уайльда из "Кентервильского привидения" и "Дня рождения Инфанты". "На свете всегда будет существовать романтика для того, кто её достоин". Андре Моруа Фиалки по средам — О Женни, останьтесь! За обедом Женни Сорбье была ослепительна. Она обрушила на гостей неистощимый поток всевозможных историй и анекдотов, которые рассказывала с подлинным актёрским мастерством и вдохновением прирождённого писателя. Гостям Леона Лорана — очарованным, восхищённым и покорённым — время, проведённое в её обществе, показалось одним волшебным мгновением. — Нет, уже почти четыре часа, а ведь сегодня среда… Вы же знаете, Леон, в этот день я всегда отношу фиалки моему другу… — Как жаль! — произнёс Леон своим неподражаемым раскатистым голосом, составившим ему немалую славу на сцене. — Впрочем, ваше постоянство всем известно… Я не стану вас удерживать. Женни расцеловалась с дамами, мужчины почтительно поцеловали ей руку, и она ушла. Как только за ней закрылась дверь, гости наперебой принялись расточать ей восторженные похвалы. — Она и впрямь восхитительна! Сколько лет ей, Леон? — Что-то около восьмидесяти. Когда в детстве мать водила меня на классические утренники Комеди Франсез, Женни, помнится, уже блистала в роли Селимены. А ведь я тоже не молод. — Талант не знает старости, — вздохнула Клер Менетрие. — А что это за история с фиалками? — О, да тут целый роман… Она как-то поведала мне его, однако никогда об этом не писала… Но я просто не рискую выступать в роли рассказчика после неё. Сравнение будет для меня опасным. — Да, сравнение вообще опасно. Но ведь мы у вас в гостях, и ваш долг — развлекать нас. Вы просто обязаны заменить Женни, раз уж она нас покинула. — Ну что ж! Я попытаюсь рассказать вам историю фиалок по средам… Боюсь только, как бы она не показалась слишком сентиментальной по нынешним временам… — Не бойтесь, — произнёс Бертран Шмит. — Наше время жаждет нежности и любви. Под напускным цинизмом оно прячет тоску по настоящим чувствам. — Вы так думаете?.. Что ж… Если так, я постараюсь утолить эту жажду… Все вы, здесь сидящие, слишком молоды, чтобы помнить, как хороша была Женни в годы высшего расцвета своей славы. Огненно-рыжие волосы свободно падали на её восхитительные плечи, лукавые раскосые глаза, звучный, почти резкий голос, в котором вдруг прорывалось чувственное волнение, — всё это ещё больше подчёркивало её яркую и гордую красоту. — А вы красноречивы, Леон! Продолжение тут: — Боюсь, что моё красноречие несколько старомодно. Но всё же благодарю… Женни окончила консерваторию в 1895 году с первой премией и сразу же была приглашена в Комеди Франсез. Увы, я по собственному опыту знаю, как тяжело приходится новичку в труппе этого знаменитого театра. На каждое амплуа имеется актёр с именем, ревниво оберегающий свои роли. Самая восхитительная из субреток может лет десять дожидаться выигрышной роли в пьесах Мариво и Мольера. Чаровница Женни столкнулась с властными, цепкими королевами сцены. Всякая другая на её месте смирилась бы со своей участью или, промаявшись год-два, перебралась бы в один из театров бульвара Мадлен. Но не такова была наша Женни. Она ринулась в бой, пустив в ход всё, что у неё было: талант актрисы и блестящую образованность, всё своё обаяние и свои восхитительные волосы. Очень скоро она стала одной из ведущих актрис театра. Директор в ней души не чаял. Драматурги наперебой требовали, чтобы она играла созданные ими трудные роли, уверяя, что никто, кроме неё, не сумеет донести их до публики. Критики с небывалым постоянством пели ей дифирамбы. Сам грозный Сарсэ, и тот писал о ней: «Один поворот её головы, один звук её голоса способен очаровать даже крокодила». Мои отец, который в те годы был с ней знаком, рассказывал, что она страстно любила своё ремесло, судила о нём с умом и неустанно отыскивала новые, волнующие актёрские приёмы. В ту пору в театре увлекались реализмом довольно наивного толка. Если роль предписывала Женни умереть в какой-то пьесе от яда, она всякий раз перед спектаклем отправлялась в больницу — взглянуть на мучения тех, кто погибал от отравы. Борьбу человеческих чувств она изучала на самой себе. Служа искусству, она выказывала то же полное отсутствие щепетильности, которым отличался Бальзак, описавший в одном из своих романов собственные страсти и чувства любимой им женщины. Вы, конечно, догадываетесь, что у девушки двадцати двух лет, ослепительно прекрасной и молниеносно завоевавшей громкую славу, должно было появиться множество поклонников. Приятели по театру, драматурги, банкиры — все пытались завоевать её расположение. Она избрала банкира Анри Сталь. Не потому, что он был богат, — Женни жила вместе с родными и ни в чём не нуждалась. А потому, что он, как и она, обладал редким обаянием, и главное — предлагал ей законный брак. Вы, возможно, знаете, что брак этот состоялся не сразу, — родители Сталя долго не давали своего согласия. Анри и Женни поженились лишь спустя три года, но вскоре разошлись — Женни с её независимым характером не в силах была подчиниться семейному рабству. Но это уже другая история. А сейчас вернёмся к Комеди Франсез, к дебюту нашей Женни и… к фиалкам. Представьте себе артистическое фойе в тот самый вечер, когда Женни вновь появилась в «Принцессе Багдадской» Дюма-сына. Пьеса эта не лишена недостатков. И даже у меня, склонного восхищаться такими добротно сделанными пьесами, как «Полусвет», «Друг женщин», «Франсийон», капризы Дюма в «Чужестранке» и «Принцессе Багдадской» вызывают улыбку. Однако все, кто видел Женни в главной роли, писали, что она сумела создать правдоподобный образ. Мы часто говорим с ней о тех временах. Как ни странно, Женни сама верила тому, что играла. «В свои юные годы, — призналась она мне, — я рассуждала почти так же, как какая-нибудь героиня Дюма-сына, и до чего же удивительно было играть на залитой светом сцене то, что зрело во мне, в самых тайниках моей души». Добавьте ещё, что эта роль позволяла ей прибегнуть к эффектному приёму: она распускала свои чудесные волосы, которые падали на прекрасные обнажённые плечи. Одним словом, Женни была великолепна. В антракте, после овации, которую устроила ей публика, она вышла в артистическое фойе. Все тотчас столпились вокруг неё. Женни опустилась на диван, рядом с Анри Сталем. Она весело болтала с ним, вся во власти того радостного возбуждения, которое даёт победа. — Ах, мой милый Анри!.. Вот я снова выплыла на поверхность! Наконец-то я дышу полной грудью… Вы сами видели, как я играла три дня назад… Правда, ведь я никуда не годилась?.. Фу! Мне казалось, что я барахтаюсь на самом дне. Я задыхалась. И вот наконец — сегодняшний вечер. Сильный .рывок — и опять я на поверхности! Послушайте, Анри; а что, если я провалюсь в последнем акте? Что, если у меня недостанет сил доплыть до конца? О боже, боже! Вошедший капельдинер вручил ей цветы. — От кого бы это? А, от Сен-Лу… От вашего соперника, Анри… Отнесите букет в мою уборную. — И ещё письмо, мадемуазель, — сказал капельдинер. Распечатав послание, Женни звонко рассмеялась: — Записка от лицеиста. Он пишет, что они создали в лицее «Клуб поклонников Женни». — Весь «Жокей-клуб» ныне превратился в клуб ваших поклонников… — Меня больше трогают лицеисты… А это послание к тому же заканчивается стихами… Послушайте, дорогой мой… Скромные строки: «Я вас люблю» — Не судите и не отвергайте, И бедного автора — нежно молю — Директору не выдавайте. — Ну, разве не прелесть? — Вы ответите ему? — Конечно, нет. Таких писем я получаю ежедневно не меньше десятка… Если я начну на них отвечать, я пропала… Но письма меня радуют… Эти шестнадцатилетние поклонники ещё долго будут мне верны… — Как знать… В тридцать лет они уже будут нотариусами. — А почему бы нотариусам не быть моими поклонниками? — Вот ещё просили вам передать, мадемуазель, — сказал подошедший снова капельдинер. И он протянул Женни букетик фиалок за два су. — О, как это мило, поглядите, Анри! А записки нет? — Нет, мадемуазель. Швейцар сказал мне, что фиалки принёс какой-то студент Политехнической школы. — Дорогая, — воскликнул Анри Сталь. — Позвольте вас поздравить! Право, потрясти этих «икс-игреков» не так-то просто. Женни глубоко вдохнула запах фиалок. — Какой дивный аромат! Только такие знаки внимания и радуют меня. Терпеть не могу солидную, довольную собой публику, ту, что является поглазеть, как я буду умирать, в полночь, точно так же, как в полдень спешит в Пале-Рояль — послушать, как стреляет пушка. — Зрители — садисты, — ответил Анри Сталь. — Они всегда такими были. Вспомните бои гладиаторов… Каким успехом пользовалась бы актриса, вздумавшая проглотить набор иголок! Женни рассмеялась: — А если какая-нибудь актриса вздумала бы проглотить швейную машину, слава её достигла бы апогея! Послышался возглас: «На сцену!» Женни встала: — Ну что ж, до скорого… Пойду глотать иголки!.. Вот так, по рассказу Женни, и началась вся эта история. В следующую среду во время последнего антракта улыбающийся капельдинер снова принёс Женни букетик фиалок. — Вот как! — воскликнула она. — Неужто опять тот же студент? — Да, мадемуазель. — А каков он из себя? — Не знаю, мадемуазель. Хотите, спрошу у швейцара? — Нет, не стоит, какая разница… В среду на следующей неделе спектакля не было, но когда в четверг Женни пришла на репетицию, букетик фиалок, на сей раз немного увядший, уже лежал в её уборной. Покидая театр, она заглянула в каморку швейцара. — Скажите-ка, Бернар, фиалки принёс… всё тот же молодой человек? — Да, мадемуазель… В третий раз. — А каков он из себя, этот студент? — Он славный мальчик, очень славный… Пожалуй, немного худощав, щёки у него впалые и глаза печальные, небольшие чёрные усики и лорнет… Лорнет и сабля на боку — это, конечно, смешно… Право, мадемуазель, юноша, видимо, влюблён не на шутку… Всякий раз он протягивает мне свои фиалки со словами: «Для мадемуазель Женни Сорбье» — и заливается краской… — Отчего он всегда приходит по средам? — А вы разве не знаете, мадемуазель? В среду у студентов Политехнической школы нет занятий. В этот день они заполняют весь партер и галёрку… Каждый приводит с собой барышню… — И у моего есть барышня? — Да, мадемуазель, да только это его сестра… Они так похожи друг на друга, просто диву даёшься… — Бедный мальчик! Будь у меня сердце, Бернар, я бы попросила вас хоть разочек пропустить его за кулисы, чтобы он мог сам вручить мне свои фиалки. — Не советую, мадемуазель, никак не советую… Пока этих театральных воздыхателей почти не замечают, они не опасны. Они восхищаются актрисами издали, и это вполне их удовлетворяет… Но стоит показать им малейший знак внимания, как они сразу начнут докучать вам, и это становится ужасным… Протянешь им мизинец, они ладонь захватят… Протянешь ладонь — руку захватят. Смейтесь, смейтесь, мадемуазель, да только я-то знаю, как это бывает. Двадцать лет служу в этом театре! Уж сколько влюблённых барышень я повидал на своём веку в этой каморке… И свихнувшихся молодых людей… И стариков… Я всегда принимал цветы и записки, но никогда не пропускал никого из них наверх. Чего нельзя, того нельзя! — Вы правы, Бернар. Что ж, будем холодны, осмотрительны и жестоки! — Какая тут жестокость, мадемуазель, просто здравый смысл… Прошли недели. Каждую среду Женни получала свой букетик фиалок за два су. Весь театр прослышал об этом. Однажды одна из актрис сказала Женни: — Видела я твоего студента… Он очарователен, такая романтическая внешность… Прямо создан, чтобы играть в «Подсвечнике» или «Любовью не шутят». — Откуда ты знаешь, что это мой студент? — Я случайно заглянула к швейцару в ту самую минуту, когда он принёс цветы и робко попросил: «Пожалуйста, передайте мадемуазель Женни Сорбье…» Это была трогательная картина. Видно, юноша умён и не хотел казаться смешным, но всё же он не мог скрыть волнения… Я даже на минуту пожалела, что он не мне носит фиалки, уж я отблагодарила бы его и утешила… Заметь, он ничего не просил, даже не добивался разрешения увидеть тебя… Но будь я на твоём месте… — Ты бы приняла его? — Конечно, и уделила бы ему несколько минут. Ведь он так давно ходит сюда. К тому же и каникулы подоспели. Ты уедешь, так что нечего опасаться, что он начнёт тебе досаждать… — Ты права, — сказала Женни. — Сущее безумие пренебрегать поклонниками, когда они молоды и им нет числа, а потом гоняться за ними спустя тридцать лет, когда их останется совсем немного и все они обзаведутся лысиной… Выходя в этот вечер из театра, она сказала швейцару: — Бернар, в среду, когда студент опять принесёт фиалки, скажите ему, чтобы он сам вручил их мне после третьего акта… Я играю в «Мизантропе». По роли я переодеваюсь всего один раз. Я поднимусь в свою уборную и там приму его… Нет, лучше я подожду его в коридоре, у лестницы или, может быть, в фойе. — Хорошо. Вы не боитесь, мадемуазель, что… — Чего мне бояться? Через десять дней я уеду на гастроли, а этот мальчик прикован к своей Политехнической школе. — Хорошо, мадемуазель… А всё же, на мой взгляд… В следующую среду Женни играла Селимену с особым блеском, вся во власти горячего желания понравиться незнакомцу. Когда наступил антракт, она ощутила острое любопытство, почти тревогу. Она устроилась в фойе и стала ждать. Вокруг неё сновали завсегдатаи театра. Директор о чём-то беседовал с Бланш Пьерсон, слывшей в те времена соперницей Женни. Но нигде не было видно чёрного мундира. Охваченная нетерпением, взволнованная, Женни отправилась искать капельдинера. — Никто меня не спрашивал? — Нет, мадемуазель. — Сегодня среда, а фиалок моих нет как нет. Может быть, Бернар забыл передать их… Или тут какое-нибудь недоразумение? — Недоразумение, мадемуазель? Какое недоразумение? Если угодно, я схожу к швейцару? — Да, пожалуйста… Впрочем, нет, не стоит. Я сама расспрошу Бернара, когда пойду домой. Она посмеялась над собой: «Странные мы создания, — подумала она, — в течение шести месяцев я едва замечала робкую преданность этого юноши. И вдруг сейчас только потому, что мне недостаёт этих знаков внимания, которыми я всегда пренебрегала, я волнуюсь, словно жду любовника… “Ах, Селимена, как сильно пожалеешь ты об Альцесте, когда он покинет тебя, охваченный нестерпимым горем!”» После спектакля она заглянула к швейцару. — Ну как, Бернар, где мой поклонник? Вы не прислали его ко мне? — Мадемуазель, как назло, сегодня он не приходил… В первый раз за полгода он не явился в театр — именно в тот самый день, когда мадемуазель согласилась его принять. — Странно. Может быть, кто-нибудь предупредил его и он испугался? — Нет, мадемуазель, что вы… Никто и не знал об этом, кроме вас и меня… Вы никому не сказали? Нет? Ну и я тоже молчал… Я даже жене ничего не говорил… — Так как же вы всё это объясните? — А никак не объясню, мадемуазель… Может быть, случайно так совпало. А может быть, ему наскучило всё это… Может быть, он захворал… Поглядим в следующую среду… Но и в следующую среду опять не было ни студента, ни фиалок. — Что же теперь делать, Бернар?.. Как выдумаете, может быть, приятели его помогут нам разыскать юношу? А, может быть, обратиться к директору Политехнической школы? — Но как мы это сделаем, мадемуазель? Мы ведь даже не знаем его имени. — И то правда, Бернар. Как всё это грустно! Не везёт мне, Бернар. — Полно, мадемуазель. Вы с таким блеском провели этот сезон. Скоро вы уедете на гастроли, где вас ждут новые успехи… Разве не грех говорить, будто вам не везёт! — Вы правы, Бернар! Я просто неблагодарное существо… Да только уж очень я привыкла к своим фиалкам. На следующий день Женни покинула Париж. Анри Сталь сопровождал её в этой поездке. В какой бы гостинице ни остановилась Женни, её комната всегда утопала в розах. Когда она возвратилась в Париж, она уже позабыла о романтическом студенте. Спустя год она получила письмо от некоего полковника Женеврьер, который просил принять его по личному делу. Письмо было написано, очень корректно, с большим достоинством, и не было никакой причины отказывать в свидании. Женни предложила полковнику навестить её в один из субботних вечеров. Он пришёл, одетый в чёрное штатское платье. Женни встретила его с той очаровательной непосредственностью, которой её наделила природа и научила сцена. Но во всём её поведении, естественно, проскальзывал немой вопрос: что нужно от неё этому незнакомцу? Она терпеливо ждала объяснений. — Благодарю вас, мадемуазель, за то, что вы согласились принять меня. Я не мог объяснить в письме цель своего визита. И если я позволил себе просить вас о свидании, то, поверьте, не мужская дерзость тому причиной, а родительские чувства… Вы видите, я одет во всё чёрное. Я ношу траур по сыну, лейтенанту Андре де Женеврьер, убитому на Мадагаскаре два месяца назад. Женни сделала невольное движение, словно желая сказать: «Сочувствую вам от всего сердца, но только…» — Вы не знали моего сына, мадемуазель, мне это известно… Но зато он знал вас и восхищался вами. Вам покажется это невероятным, а между тем всё, что я расскажу вам сейчас, — чистейшая правда. Он любил и боготворил вас больше всех на свете… — Кажется, я начинаю понимать, полковник. Он сам поведал вам об этом?.. — Мне? Нет. Он рассказал обо всём сестре, которая была поверенной его тайны. Всё началось в тот день, когда он пошёл вместе с ней смотреть «Игру любви и случая». Возвратившись домой из театра, дети мои с восхищением отзывались о вас: «Сколько тонкости и чистоты в её игре, сколько волнующей поэзии!..» Они говорили ещё много такого, что наверняка было справедливо, я в этом не сомневаюсь… И всё же страстность, присущая молодости, её готовность идеализировать… Мой бедный мальчик был мечтателем, романтиком. — Боже мой, — воскликнула Женни, — так значит, это он… — Да, мадемуазель, тот самый студент Политехнической школы, который из месяца в месяц каждую среду приносил вам букетик фиалок, был мой сын — Андре… Это я тоже узнал от своей дочери. Надеюсь, подобное ребячество, наивный знак восхищения не рассердил вас?.. Он ведь так сильно любил вас или, быть может, тот созданный его воображением образ, который он носил в своём сердце… Стены его комнаты были увешаны вашими портретами… Сколько усилий стоило его сестре раздобыть у ваших фотографов какой-нибудь новый портрет!.. В Политехнической школе приятели посмеивались над его страстью. «Напиши ей обо всём!» — говорили они. — Жаль, что он этого не сделал… — Сделал, мадемуазель! Я принёс вам целую пачку писем, которые так и не были отправлены. Мы нашли их после его смерти. Достав из кармана пакет, полковник вручил его Женни. Однажды она показала мне эти письма — почерк тонкий, стремительный, неразборчивый. Почерк математика, зато стиль поэта. — Сохраните эти письма, мадемуазель. Они принадлежат вам. И простите меня за необычный визит… Мне казалось, что я обязан сделать это в память о сыне… В чувстве, которое вы ему внушали, не было ничего непочтительного, легкомысленного… Он считал вас олицетворением красоты и совершенства… Уверяю вас, Андре был достоин своей великой любви. — Но отчего же он не пытался увидеть меня? Отчего я сама не постаралась встретиться с ним?.. Ах, как я ненавижу себя за это, как ненавижу… — Не корите себя, мадемуазель… Вы же не могли знать… Тотчас после окончания Политехнической школы Андре попросил направить его на Мадагаскар… Не скрою, причиной этого решения были вы… Да, он говорил сестре: «Одно из двух: или разлука излечит меня от этой безнадёжной страсти, или же я совершу какой-нибудь подвиг и тогда…» — Разве скромность, постоянство и благородство не лучше всякого подвига? — со вздохом произнесла Женни. Заметив, что полковник собирается уходить, она порывисто схватила его за руки. — Кажется, я не совершила ничего дурного, — сказала она, — и всё же… И всё же сдаётся мне, что и у меня есть долг по отношению к покойному, не успевшему вкусить радости жизни… Послушайте, полковник, скажите мне, где похоронен ваш сын… Клянусь вам: пока я жива, я каждую среду буду приносить букетик фиалок на его могилу. — Вот почему, — закончил свой рассказ Леон Лоран, — вот почему наша Женни, которую многие считают женщиной скептической, сухой, даже циничной, неизменно каждую среду покидает друзей, работу и порой любимого человека и идёт одна на кладбище Монпарнас, к могиле незнакомого ей лейтенанта… Ну вот, теперь вы и сами видите, что я был прав, — история эта слишком сентиментальна для нынешних времён. Наступило молчание. Затем Бертран Шмит сказал: — На свете всегда будет существовать романтика для того, кто её достоин.
Николай Шальнов: тэги: мои милые старушки, светлые гении Прямо-таки на злобу ритиного дня. Как же иначе отделаться от Той-Которую-Нельзя-Называть?.. Иногда мне кажется, что в парадоксах - гений духа, об этом и Пушкин говорил.
Николай Шальнов: тэги: нарциссизм, графомания В такие минуты чувствуешь себя древним средневековым комментатором, который обобщает всё нажитое прежде в своих картуляриях... Хотя тут нажитого - кот наплакал, и всё же пусть будет. На память. Маленький сборник моих стихотворений по миру Зоны, рассыпанных по этому дневу, обложка и второй лист. Сборник тут: http://file.qip.ru/?from=forum#/. Так и называется, "Сталкер. Дальше в Зону - ближе к небу". Можно скачать, текстовый файл. "Счастья для всех даром, и пусть никто не уйдёт обиженным", как говорилось в "Пикнике...", ахха))
Николай Шальнов: тэги: о ничтожестве и горестях жизни, ономатология Размышляя о специфике имён, Рита убедилась на досуге в некоторых очень верных замечаниях Флоренского касательно Дмитрия, когда этот ритин приятель забрёл к ней на огонёк, и Рита показала ему про «Титаник», там, где виртуальное осушение океана. Интересно исследовать специфическую логику мышления этого человека. «А, я-то думал, они реально океан осушили! - исторг Димитрий разочарованный вздох, когда выяснилось, что всё это сделано на компе. – Так неинтересно!». «А как ты хотел-то?» – поинтересовалась Рита, вспомнив о детском мышлении, когда, например, у ребёнка спросят, почему плывёт кораблик, тот может вполне спокойно ответить: «Потому что он мой». Были и другие случаи, когда мышление этого человека, который явно умнее Риты в некоторых вопросах, казалось ей весьма инфантильным, нешаблонным и – более того – артистичным. У Флоренского: «Действительно, в Дмитрии весьма определенно сказывается его связь с землею, и чрез землю - с Землею-Матерью. Но насколько первая очевидна и выражена, настолько же вторая живет в нем, как тончайший привкус, и преимущественно в детстве. Скорее даже, материнство Земли вьется около Дмитрия и самим им смутно чается, как заветная и дорогая, но почти утраченная святыня детства. Это - тайная и скрываемая не только от сторонних взоров, но почти что и от своих собственных, надежда: ласка, тишина и кроткая умиренность, сияющие как один небесный образ из глубины собственного существа, до которой нет доступа, о которой не скажешь, так темно там все, кроме этой заветной звездочки, но которая однако есть на самом деле, и, - придет время, - окажется всем. Но для этого надо спуститься к ней, в бездонность себя самого, se ipsum transendere, - а возможно последнее не иначе, как кончиной. И вот, до того времени благоразумно молчать о материнстве земли, затаив это знание в себе, а жить и действовать другим - землею, как стихиею». Забавно всё это. Среди имён, по-видимому, только Александр – самое гармоничное, хотя и оно тоже… Печаль. «Живые и веселые с поверхности, внутри они питают струйку пессимизма. Несмотря на успехи, несмотря на всеобщее признание, они не удовлетворены: все чего-то, главного, не хватает». У Дмитрия тоже печаль: «Это - натура с могучими задатками, но крайне несогласованными между собою, негармоничная, с резкими углами и всяческими неожиданностями. В неустойчивости Константина есть капризность и прихотливая случайность воды, меняющей свой цвет и поверхность от самых легких внешних причин: так, глубокие озера, окруженные горами, мирные и лазурные, вдруг, почти без уловимой причины, темнеют, покрываются барашками и топят доверившуюся им лодку, чтобы через полчаса снова заискриться золотыми блестками». А в Константине и того грустнее: «Константин обычно не умеет и не хочет взрастить в тишине посаженное им семя. Когда оно стало признанным, ему кажется недостаточно изысканным разделять общую мысль, и он соперничает с самим собой, стараясь прибавить к правильной своей угадке еще другие, но уже вымученные и дешевые. Он может начать украшать подлинно живой росток, им посаженный и украшения эти, надеваемые на него в избытке и невдумчиво, часто бывают безвкусны, заставляя даже сомневаться в подлинности того, что они украшают… Неровный в своих мыслях и оценках, Константин неровен и в отношениях к людям. При своей чуткости, он временами, чтобы не сказать минутами, может очень близко подходить к людям, угадывая их душевное состояние; когда хочет он, а точнее - когда ему захочется, он бывает добр и отзывчив. Но тут же может найти другой стих; Константин сделается угрюмым без какой-либо уловимой причины. И это не от того, чтобы он хотел причинять зло за что-нибудь; он кусает ногти, злясь на открывшуюся ему собственную пустоту и чувствуя свое бессилие выйти из нее». Про другие имена вообще молчу.
Николай Шальнов: тэги: демы, светлые гении Не помню такого у Великого Пессимиста, решил оформить.
Николай Шальнов: тэги: демы, светлые гении
Николай Шальнов: тэги: светлые гении, искусство вечно Есть вещи, которые входят в плоть и кровь так, что их потом не избыть. Такие вещи, как "Грозовой перевал", например, или "Тамерлан" Эдгара По, или "Вкушающие лотос" Теннисона. "Мне снились в жизни сны, которые потом оставались со мной навсегда и меняли мой образ мыслей: они входили в меня постепенно, проникая насквозь, как смешивается вода с вином, и меняли цвет моих мыслей". Кадр из фильма "Лотофаги". 1 Есть музыка, чей вздох нежнее упадает, Чем лепестки отцветших роз, Нежнее, чем роса, когда она блистает, Роняя слезы на утес; Нежней, чем падает на землю свет зарницы, Когда за морем спит гроза, Нежней, чем падают усталые ресницы На утомленные глаза; Есть музыка, чей вздох - как сладкая дремота, Что сходит с неба в тихий час, Есть мшистая постель, где крепче спит забота И где никто не будит нас; Там дышит гладь реки в согретом полумраке, Цветы баюкает волна, И с выступов глядя, к земле склонились маки В объятьях нежащего сна. 2 Зачем душа болит, чужда отдохновенья, Неразлучимая с тоской, Меж тем как для всего нисходит миг забвенья, Всему даруется покой? Зачем одни лишь мы в пучине горя тонем, Одни лишь мы - венец всего, Из тьмы идя во тьму, зачем так скорбно стонем В терзаньи сердца своего? И вечно и всегда трепещут наши крылья, И нет скитаниям конца, И дух целебных снов не сгонит тень усилья С печально-бледного лица? И чужды нам слова чуть слышного завета: "В одном покое - торжество". Зачем же только мы томимся без привета, Одни лишь мы - венец всего? Продолжение тут: 3 Вон там, в глуши лесной, на ветку ветер дышит, Из почки вышел нежный лист, И ветер, проносясь, едва его колышет, И он прозрачен и душист. Под солнцем он горит игрою позолоты, Росой мерцает под луной, Желтеет, падает, не ведая заботы, И спит, объятый тишиной. Вон там, согрет огнем любви, тепла и света, Растет медовый сочный плод, Созреет - и с концом зиждительного лета На землю мирно упадет. Всему есть мера дней: взлелеянный весною, Цветок не ведает труда, Он вянет, он цветет, с землей своей родною Не разлучаясь никогда. 4 Враждебен небосвод, холодный, темно-синий, Над темно-синею волной, И смерть - предел всего, и мы идем пустыней, Живя тревогою земной. Что может длиться здесь? Едва пройдет мгновенье - Умолкнут бледные уста. Оставьте нас одних в тиши отдохновенья, Земля для нас навек пуста. Мы лишены всего. Нам ничего не надо. Все тонет в сумрачном Былом. Оставьте нас одних. Какая нам отрада - Вести борьбу с упорным злом? Что нужды восходить в стремленьи бесконечном По восходящей ввысь волне? Все падает, мелькнув, как тень мечты бессильной, Как чуть плеснувшая волна. О, дайте нам покой, хоть черный, хоть могильный, О, дайте смерти или сна. 5 Глаза полузакрыв, как сладко слушать шепот Едва звенящего ручья И в вечном полусне внимать невнятный ропот Изжитой сказки бытия. И грезить, и дремать, и грезить в неге сонной, Как тот янтарный мягкий свет, Что медлит в высоте над миррой благовонной Как будто много-много лет. Отдавшись ласковой и сладостной печали, Вкушая лотос день за днем, Следить, как ластится волна в лазурной дали, Курчавясь пеной и огнем. И видеть в памяти утраченные лица, Как сон, как образ неживой, - Навек поблекшие, как стертая гробница, Полузаросшая травой. 6 Нам память дорога о нашей брачной жизни, О нежной ласке наших жен; Но все меняется - и наш очаг в отчизне Холодным прахом занесен. Там есть наследники; и наши взоры странны; Мы потревожили бы всех, Как привидения, мы не были б желанны Среди пиров, где дышит смех. Быть может, мы едва живем в мечте народа, И вся Троянская война, Все громкие дела - теперь лишь гимн рапсода, Времен ушедших старина. Там смута, может быть; но если безрассудно Забыл народ завет веков, Пусть будет то, что есть: умилостивить трудно Всегда взыскательных богов. Другая смута есть, что хуже смерти черной, - Тоска пред новою борьбой; До старости седой - борьбу и труд упорный Везде встречать перед собой, - Мучение для тех, в чьих помыслах туманно, Кто видел вечную беду, Чей взор полуослеп, взирая неустанно На путеводную звезду. А. Теннисон
Николай Шальнов: тэги: авторитетные фигуры, ономатология, светлые гении Написала Рита Сергею Клочкову, автору книги «Лунь», выразила своё восхищение его творением… Вот и ещё одна авторитетная фигура, ради которой стоит жить. Не так-то уж их и много у Риты: из прошлых лет – Бах, Шопенгауэр, Толкин, Флоренский, Бодлер, из настоящего – Лора Бочарова, Эвелина Хромченко, Александр Васильев, Урсула Ле Гуин… Все они очень замечательные, и у каждого есть свои недостижимые качества, которые Рита всё ещё надеется когда-нибудь переплюнуть. Вот, например, в умении Лоры ставить масштабные полигонки. Да вот тут другой вопрос: Лора-то приносит другим счастье, а не только руководит всем этим процессом, а, быть может, ей просто нравится этот образ жизни… Или Хромченко: научиться бы говорить так, как она! Кто-то метко заметил, что "когда говорит Эвелина Хромченко, замолкают птицы на Останкинской телебашне". Вообще титанов Рите не понять. Рита ещё, увы, не такая выдающаяся индивидуальность, чтобы мыслить независимо (ср. у Шопенгауэра: «Самостоятельность суждений - привилегия немногих; остальными руководят авторитет и пример», кстати, неплохо бы сюда приплести категории имён из Флоренского, касательно безграничной слабости человеческой природы: «Только что проявив тончайший вкус и огромную независимость своих оценок и проницательность своей угадки, Константин тут же может смазать все сделанное им; и испортить всю свою работу, не от недостатка вкуса и не от трусости мышления, а от боязни не быть достаточно тонким, из какого-то панического страха быть постоянным и потому, как ему кажется, однообразным, хотя бы предметом постоянств было не что иное, как собственное его, и притом весьма своеобразное, открытие»), поэтому лучше бы иметь живые примеры перед глазами. Может быть, счастье в том, чтобы вечно приближаться к совершенству, для этого и рождены эти светочи. Как-то приятель Риты, с Юпитером в 10 доме, сказал: «Да кому я нужен-то, нищеброд», Рита не нашлась, как его утешить, а на языке так и вертелось: «Ну для меня-то ты всегда будешь столпом общества, что бы там не говорили» (характеристика данного положения Юпитера). А ради чего вообще жить-то, если не ради авторитетных фигур? Если бы Рита училась в Хогвартсе, то жила бы ради профессора Снейпа и ещё ради кой-кого. Вообще Рита рада тем моментам, когда выявляет в себе умение восхищаться. Значит, в ней ещё живо непосредственное чувство прекрасного, и ничто человеческое ей не нужно чуждо. Великий ум этот Шопенгауэр. Несмотря на весь его не самый, может быть, притягательный облик как пессимиста-женоненавстника, он выявил в свою эпоху всё, что от него требовало время, подарив миру свою удивительную философию, как Бодлер – «новый трепет» своими стихами. Вот тут некоторые его интересные цитаты: http://quote-citation.com/topic/artur-shopengauer
Николай Шальнов: тэги: звезда в шоке Даниил Белых, двоюродный брат двоюродной сестры батюшки Риты, обожаемой ею тётушки Ларисы, тоже Владимировны, как и Лора Бочарова, оказывается, сыграл Максима в "Сватах". Нет, Рита много слышала про него, что он актёр известный, но чтобы в "Сватах"... Вот это да, вот это "благороднейшее и древнейшее семейство Блэков", блин... Надо срочно добавить его в родословное древо. Чистота крови навек! Пыщщ! =)))
Николай Шальнов: тэги: юмор, поттериана Вот уже вторую неделю подряд Рита предупреждает гостей об осторожности обращения с конфетами "Виски", которые внутри заполнены чем-то жидким, стреляющим и трудноотмазывающимся, особенно с одежды. Наверное, виски там ни на йух, какое там виски в конфетах за 270 руб., зато понтов!.. У всех, кто ведётся на безобидный вид конфекты и не предпринимает мер, портится настроение: шоколадная лягушка имеет свойство марать всё, к чему не притронется. Именно с шоколадной лягушкой пришло сегодня сравнение этих конфет: вспомнила Рита, как увидела впервые у одноклассника плакат первой части "Гарри Поттера", с МакГонагалл, Хагридом и Хогвартсом, и совой, и Гарриком, помнится, про замок подумала: "Вот ведь какой классный замок, нарисовала бы именно такой, если бы умела рисовать!" (именно таким Рита и представляла себе настоящий волшебный замок). А потом вспомнила эти чудесные минуты погружения в параллельную реальность, когда твои сверстники мчатся на волшебном поезде в школу колдовства, и тут ещё эти лягушки с вкладышами... И про то, как читала по три раза эти книги, выпрашивая их в очередном порядке у одноклассников... Етишкин свет, такая ностальгия взяла!.. В общем, как Рита понимает тех, кто живёт прошлым...
Николай Шальнов: тэги: поттериана, ностальжи
Николай Шальнов: тэги: графомания, поттериана Всегда волновал этот образ... Нравился, особенно тогда, когда он ответил Гермионе, когда та спршивала про Тайную Комнату, что вместо исследования неподтверждённых выдумок лучше опираться на твёрдые, проверенные факты. Наверное, самый основательный преподаватель в школе волшебства. Профессор Бинс Ты любишь историю магии, друг, Знаком ли тебе её трепет? Знакомы ль минуты, когда всё вокруг Пространство попятно измерят Вдруг чаши клепсидры, такой роковой В минуты полночных свиданий С томами событий и с болью былой, С бессменною стражей печалей?.. Что было когда-то, бывает, порой Сквозь годы так выступит явно, Что, кажется, как за ведущей звездой Идёшь ты за истиной к славным Открытиям: всё, что горело давно Иным временам и народам, Проглянет луны слабо-светлым лучом В окно моей древней каморы. Связать воедино события все, Когда-то историю мира Кроивших так странно, при этой луне Порою бывает не стыдно Виньеткой изящной, хоть кажется, что Всю правду нельзя обнажить мне, Как ты ни копай, не ищи - всё не то, Догадка – лишь ей можно жить вне Полёта высокого мысли, что знать Так страстно мечтает о прошлом, Что только когда начинает светать, Схожу я к прохладному ложу. И спать не хочу, не могу, не привык: Я умер, не зная, что стало Со мной: я, истории вещий родник, Пришёл привиденьем на пары.
Николай Шальнов: тэги: графомания, легендариум Ночь над Средиземьем Мир уставший засыпает, На закате гаснет свет Солнца – скоро тихо станет, Как в преддверье мрачных лет. Всё на время остывает, Лишь светило томный луч Бросит на прощанье с края Утомлённых бегом туч. В море обновленья ищет Ариэн: в седых волнах Лик её прощаньем дышит К смертным, что питают страх К власти тьмы, что сердце часто Холодит, как Иллуин - Дни эпох начальных, властно В бурях изменивших мир. Отголоски предрассветных, Ранних лет в сердцах у нас Навсегда – ведь в днях бессветных Только звёздный свет не гас. Пенье струй и водопадов Души бередит опять, Но мы вряд ли бы когда-то Повернули время вспять - На пути через столетья К непонятным снам мечты, К блеску радостей бессмертья И беспечной красоты. Нам дороже сумрак мира, Тот, что в памяти у нас Звонче, чем любая лира Воскрешает нежность фраз, Радость глаз и зов предвечный Моря, неба и земли, Из которой вековечный Вознесла Таникветиль Шпиль к небесным сферам, дальним, Как ушедшие года… Зри: на них супруга Манвэ Звёзды первые зажгла.
Николай Шальнов: тэги: юмор, моя шокирующая жизнь, музыка Три вещи Рита может напевать вечно: мелодию из "Гарри Поттера", "The winner takes it all" "Аббы" и "Безопасный секс" Леры Леры, которую Рита услышала как-то ночью в такси после концерта в рок-баре. Вспомнилась эта мелодия, когда у Риты всплыл в памяти разговор со знакомым, который сетовал на то, сколько же детей пропадает, когда умирают ненужные сперматозоиды. Жесть. А ведь действительно: сколько стихов пропало попусту просто потому, что Рита не записала строчки, из которых они могли бы родиться. Стихотворение из прежнего поста родилось из двух строчек: "на небе Варда звёзды первые зажгла", Рита догадалась записать эти пришедшие на ум слова в напоминалку телефона.
полная версия страницы