Форум » Дневники персонажей » Дневник Риты Скитер (продолжение) » Ответить
Дневник Риты Скитер (продолжение)
Николай Шальнов: [quote]И они пали в его объятия, и осыпали его поцелуями, и отвели во дворец, где облекли его в дивные одежды, и возложили на его голову корону, и дали ему в руки скипетр, и он стал властелином города, который стоял на берегу реки. И он был справедлив и милосерд ко всем. Он изгнал злого Волшебника, а Лесорубу и его жене послал богатые дары, а сыновей их сделал вельможами. И он не дозволял никому обращаться жестоко с птицами и лесными зверями и всех учил добру, любви и милосердию. И он кормил голодных и сирых и одевал нагих, и в стране его всегда царили мир и благоденствие. Но правил он недолго. Слишком велики были его муки, слишком тяжкому подвергся он испытанию — и спустя три года он умер. А преемник его был тираном.[/quote] Оскар Уайльд, "Мальчик-Звезда"
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно, светлые гении, мыслевыброс, мои университеты, старые мастера А хогвартские сезоны Риты идут своим чередом. Может быть, программа не такая насыщенная, как в прошлом или позапрошлом годах, может быть, побольше нервотрёпки, но кое-что Рита интересного для себя выудила. Например, лучше ознакомилась с творчеством Мусы Джалиля – это знаменитый татарский поэт, написавший «Моабитские тетради», известный во многом своим стихотворением «Варварство» - про фашистские зверства. Читают, значит, Мусу, наши девоньки сидят, плачут, у Риты сердце бьётся чаще… Его очень тяжело воспринимать – каждый стих – потрясение, слишком уж обнажена там суть войны и её жестокостей. Это как у Бодлера – но у того разочаровавшийся идеализм выражается в «великолепных чёрных тонах, счастье ужаса, блаженстве отчаяния, радости неосуществимого желания», и вы удивляетесь его изумительному мастерству, где что ни слово, что ни сравнение – то жемчужина. Когда Рита просматривала сборник картин оренбургского художника Ерышева , она открыла для себя удивительный мир красоты старости. В её голове снова зазвучали пронзительные строки «Маленьких старушек» Бодлера: «Их глаза – это слёз неизбывных озёра, это – горны, где блёстками стынет металл»… У Ерышева старость просветлённая, не как у Бодлера, у моей матушки, например, в своё время это стихотворение вызвало неприятие: «Зачем унижать старость? Старые проститутки и подобные обзывательства…». Но поэтов, тем более крупных, невозможно воспринимать в отрыве от их времени. Это Ритин ум порой «в безднах бродит, ища обетованный рай, скорбит, зовёт и не находит» - и получается что-то уж совсем странное, неконцептуальное – порождение недисциплинированного религиозного идеализма. Весь её высер в сравнение не идёт с бодлеровскими шедеврами стиля. Время Бодлера – XIX век, столь усердно унижавшийся и унижаемый, стал, по преимуществу, героическим веком – это век «забытый Богом и забывших Бога людей», как метко охарактеризовал эпоху французского мастера Гумилёв. Тем горче звучат бодлеровские прекрасные метафоры: «Ты – весталка, ты – жрица игорного дома, ты, которою музы гордиться могли»... В общем, "Цветы зла" - это поэтическое воплощение самых мрачных страниц «Человеческой комедии»: известно, что Бодлер был очень дружен с Бальзаком… Вот этот отрывок часто тревожит Риту, волнует и захватывает: ...Так вы проходите через хаос столиц Без слова жалобы на гнет судьбы неправой, Толпой забытою святых или блудниц, Которых имена когда-то были славой! Теперь в людской толпе никто не узнает В вас граций старины, терявших счет победам; Прохожий пьяница к вам с лаской пристает Насмешливой, гамэн за вами скачет следом. Стыдясь самих себя, вы бродите вдоль стен, Пугливы, скорчены, бледны, как привиденья, Еще при жизни - прах, полуостывший тлен, Давно созревший уж для вечного нетленья! Но я, мечтатель, - я, привыкший каждый ваш Неверный шаг следить тревожными очами, Неведомый вам друг и добровольный страж, - Я, как отец детьми, тайком любуюсь вами... Я вижу вновь рассвет погибших ваших дней, Неопытных страстей неясные волненья; Чрез вашу чистоту сам становлюсь светлей, Прощаю и люблю все ваши заблужденья! Развалины! Мой мир! Свое прости вам вслед Торжественно я шлю при каждом расставанье. О, Евы бедные восьмидесяти лет, Увидите ль зари вы завтрашней сиянье?..
Николай Шальнов: тэги: графомания Первый в жизни Риты перевод - из Фицжеральда, про Холли Голайтли из "Завтрака у Тиффани". Фигня полная, но сохраним для памяти - всё-таки первый. По дороге ночной Холли мчится, и как ты за ней не спеши, Не успеешь догнать её... Каждый ночной бриллиант, Что исчез с ней - звезда, что сияет в печальной тиши. И знакома дорога, и с ночью она заневестилась, Украшения - звёзды, и платьем её стала мгла, Вслед за ночью бежит Холли быстро и весело, Элегантно, стройно отраженье - прекрасны упрямость и злость! Все рассветы встречала в ночных променадах она С бриллиантами, что разметались в ночи, точно искорки слёз. Скачет лунная речка её по холмам, точно резвая кошечка, Голос звонкий единою песней разносится, И бежит Холли дальше своей неотступно дорожечкой, Тенью тихой скользит в темноту, пусть и мнимую, Да, Она знала, что скоро веселье закончится, Ночь покажет проказу - блестящий звездой бриллиант. В жизни каждого, кто в одиночестве бродит В одинокой дали, по дорогам Нью-Йорка бежит С вечеринки своей бесконечно печальная Холли, Растеряв бриллианты, чья песня во мраке звенит.
Николай Шальнов: тэги: моя шокирующая жизнь, графомания, осторожно, слэш! Училась Рита сегодня кататься на коньках. Честно: думала, что будет хуже. И, хотя на коньках Рита напоминала себе трансвестита-неудачника, а под конец катания – старую проститутку, ещё держащуюся, по сравнению Бодлера, как воин на посту, она рада хотя бы тому, что прокачала немного своё умение держаться на ногах, когда они разъезжаются в разные стороны и хоть немного сохранять равновесие. Странно, но именно сохранять равновесие у Риты всегда получалось лучше остального, она в действительности редко когда падала. Правда, метко. В своих закромах Рита обнаружила множество интересных писуль, которые накропала в разные годы своего существования. Вот эта, например, позабавила, про Малфоя (позорище!). Всё началось в один прекрасный день, когда я понял, что не могу жить без Седрика Диггори. Я понял это, когда проснулся в середине ночи после зубрёжки трансфигурации, когда свечи почти уже догорели, а во сне я чувствовал, что кто-то обнимает меня... Или, скорее, это была та первозданная, бесформенная материя, из которой всё вышло и к чему всё стремится по своему завершению. И этим сгустком, если можно в письменной речи применять такое своеобразное сравнение, тьмы был Седрик Диггори. Как я это понял? Нетрудно было догадаться по мне. В последнее время я только о нём и говорю, и мне постоянно приходится одёргивать себя, чтобы не выдать нашу с ним общую тайну: свидание на Астрономической башне. Да, именно на площадке под звёздным небом, на площадке, истоптанной ногами многих и многих поколений влюблённых пар, мы и засели, рассказывая друг другу небылицы на ночь вперемежку с поцелуями, придыханием в такт мерным толчкам, стонами, вырывавшимися из нас, и даже одним звонким чихом, изданным мной на прохладной, открытой всем ветрам поверхности для наблюдений за звёздами. Я не знаю, как я буду жить дальше, но в ещё большее недоумение меня повергает мысль о том, как я буду жить дальше без него. Пуффендуйского красавчика, оказавшегося великолепным любовником и просто хорошим человеком, которому мне посчастливилось открыться о своих сердечных неудачах, и который захватил моё сердце, едва лишь только оно очистилось от всего того, что мучило меня и казалось неизбывным. Продолжение тут: Началось всё с того, что в очередной раз в "Трёх мётлах" Паркинсон, эта Забулдыга - а иначе я её теперь и не называю, а в последнее время стараюсь забыть и это прозвище - устроила мне скандал, приревновав меня к какой-то когтевранке. Как мне рассказали позднее, они были давними соперницами, и Пэнси наверняка просто был необходим повод для того, чтобы высосать из меня очередную порцию энергии, которой оставалось во мне всё меньше и меньше с тех пор, как я к своему несчастью ответил взаимностью на её признание в любви и согласился с ней встречаться. Да, она - редкой жадности энергетический вампир, и я не удивился бы, если бы узнал, что в её роду имелись предки с подобным синдромом... Но я отвлёкся. Так уж получилось, что я оказался между молотом и наковальней, причём роль кузнеца в этом процессе играла моя барышня, а молотом оказались все слухи, которые были собраны, записаны и распространены по всему Хогвартсу (а то и ещё дальше) привидениями, картинами и особо словоохотливыми учениками, которые от нечего делать прохаживались по поводу моей репутации и того, с кем я её подмочил, оказавшись недостойным даже такой пассии, как Пэнси Паркинсон. Когтевран, играющий в данном случае роль недвижной и холодной наковальни, никаких недружелюбных выпадов в мой адрес не делал, но холодные и подозрительные взгляды, которыми обдавали меня даже мои старые знакомые с факультета Каниды, яснее ясного давали мне понять, что былой симпатии между нами уже вряд ли возникнет, и мне пришлось поверить в это, зная о том, как студенты Синей Гостиной беспокоятся за каждый мало-мальски способный к размышлению ум, к которым принадлежала и эта Присцилла. Кокетка, которой я, судя по слухам, приукрашенным в одной из статей Скитер в утреннем "Пророке", разбил сердце, чем восстановил, по её словам, против себя половину магического мира. Что же, на этот раз Рита была почти права. Чистокровные родители Присциллы занимают какую-то видную должность в Министерстве, и поэтому их дочка оказалась под пристальным вниманием всего британского магического сообщества, а отец даже выругал меня через каминную сеть за то, что я вообще связался с Когтевраном, не говоря уже о его прекрасной половине. Дескать, оттуда выходят только бесполезные зануды, не умеющие ни прожигать жизнь, не вертеться в ней, когда это необходимо. Тогда он сказал, что постарается замять дело при первой же возможности, но, по-видимому, это чёртова дура Паркинсон слишком всё драматизировала, и благодаря ей у меня хватило неприятностей на весь оставшийся учебный год: мой престиж резко упал. Не выходя в свет, молча снося косые взгляды Кровавого Барона и насмешки Пивза, которому в другое время я влепил бы пару хороших заклинаний, заткнувших бы его, я сидел в гостиной, потягивал тыквенный сок и от делать нечего листал "Придиру". Опуститься до чтения такой чуши мог только совсем ополоумевший приверженец какого-нибудь странного культа, вроде дочери редактора - Луны Лавгуд, но мне тогда было до того тошно, что я не читал, а тупо пялился в одну точку, где-то между концовкой статьи о морщерогих кизляках и заглавием "Чудодейственных свойств козлиного помёта". В это время меня окликнул кто-то из первокурсников, сказав, что ко мне пришли. Поскольку вход в гостиную Слизерина нежелателен ни для кого, кроме её коренных обитателей и преподавателей, я со смешанным чувством облегчения и досады вышел в коридор, где, к своему удивлению, встретил Седрика Диггори - ловца сборной Пуффендуя. Он смотрел на меня, потом, вроде как спохватившись, быстро сказал: - Драко, прости... Я знаю, какую шумиху развели тут вокруг тебя... Знаешь, если ты свободен, приходи сегодня на стадион. Я хотел бы потренироваться там, а в одиночестве мне скучно. Я присвистнул. С его вдруг пуффендуйца, нашего исконного соперника, занесло так далеко от своего обиталища, да ещё так доброжелательно настроенного? В отношении Малфоев мир проявлял лишь сдержанную учтивость, учтивость, которую он обязан был демонстрировать в силу их статуса и влияния в обществе. А тут этот Диггори... Странный он какой-то. Я отвёл глаза. - Впрочем, если не хочешь, я пойду туда один. На вот, держи. Седрик всучил мне свёрток с чем-то тяжёлым и, развернувшись, быстро исчез за поворотом коридора. Я даже сказать ему ничего не успел, однако меня охватило любопытство. Признаться, я отвык от проявлений вежливости, ведь последние три недели её проявляли только эльфы-домовики, принося с кухни несколько специально для меня испечённых по любимому рецепту диетических пирожных на ночь. И мне стало интересно, чем решил одарить меня ловец. Вернувшись в гостиную, я принялся разворачивать бумаги. Это заняло довольно много времени, поскольку слоёв было много, а бумага была необычайно тонкой, желтоватой, скреплённой восковой пуффендуйской печатью. Снимая слой за слоем, я добрался до заветного содержимого. Это оказалась "Новая история квиддича" - совсем недавно выпущенная в свет работа Эндрю Бёргинса, расхваливаемая на все лады издателями, журналистами, а после выпуска - и немногими счастливыми её обладателями. Книга была дорогой, прекрасно оформленной и богато украшенной. Я почти забыл о том, что она могла бы оказаться у меня в библиотеке в качестве подарка на день рождения от Пэнси: она божилась, что раздобудет её за какие угодно деньги, которых, кстати говоря, я ей же и ссудил. Правда, Пэнси исчезла из моей жизни со всеми нашими общими сбережениями, и пытаться делить с ней что-то я совсем не собирался. Но вот прошёл в одиночестве мой день рождения... "Ах, да... Он же как раз сегодня", - подумал я, раскрывая фолиант на странице с весело о чём-то болтающими звёздами магического спорта 60-х и большой вставной схемой поля для игры с мелькающими точками-игроками - попробуй уследи... День подходил к концу, а подарок я получил совсем не от того, от кого ожидал. "Совсем один!" - но не успел я ужаснуться, как в портрет отодвинулся, и в гостиную влетела сипуха с небольшим свёртком и письмом, как выяснилось, от родителей. В свёртке были так приглянувшиеся мне изящные перчатки с отрезанными пальцами - от матери, и перстень с изумрудом - от отца. Обрадованный таким элементарным знаком внимания от мира, который в последнее время отвернулся от меня, растворив мне двери Одиночества в пустыню Уныния, я решил во что бы то ни стало скоротать свой вечер не за чтением унылых журналов, а на квиддичном поле, в обществе этого странного типа. Натянув перчатки для игры (хотя они вполне годились для того, чтобы надеть их на любую вечеринку), я, захватив метлу, отправился к выходу из замка. Отпустив сову за поворотом к лестнице, я начал думать, с чего вдруг этот смазливый тип решился сделать мне такой роскошный презент (который я вознамерился основательно изучить, вернувшись в замок после тренировки). Не придя ни к какому более или менее приемлимому выводу, я просто решил предоставить событиям развиваться своим чередом, и, подставив лицо под прохладный ветер, приносящий с собой мелкие капли дождя, повернул к стадиону. Когда я дошёл до места назначения, хлынул ливень, но это почему-то ещё больше раззадорило меня. Мне хотелось ненадолго забыть о всех неприятностях, что произошли со мной за последнее время, и просто отдаться игре, хотя бы в числе двух игроков-ловцов, один из которых, описав замысловатый пируэт, опустился возле меня прямо в образовавшуюся только что лужу, подняв тучу брызг. Я пожал его мокрую ладонь. Да и сам он промок до нитки, пряди его волос свисали на лоб, и с них капала дождевая вода, а жёлтая майка прилипла к телу. Плащ, который не спасал от разгулявшейся стихии, трепал ветер, и в свете блеснувшей молнии Диггори казался мне диковинной птицей, сошедшей со страниц учебника по Уходу за Магическими Существами. В руке Диггори был зажат снитч. Когда я оседлал метлу, он выпустил шарик, и мы взвились над стадионом в его поисках: было довольно темно, если бы не заклинание мерцающего света, наложенного на снитч Седриком, я и не надеялся найти его в такую непогоду. Впрочем, каких-нибудь десять-двенадцать минут, и цель была достигнута: молния удачно высветила его блестящую золотистую поверхность, и спустя мгновение он был зажат у меня в ладони. Пуффендуец хлопнул меня по плечу и сказал, что я отлично справился. "Чёрт подери! - подумал я, - Да я и так это прекрасно знаю!". Мне стало немного спокойнее. В пылу этого своеобразного развлечения, которое трудно было назвать тренировкой в чистом виде, я позабыл ненадолго непрестанно грызущее меня чувство неудовлетворённости всем, чем мне в последнее время приходилось заниматься: от любимого зельеварения до порядком поднадоевшей трансфигурации, где эта карга МакГонагалл постоянно демонстрировала всем мои пробелы в знании теории. Села бы на метлу, полетала бы... Посмотрим, куда бы делась её хвалёная теория. Хотя нет, летать-то она умееет ой как хорошо... Но всё равно - что проку от её чертежей, когда мы уже месяц ничего не делаем истинно колдовского?.. Полетав с попеременным успехом над стадионом ещё с часа полтора, мы оба, усталые, приземлились к подножию одного из колец. Седрик сжимал в пальцах снитч, который затем спрятал в футляр и убрал в карман. С нас обоих потоками лилась вода, а ливень всё не прекращался. Утопая кроссовками в грязи, мы направились в сторону раздевалки, где, осущив друг друга заклинанием, счистили всю грязь. Снаружи громыхал гром, в воздухе растворялся пар, выпущенный нами из палочек, и я сказал: - Спасибо, Седрик. Больше я ничего добавить не смог. Не спрашивайте меня, почему: я и сам не знаю. Пуффендуец улыбнулся. Было видно, что ему нравится делать такие подарки. - На за что, - ответил он секунд через десять. Надеюсь, тебе понравится. Квиддич и всё такое... - И всё же скажи, Седрик, - называть его по фамилии даже у меня язык теперь не поворачивался. - Почему ты решил подарить "Историю квиддича" именно мне? У тебя же в команде многие, как я знаю, желают продолжать спортивную карьеру после школы... Это я знал из рассказов, не более, но Седрик лишь подтвердил мои слова. - Да, но, знаешь, ни один из них не вызывает такой... Такого сострадания, прости, если задел тебя, Драко. Понятное дело, он хотел сказать "жалости". Я бы вот сказал. А он - нет. Пуффендуйцы добры. А у нас, у слизеринцев, воистину змеиные языки, даже если мы и не владеем змеиной речью. Да я и, действительно, достоин был только жалости. Это особенно чувствовалось, когда пуффендуец первым начал сушить мне мантию, я бы сам и не додумался до того, чтобы ему помочь, ведь сзади очень неудобно самому это делать, а вот если кто-то тебе помогает, одежда становится сухой за несколько секунд. Но для вида я всё-таки фыркнул, по своей старой, Малфоевской привычке, слегка задрав нос и прищурив глаза. И я сделал бы так, пожалей меня хоть сам Министр Магии, ей-богу! Но я промолчал. Седрик перевёл взгляд с меня на свои кроссовки. Мне показалось, или он немного смутился? Эх, не перегнул ли я палку? Рассказывая это, я чувствую, что вёл себя не совсем так, как я обычно веду. Отстранённо-обособленный, я не почти никогда не обращаю внимания на состояние собеседника, если только он не интересует меня с психологической точки зрения, а к психоанализу Малфои почти никогда не прибегают, им достаточно чувства собственного достоинства, чтобы смотреть на мир через изумрудное стекло своих классовых предрассудков. До того момента моим основным жизненным занятием была шлифовка этого изумруда. После встречи с Седриком я стал думать о таких вещах, о которых раньше никогда не думал, может быть, поэтому я и пишу всё это.
Николай Шальнов: тэги: музыка, киберпанк Источник вечного наслаждения.
Николай Шальнов: тэги: моя шокирующая жизнь, сказки о дружбе, сказки обо всём, мои университеты, графомания, ономатология Вчера Рита проходила два квеста одновременно: первый она обозвала «Гермиона Грейнджер на истории магии», поскольку пара, на которой Рита оказалась, была такой скучной, что с неё сбежал бы сам профессор Бинс. Спасалась Рита тем, что усердно строчила конспект. На одногруппницу Дину, ту самую, с которой мы писали «Златовласку», смотреть было жалко. Рита и говорит ей: «Пиши, не то придётся выносить тебя отсюда вперёд ногами». На самом деле, Рита не сдохла в универе исключительно благодаря тому, что приучала себя записывать всё подряд. Очень развлекает, надо сказать, особенно когда потом изучаешь эволюцию своих почерков, которые меняются в зависимости от настроения и стиля жизни. А Дина… Рита уже много раз находила подтверждение метафизического значения её имени – «отмщённая». Стоит только Рите проявить себя в этих отношениях слабой, либо выказать свои пороки – жадность, необязательность, стремление обвинять во всех грехах кого угодно, кроме самой себя, то сразу в жизни Риты начинает проигрываться мистерия бревна в собственном глазу: так подворачивается ситуация, что за все эти недостатки Рите приходится отдуваться. Но может, это и правильно: так мы растём душевно и духовно. Типичный пример: Риту будит утром матушка и в гневе сообщает, что какая-то бессовестная тварь названивает на телефон уже полчаса (7 утра). Рита хватает телефон, глядит, как позже выяснилось, не туда, видит общее количество звонков от Дины и решает с какого-то фига, что эти звонки она сделала за утро. Приступ мизантропии вдруг нападает на Риту с такой страшной силой, что ей становится страшно, и она начинает спешно анализировать суть своих отношений с этой девушкой, а заодно и в коллективе, а заодно и всю свою жизнь оценивать задним числом. И эта жизнь со всеми Ритиными ошибками, предощущениями и воспоминаниями и перспективами духовного роста пронеслась перед глазами. Потом выясняется, что Рита просто не туда посмотрела, а ведь уже готовила едкую критическую речь и еле себя сдерживала, в отчаянной надежде ища повод для того, чтобы её подозрения касательно бессовестности одногруппницы не оправдались. Такое счастье потом испытала, когда подтвердилось, что это не так… И вот так всегда, всегда такие косяки, которые Рита привыкла взваливать на ближнего, явно просматриваются в её собственной жизни. Написалось вчера стихотворение – в воспоминание о давней дружбе. Воспоминание Когда-то в дальней юности моей Когда светили звёзды ярче, На светлом краешке седых морей Воображения сидел я, точно старче, Что песнь сложил о граде том, что пал: Незрячий, он в воображенье Лелеял свет и образы, создал В итоге труд, который повторенья В людских легендах никогда не знал. Так юность чужда и сомненью, И грусти быстро уходящих дней. Но ей закаты, в небесах мерцавших, Сказанья о деяньях королей И золото листвы опавшей Милы, и ярко помню я И нежность, и признанья встречи, И город, что взрастил меня, Прекрасный, точно твои речи… Ты научил мой город говорить Тимпаном сумрачных преданий, Ты дал душе моей отпить Воды летейской, беспечальной. И ты увёл меня в страну Руин, о многом говорящих, Что новую проклясть весну Я не сумел. Так город спящий Не тронет парочку друзей, Бродящих в улицах пустынных: Он знает: юность без огней Твоих угасла б и остыла.
Николай Шальнов: тэги: мыслевыброс, эстетические категории Этот крик души - попытка Риты заняться саманализом, анализом тех областей своего "я", которые трудно описать. Ничего нового тут не сказано, это, скорее, резюме странных эстетических пристрастий Риты. Очень странно получилось, и Рита не хотела выкладывать это, но что здесь скрывать? "Ибо мы ничего не приносим в мир, равно как ничего не можем и вынести из него" - писалось в первом послании к Тимофею. Это в Библии. Вторым моим посланием было бы, наверное, послание к Тимофею Баженову с припиской "могло быть хуже". Крик души Дориана Грея Дорогой дневник! Я завёл тебя для того, чтобы делиться с тобой тем сокровенным, чем я не могу поделиться с другими людьми. Я очень хочу, чтобы моё весеннее обострение поскорее прошло. Ибо я мучаю не только себя, но и тех, кто обитает рядом со мной. Вот почему я очень хочу, чтобы ты заговорил голосами изумительной красоты, вроде тех, что сквозили когда-то в лучших мечтах мечтательных персонажей моей юности. Прав ли я, приступая к подобного рода сочинительствам? Быть может, пытаясь создавать искусство, в котором мы выразили бы всё возможное, мы пытаемся создать то настоящее, что так далеко от нас – в бесконечно холодных высях рая, до которых нам никогда не докричаться, или, быть может, мы пишем для того, чтобы снова пережить то самое светлое и прекрасное, что было в нашей душе незамутнённым, и что дало нам удивительные восторги просто от процесса творчества. Не эгоистично ли это? Не знаю. Быть может, то, что я создал в попытках убежать от себя и порвать с прошлым, нашло своего читателя, хотя все эти вирши и остались почти без внимания, несмотря на то, что в них я выразил все свои самые ранимые чувства к тому, кто бесконечно далеко и так бесконечно близок к нам. <...> Я очень надеюсь, что эти мои записи никогда не увидят свет, ибо, если бы они были уже сейчас доведены до совершенства, такими, какими я их вижу, они воплотили бы собой образец совершенного, бодлеровского искания Потерянного Рая, и, возможно, они впитали бы в себя весь мой пессимизм, обращённый великолепными чёрными красками в монумент моему идеалу, тому, что двигал мною несколько последних лет и который нашёл свою программу в некоторых абзацах «Бремени бессмертия», тех, в которых я рассуждаю о сплине, порождённом несопоставимостью совершенств и несовершенств мира. Наверное, все мои обиды, тоска и стенания нашли бы выражение в этом маленьком шедевре исповеди, и – это было бы высшим идеалом! – я научился бы не выплёскивать всё накопившееся на других или не хранить в себе, чтобы в итоге эта гремучая смесь не взорвалась. Продолжение тут: Многие мои произведения читать мне стыдно. Увы, я замечаю, что подобное отношение у меня ко многим моим работам, которые даже при серьёзном анализе кажутся мне вполне сносными. Чем обуславливается это свойство моей натуры – я не знаю, но мне кажется, что я никогда прежде не являл собой и своими усилиями образца законченного совершенства, никогда ранее не являл собой соразмерность мысле- и душе- выражения, для того, чтобы эти мои работы оказались полезными для тех, кому нечем утешить себя на своём пути. Флоренский пишет, что в большинстве случаев титанические усилия Николаев не окачиваются ничем, вернее, оказываются бесплодными. Отчего так происходит – не ведаю я сам <...>. Интересно, а что бывает с теми, кто нравится публике не умеет? Может быть, они выполняют какую-то другую работу, для Риты незаметную, но которая приводит их к иным открытиям и чувствам, и пониманию красоты, Рите неведомым? Было бы здорово, наверное, прочувствовать и продумать все эти эстетические потоки в других людях, всё то, что они хотят выразить, когда душа звенит самыми странными и упоительными ощущениями, которые порой так не хочется отпускать – настолько они таинственны, странны и прекрасны. Может быть, если бы один человек когда-нибудь испытал бы за короткое время то, к чему приходит мировая душа после «мильона терзаний», то были бы созданы самые универсальные, самые прекрасные и удивительные произведения искусства, такие, которые, поражая воображение, как иные из наших снов или та музыка из «Секретных материалов», «звучали бы во всех тональностях одновременно»… Интересно, что мне почему-то всегда хотелось, чтобы иные мои переживания хотя бы в отголоске пережили другие люди. К сожалению, в последнее время таких всё меньше: молодость – не юность, у неё свои задачи и своё мироощущение. Наверное, это естественная потребность любого человека – хотя бы часть своих переживаний передать другим людям… Может быть, подобной работой над собой, в смысле создания фиков, в которых мы пытаемся выразить невыразимое, (получаются, надо сказать, странные плоды), мы открываем людям возможности внутреннего развития – не благородно ли это? Но – увы! То, что мы пишем, настолько эклектично, настолько несовершенно и имеет такую ограниченную сферу распространения и влияния – прежде всего на нас самих, т. е. когда мы получаем эффект обратный весьма слабый (наверное, не надо ждать от искусства отдачи вовсе, это эгоистично), - что порой в разные периоды жизни мы осуждаем то, что творим. Жаль, а ведь было бы здорово вновь испытать то, что мы испытали, снова, без краски стыда на лице. Ещё более прекрасным кажется мне то, что, если бы мы могли переживать эти прекрасные, утончённые чувства дольше и без горестного ощущения хрупкости бытия и ограниченности счастья – и это не только удел возвышенных натур – обострённо ощущать подобное, это, я думаю, знакомо каждому, кто отважился погрузить сой дух в обитель чистой грёзы, совершенных эстетических идей и редкостных переживаний – если бы мы сумели хоть на какое-то время удержать это… Но всё так мимолётно, и наша природа – эта ужасная, эгоистическая природа человека – не может позволить нам насладиться реализацией наших фантазий… Понимая, что отсутствие подобного – результат моего собственного эгоцентризма, я понимаю, что все мои действия были своеобразной жертвой… Во имя чего? Не знаю. <...> Многое, многое в этой жизни уходит безвозвратно, и, может быть, это и помогает мне анализировать прошлое и извлекать из него уроки: оно так притягательно и прекрасно в блеске своего великолепия… О, да, история – это наука для страдающих ностальгией… Воспоминания о былых временах бывают настолько прекрасны, что порой они причиняют боль самим своим совершенством: так порой просыпаешься после удивительного сна, вроде того, что описал Бодлер, невыразимо прекрасного, и чувствуешь этот разлад между его экстазами и действительностью, вроде того, что Бодлер назвал «Парижским сплином». Наверное, это грешно – писать так. Но почему-то мне кажется, что подобным упорным трудом я всё-таки воспитаю в себе характер достаточной силы, чтобы моё сердце оказалось достаточно сильным, чтобы развиваться самому и помочь развитию других. Вовсе не обязательно, чтобы «именно моя сочувствующая и справедливая душа заслуживала венка победителя, а каждое доброе деяние, совершённое мною ради борющихся и страдающих, принесло мне высшую славу небес к ожидающим меня земным наградам». Вовсе нет. Пусть жертвами премий становятся те, кому эти премии действительно нужны. <...> Но человек живёт надеждой. И, может быть, однажды, после очередной вереницы тяжёлых испытаний, предвестие которых явилось мне в то утро, когда я посчитал, что мне с утра названивала Дина, я скажу, что то малое, что исполнилось в моей жизни из самого сокровенного, было милостью божьей, ибо правда – и ты это видишь, мой Бог! – что мы слишком часто бываем неблагодарны к тем моментам тихого, спокойного счастья, что выпадают нам на долю, и всегда ищем чего-то большего и совершенно нам не нужного. От этого я хотел бы удержаться. И удержи меня, Боже, друг мой, Тот, к которого я вызываю и Тот, Кто вобрал в себя все совершенства тех, кого я называю своими светлыми гениями, от этих крайностей в этом моём дневнике. Может быть, моих чувств и чувствознания мало для того, чтобы выразить всю красоту взаимоотношений, которых я не знал, но, быть может, слишком уж у меня идеальное представление о взаимоотношениях, слишком уж странным мои эстетические критерии к ним. Увы! Мы часто присовокупляем к своему идеалу то, что он не имеет на самом деле. Ибо хотим видеть его именно таким. Может быть, это было бы здорово: если бы все наши самые затаённые и утончённые душевные переживания нашли бы своё воплощение… Но пусть это останется мечтой, которую лучше бы не культивировать, ибо это отвлекает от жизненной суеты, что так необходима нам, червям земли, для того, чтобы продолжать существовать и позволять себе иногда глядеть в необыкновенно красивые, но столь пустые небеса, иногда одаривающие нас грустной улыбкой изысканного ощущения. Грустной, ибо самое прекрасное и изящное всегда соседствует с великой печалью. Достаточно прочитать «Записки у изголовья» Сей-Сенагон, чтобы убедиться в этом. «По чём мешок костей?» - спрашивала у проезжего торговца выползшая из хижины старуха, в которой некоторые узнавали бывшую фрейлину, чьи мемуары с лёгкой руки её товарок стали памятником эпохи. Мне грустно, когда я это пишу ещё и потому, что порой мне кажется, что всем нам наплевать друг на друга. Да, складывается такое ощущение, когда мы видим вокруг себя бесчисленное множество книг, которым, как заметил Соломон, «никогда не прекращалось написание», и с горечью, а порою и с облегчением сознаём, что никогда нам их не перечитать. Или когда мы всецело поглощены собой, неспособные бросить хотя бы какой-нибудь взгляд на ближнего. Странно всё это. Странно и страшно. Может быть, я и раскаюсь в том, что делаю сейчас, создавая этот мыслевыброс. Но почему-то мне не хочется отступать от того образа, который сложился у меня относительно недавно, когда я понял, что дорогу в вечность в этом мире мне придётся пробивать самостоятельно, или это сделает мой дух, независимо от обстоятельств (сделает это весьма мудро, ибо неисповедимы пути Господни, которыми Он влечёт наши грешные души). Самостоятельностью я называю не столько независимость от того, кто дал тебе жизнь, сколько те отрезки времени, в которые ты творил и думал, и мечтал о тех, чьи образы, возможно, будут с нами длительное время только в тех областях существования, что пока закрыты от нас облаками. <...> Может быть, и хорошо, что вселенная устроена разумнее, чем мы того хотим и что так лелеем в глубине своего существа. Ибо если бы все наши мимолётные фантазии получили бы свою силу, мы бы наверняка ужаснулись тому, что получилось, как я ужасаюсь сейчас тому, что осмелюсь говорить такое – я, романтик от природы! Но, может, Ахиллесова пята Фора, вернее, его образа как раз в том, что я слишком романтизирую его, а он, на самом деле, вовсе не такой – со своими страхами, и вообще… Надо бы эту книгу дочитать. И я очень прошу тебя об одном, Боже! Дай мне скромности, чтобы не утупиться в самодовольство, которое одно отбивает охоту сделать мир и жизнь кого-то, кроме тебя самого, лучше. Дай мне сил не останавливаться, но и вовремя отступать. Может быть, именно в этой мере и состоит если не счастье – о, я не прошу у тебя его Господи, большого, пусть всё будет тихо и спокойно! – то, по крайней мере, то блаженное неведение, что позволяет нам не знать той невыразимо щемящей душу разницы между подлинным совершенством и осознанием того, что это совершенство невозможно воплотить в жизнь. Я могу предположить, то многие углядят в моём стремлении реализовать свои сокровенные мечты обыкновенную безнравственность и мокрые фантазии, скованные ханжеским морализмом. Но в идеале, если бы у меня на то были способности и сила воли, равная силе божества, я бы создал совершенные отношения, которые были бы сотканы из нитей тех мимолётных, прекрасных ощущений, в надежде повторения которых мы живём всю свою жизнь, тех ощущений, о которых писал Уайльд – чувств «мира тайн и перемен». Это было бы, наверное, самым возвышенным моим стремлением и самым совершенным, что я бы мог оставить человеческим душам перед тем, как уйти в вечность. <...> Здесь стоит вспомнить те образы, которые вызывали в нас неодолимое восхищение – так, например, мне на какое-то время очень захотелось стать парнем, играющим на гитаре на Советской просто потом, что форма, в которую была заключена эта сущность, оказалась необыкновенно гармонирующей с некоторыми моими представлениями о цельности и красоте… Но это уже из области простой, доступной всем эстетики.
Николай Шальнов: тэги: теософия Очень красивые отрывки из "Света на Пути", обнародованного Блаватской ( http://www.theosophy.ru/lib/svet.htm ). Полезно для медитации. "...Жаждай такого обладания, какое может вместить чистая душа, чтобы мог ты собирать сокровища для того духа жизни, вступившего в единство, который и есть твое истинное Я. Мир, которого ты должен жаждать, есть тот ничем невозмутимый, священный мир, в котором душа растет, как священный цветок на тихих водах лагуны. И та власть, которой ученик должен добиваться, придаст ему вид ничтожества в глазах толпы. 17. Разыскивай путь. 18. Ищи путь, отступая все более внутрь. 19. Ищи путь, выступая смело наружу. 20. Не ищи его на одной определенной дороге. Для каждого человека есть своя дорога, которая кажется наиболее желанной. Но достигнуть «пути» нельзя одной только праведностью, или одним религиозным созерцанием, или горячим стремлением вперед, самоотверженным трудом или прилежным наблюдением жизни. Все это в отдельности подвинет ученика только на одну ступень. Все ступени должны быть пройдены до самого верха лестницы. Пороки людей, один за другим, по мере их одоления, становятся пройденными ступенями. Добродетели людей — так же шаги вперед, без которых нельзя обойтись. Но хотя последние создают чистую атмосферу и счастливое будущее, они бесполезны в отдельности: Вся природа человека должна пройти сквозь горнило труда, если есть решимость вступить на Путь. Каждый человек поистине сам для себя путь. Но это только тогда, когда он овладеет твердо всей своей индивидуальностью и силой своей пробужденной духовной воли признает, что индивидуальность это не он сам, а то орудие, которое он сам — с бесконечным трудом — создал для своего употребления и посредством которого, развивая постепенно свое сознание, он достигнет жизни вне индивидуальности. Когда он узнает, что только для этого существует его дивно сложная, отдельная жизнь, только тогда он — на пути. Ищи путь, погружаясь в таинственные и светозарные глубины твоей собственной сокровенной сути. Ищи его, пробуя всякие испытания, употребляй в дело все свои чувства, чтобы понять рост и значение индивидуальности, чтобы познать мрак и красоту твоих ближних, — таких же частиц Божества, как и ты, которые борются рядом с тобой. Ищи путь, изучая законы бытия, законы природы и законы вечной, за пределами смерти, жизни: и ищи его глубоко, преклоняя твою душу перед мерцающей звездой, которая горит в ее глубине. По мере того, как ты будешь бодрствовать и преклоняться, свет звезды будет разгораться все ярче. Тогда ты познаешь, что начало пути найдено. А когда ты достигнешь его конца, тот свет превратится внезапно в безграничное сияние. 21. Стремись, чтобы цветок расцвел в тишине, которая следует за грозой: не раньше. Он будет расти, подниматься, пускать побеги, листья и почки, пока гремит гроза, пока длится битва. Но не ранее как вся индивидуальность человека растает и испарится, не ранее как поглотит ее то божественное, что создало ее как простое орудие для глубоко важных испытаний, не ранее как вся природа человека покорится своему высшему Я, — не ранее того может раскрыться цветок. Тогда наступит тишина, подобная той, которая следует в тропических странах за пронесшимся ливнем, когда природа начинает работать с такой быстротой, что можно узреть ее творчество. Наступит такая тишина и для истерзанного духа. И в глубокой тишине произойдет то таинственное нечто, что ясно покажет, что путь найден. Называй его какими хочешь именами, это — голос, говорящий там, где некому говорить, это — посланник без формы и состава; это — развернувшийся цветок твоей души. Нельзя это выразить никаким сравнением. Но чувствовать, желать, стремиться к тому — возможно даже среди бушующей грозы. Тишина эта может продлиться один миг, может продлиться и века. Но и для нее настанет конец. И все же силу ее ты унесешь с собой. Снова и снова битва должна быть выдержана и выиграна. Природа может затихнуть только на время".
Николай Шальнов: тэги: графомания Шествие Красоты О, красота! Являешься ты часто Так незаметно, что тебя понять Невероятно трудно и опасно: Ведь можно и рассудок потерять. Ты расточаешь слёзы, точно урна, И совершенства линий безмятежны, И звуков строй, и ароматов бурных, Невыразимо дивных, так изящно-нежны, Что, кажется, исчезли навсегда Из мира все страдания людские, И снова будто ближе к небесам Становятся и добрые, и злые, И те, кто мир оставил навсегда. Что даришь, Красота, ты тем, кто славит Твой взор, улыбку, стан и чистоту? Идёшь ты тихо по дорогам мая, Улыбкой озаряешь ты весну. Беспечны и прекрасны песнопенья, Что славят Господа, в волнении дыша, Наверное, одна ты по веленью Всевышнего на землю снизошла, Чтоб ты не уничижилась сравненьем Ни с чем иным из совершенств Его, Чтоб светлых песен, танцев и моленьев Не затихал глас... Тихий ход шагов Твой различить под утро можно: Эос Зарю на небо вывела. Покров Небес таит в себе великий эпос О том, как в темноте седых веков Ты создала вселенной украшенья – Сень звёзд прекрасных, вечных и благих, Что для людей подарены – в сравненье С глазами той, чей взор прекрасней их Настолько, что не вынесешь сиянья: Так без одежды ты гуляла там, Где до людей стихии оформляли В огнях пристанище для будущих землян.
Николай Шальнов: тэги: ономатология, о ничтожествах и горестях жизни, мыслевыброс, теософия Размышляя над описанием имени "Александр", Рита полезла изучать статью про пессимизм и наткнулась на разработки Гартмана - ведущего теоретика пессимизма. И очень повеселилась его концепции. Вкратце это можно выразить так: единичное самоубийство - это эгоистично. Важно подготовить человечество к коллективному самоубийству, чтобы все осознали тщетность и суету, и не было обиженных. Как говорил Шопенгауэр, чем раньше мы поймём ничтожество жизни, тем лучше. Весело просто потому, что подобные крайности в философии (а философия всегда - наука крайностей) обнажают всю несостоятельность единичных концепций. Так универсализм и релятивизм спорят между собой, не находя компромисса. Не может быть универсальной, единой для всех мировой религии, но и без понимания единого корня всех мировых религий невозможно понимание между народами разных культурно-религиозных типов. "Теософское общество - это фундамент религий будущего", - писал Маха-Чохан в своём послании теософам начала века. Однако без альтруизма и милосердия это немыслимо и бесполезно, как бесполезны те отдельные добродетели, что "подвигают ученика лишь на одну ступень". Про архаический символизм религий можно посмотреть тут, в нескольких главах "Тайной доктрины": http://vladu.org/load/razoblachennaja_izida/chast_ii_arkhaicheskij_simvolizm_religij_mira/117-1-0-1545 Из Флоренского и мысли Гартмана тут: "В силу своей самодовлеемости, в силу монархичности своей природы, Александры могут быть очень тароваты, щедры и великодушны; они могут без оглядок жертвовать своим. Но они мало склонны на жертву собой, и это создает, при близости к ним, преграду для совсем близкого общения и обратно, отсюда чувство отрешенности их, как и с ними. Живые и веселые с поверхности, внутри они питают струйку пессимизма. Несмотря на успехи, несмотря на всеобщее признание, они не удовлетворены: все чего-то, главного, не хватает. Но этот пессимизм их не есть ни теоретическое убеждение, которое, напротив, скорее оптимистично, ни органическая боль, а нечто вторичное и производное, хотя и необходимое: неразлучная с ними тень их самодовлеемости". ("Имена") "Гартман, вполне признавая, что последняя цель есть именно самоубийство, требует, чтобы отдельный человек в интересах человечества и вселенной воздерживался от личного самоубийства и посвящал свои силы на подготовление средств к тому всеобщему собирательному самоубийству, которым должен окончиться исторический и космический процесс. Это — высший нравственный долг, тогда как убивать себя, чтобы избавиться от собственных страданий, свойственно людям, стоящим на низшей, эвдемонистической ступени этики. Последнее, конечно, справедливо, но собственный принцип безусловного пессимизма логически исключает всякую другую этику. Если всё дело в том, чтобы уничтожить мучительное существование, то нет никакой возможности разумно доказать кому-нибудь, что он должен иметь в виду не свои собственные, действительно испытываемые мучения, а предполагаемые мучения того отдаленного потомства, которое будет способно на акт коллективного самоубийства; да и для тех будущих пессимистов теперешнее личное самоубийство данного субъекта может быть (в смысле Гартмана) полезно как пример для подражания, ибо ясно, что если каждый будет себя убивать, то общая цель будет достигнута. — На самом деле безусловный пессимизм как первоначально явился, так и до конца остается лишь плодом пресыщенной чувственности. В этом его истинное значение и его ограниченность. Справедливая оценка жизни материальной, которая, в отдельности взятая, есть только «похоть плоти, похоть очей и гордость житейская», приводит размышляющий ум к истинному заключению, что «мир весь во зле лежит», чем и исчерпывается правда пессимизма".
Николай Шальнов: тэги: теософия, салон мамзель Ленорман Интересные замечания Е. П. Блаватской о Книге Еноха ( http://ru.teopedia.org/lib/Блаватская_Е.П._-_Тайная_Доктрина_т.2_ч.2_отд.7 ) "История развития мифа о Сатане не будет полна, если мы не отметим характер таинственного космополита Еноха, различно именуемого Енос, Hanoch и, наконец, греками Enoïchion. Именно, из его книги были взяты первые представления о Падших Ангелах писателями из христиан ранних веков. Книга Еноха объявлена апокрифичной. Но что есть апокриф? Сама этимология этого термина показывает, что это просто сокровенная книга, то есть, одна из книг, принадлежавших к каталогу храмовых библиотек, находившихся под охраною Иерофантов и Посвященных Священнослужителей, и никогда не предназначавшаяся для профана. Апокриф происходит от глагола крипто (χρύπτω), «прятать». На протяжении веков Enoïchion, Книга Ясновидца, сохранялась в «городе учености» и тайных трудов – в древнем Кириаф-Сефер, позднее переименованном в Давир <...> Енох есть имя собирательное; и кроме того, легенда о нем является также легендою о нескольких других пророках, еврейских и языческих, с некоторыми изменениями в вымышленных подробностях, но при тождественности основной формы. Илья также взят на Небо «живым»; и астролог при дворе Исдубара, халдейский Хеа-бани, тоже был вознесен на Небо богом Хеа (Эа) который был его Покровителем, так же как Иегова был Покровителем Ильи, имя которого на еврейском языке означает «Бог-Jah», Jehovah (то же значение имеет и имя Елиху. Этот вид легкой «смерти» или euthanasia имеет Эзотерическое значение. Он символизирует «смерть» каждого Адепта, достигшего силы и степени и также очищения, что дает ему возможность «умереть» в физическом теле и, все же, жить и продолжать сознательную жизнь в его астральном теле. Вариации на эту тему бесконечны, но тайный смысл всегда одинаков. Выражение апостола Павла, «что не видел смерти» (ut non videret mortem), имеет, таким образом, Эзотерический смысл, но ничего сверхъестественного. Искаженные толкования некоторых библейских намеков на то, что Енох, «лета которого будуть летами мира» (солнечного года в 365 дней), разделит с Христом и пророком Ильей славу и блаженство последнего Пришествия и уничтожения Антихриста, – Эзотерически означает, что некоторые Великие Адепты вернутся в Седьмой Расе, когда все заблуждения будут рассеяны и Пришествие Истины будет возвещено этими Шишта, Священными «Сынами Света».<...> Продолжение тут: Впрочем, как обычно, все они правы и все неправы. Признать Еноха за библейскую личность, за единую личность то же, что признать Адама, как первого человека. Енох было имя собирательное, приписываемое и носимое десятками индивидов во все времена и века, в каждой расе и народе. Это легко можно вывести из того факта, что древние талмудисты и учителя Мидрашим, обычно не согласны в своих воззрениях на Hanoch, Сына Иареда. Одни говорят, что Енох был «большим Святым, возлюбленным Богом и был взят живым на Небо», то есть, тот, кто достиг Мукти или Нирваны на Земле, как достиг этого Будда, а другие продолжают достигать; другие же утверждают, что он был колдуном, злым волшебником. Но это лишь показывает, что «Енох», или же его эквивалент, даже в дни позднейших талмудистов, был термином, означавшим – «Ясновидец», «Адепт в Тайной Мудрости» и так далее, без всякого определения, что касается до характера носителя этого наименования. Иосиф Флавий, говоря об Илье и Енохе, замечает, что: «В священных книгах написано, что они [Илья и Енох] исчезли, но так, что никто не знал, что они умерли». Это просто означает, что они умерли в своей личности, как в Индии поныне умирают Йоги или даже некоторые христианские монахи – для мира. Они исчезают из глаз людей и умирают – на земном плане – даже для себя. Это как бы образный способ выражения, но, тем не менее, он дословно правилен.<...> Теперь возникает естественный вопрос. Кто мог послать апокрифическому автору это мощное видение, – к какому бы времени до дней Галилея оно не относилось, – что Земля могла временами наклонять свою ось? Откуда мог он почерпнуть такое астрономическое и геологическое знание, если Тайная Мудрость, из источника которой пили древние Риши и Пифагор, является лишь фантазией, вымыслом позднейших веков? Не прочел ли случайно Енох, пророчески, в трудах Фридриха Клэ о Потопе, следующие строки: «В примитивные времена, положение земного шара по отношению к солнцу, по-видимому, разнилось от настоящего, и эта разница должна была произойти в силу перемещения земной оси вращения». Это напоминает о том ненаучном утверждении, сделанном египетскими жрецами Геродоту, именно, что Солнце не всегда вставало там, где оно встает сейчас и, что в прежние века эклиптика пересекала экватор под прямыми углами. Существует много подобных «затемненных изречений», разбросанных в Пуранах, Библии и других мифологиях, и оккультисту они раскрывают два факта; (a) что Древние знали астрономию, геодезию и космографию вообще, так же хорошо, если не лучше наших современников; и (b) что положение планеты изменилось не раз со времени изначального положения вещей. Таким образом, Ксенофант – в силу слепой веры в свою «невежественную» религию, учившую, что Фаэтон, в своем желании познать скрытую истину, заставил Солнце уклониться от своего обычного хода, – где-то утверждает, что «Солнце повернулось к другой стране», что является параллелью – впрочем, немного лишь более научной, хотя и не такой смелой – рассказу об Иисусе Навине, который вообще остановил ход Солнца. Однако, это может объяснить учение северной мифологии, по которому Солнце до настоящего порядка вещей вставало на Юге, а Ледниковая Зона (Jeruskoven) помещалась на Востоке, тогда как теперь она находится на Севере. Короче говоря, Книга Еноха есть свод главных черт истории Третьей, Четвертой и Пятой Расы; и весьма немногочисленных пророчеств, относящихся до настоящей эпохи мира; длинный перечень ретроспективных и интроспективных пророчеств о всемирных и вполне исторических событиях – геологических, этнологических, астрономических и психических, – с некоторым намеком на теогонию из допотопных рекордов. Книга этой таинственной личности, с обильными извлечениями из нее, упомянута в Pistis Sophia, а также в Зохаре и в его наиболее древнем Мидрашим. Ориген и Климент Александрийский относились к ней с весьма большим уважением. Потому говорить, что она является после-христианской подделкой, значит изрекать нелепость и стать повинным в анахронизме, ибо Ориген, живший во втором веке христианской Эры, среди других упоминает о ней, как о древнем и почтенном труде. Сокровенное и священное Имя и его мощь, прекрасно и ясно, хотя и аллегорично, описаны в древнем томе. От восемнадцатой до пятидесятой главы все Видения Еноха описывают Мистерии Посвящения, одна из которых называется Пламенеющая Долина «Падших Ангелов». Возможно, что Св. Августин был вполне прав, говоря, что Церковь отвергла Книгу Еноха из своего Канона за ее великую древность (ob nimiam antiquitatem). События, в ней отмеченные, не могли вместиться в пределы 4004 лет до Р. Хр., уделенные миру от его «сотворения»!!"
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно, демы Анализируя свои ощущения от стихотворения Сомрата, которое стучит в висках уже не один день, Рита пришла к выводу, что только одно стихотворение возымело на неё столь сильное воздействие, вернее, некоторые части поэмы: это "Вкушающие лотос" Теннисона. Хотя она прямо противоположна по смыслу, но, если вслушаться в ритм каждого из этих шедевров, в нём есть что-то мелодически схожее. Читая "Историю дивергента", Рите трудно оказалось отказать себе в удовольствии сляпать дем. Эта странная привычка закрепится у каждого, кому не чужды прелести народной демотивации. Наивный примитивизм некоторых мыслепостроений порой приводит Риту в экстаз. Будь готов Мой милый друг, мы баловни до срока, Уютнее, чем в тьме утробы. Судьба пока что не особо строга, Пока что осознать попробуй. Когда поймешь ты зыбкость положения, Уймешь паническую дрожь, Увидишь, как вокруг кипит сражение, Где жизнь оценивают в грош. Пойми, борьбы не утихали всполохи, И сера и гортанный стон. Не спрашивай, по ком грохочет колокол: Ведь по тебе грохочет он. Мы будем как Сизифовы поклонники, Того пытаясь часа избежать. Тут можно лихо угодить в покойники, Или сражаться, не дрожать. Наш взгляд застелен пеленой притворной, Счастливая стабильность - фарс. Какая разница, о чем нам лязгают затворы, Когда затворы лязгают про нас? *** Из Теннисона Зачем душа болит, чужда отдохновенья, Неразлучимая с тоской, Меж тем как для всего нисходит миг забвенья, Всему даруется покой? Зачем одни лишь мы в пучине горя тонем, Одни лишь мы — венец всего, Из тьмы идя во тьму, зачем так скорбно стонем В терзаньи сердца своего? И вечно и всегда трепещут наши крылья, И нет скитаниям конца, И дух целебных снов не сгонит тень усилья С печально-бледного лица? И чужды нам слова чуть слышного завета: "В одном покое — торжество". Зачем же только мы томимся без привета, Одни лишь мы — венец всего?
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно Враждебен небосвод, холодный, темно-синий, Над темно-синею волной, И смерть — предел всего, и мы идем пустыней, Живя тревогою земной. Что может длиться здесь? Едва пройдет мгновенье — Умолкнут бледные уста. Оставьте нас одних в тиши отдохновенья, Земля для нас навек пуста. Мы лишены всего. Нам ничего не надо, Всё тонет в сумрачном Былом. Оставьте нас одних. Какая нам отрада — Вести борьбу с упорным злом? Что нужды восходить в стремленьи бесконечном По восходящей в высь волне? Всё дышит, чтоб иметь удел в покое вечном, Всё умирает в тишине. Всё падает, мелькнув, как тень мечты бессильной, Как чуть плеснувшая волна. О, дайте нам покой, хоть черный, хоть могильный, О, дайте смерти или сна. *** Нам память дорога о нашей брачной жизни, О нежной ласке наших жён; Но всё меняется — и наш очаг в отчизне Холодным прахом занесен. Там есть наследники; и наши взоры странны; Мы потревожили бы всех, Как привидения, мы не были б желанны Среди пиров, где дышит смех. Быть может, мы едва живем в мечте народа, И вся Троянская война, Все громкие дела — теперь лишь гимн рапсода, Времен ушедших старина. Там смута может быть; но если безрассудно Забыл народ завет веков, Пусть будет то, что есть: умилостивить трудно Всегда взыскательных богов. Другая смута есть, что хуже смерти черной, — Тоска пред новою борьбой, До старости седой — борьбу и труд упорный Везде встречать перед собой, — Мучение для тех, в чьих помыслах туманно, Кто видел вечную беду, Чей взор полуослеп, взирая неустанно На путеводную звезду. А. Теннисон
Николай Шальнов: тэги: теософия Интересные замечания одного из Посвящённых касательно Дэвачана - тех посмертных сфер существования бессмертного "Я" человека, что приобрело у многих народов названия "рая". На самом же деле эта доктрина настолько священна, настолько возвышенна и сложна, что для её понимания мало одного лишь интеллектуального усилия, хотя Учителя сделали всё возможное, чтобы истолковать труднопостижимое Востока для западного ума. И всё же даже некоторые описания приводят в восторг, вроде того, о котором писал Кальдерон: "Есть ли большее счастье, большая радость, чем обожать Красоту, медленно встающую в далях Невозможного?": Письмо XXVI (1) Зачем предполагать, что Дэвачен — однообразное состояние, только по той причине, что какое-то одно мгновение земного чувствования сохраняется бесконечно долго — растягивается, так сказать, на эоны? Это не так, не может быть так. Это было бы против всех аналогий и противоречило бы закону следствий, согласно которому результаты соразмерны предпосланным энергиям. Чтобы уяснить это, вы должны помнить, что имеются две области проявлений причинности, а именно: объективная и субъективная. Так, более грубые энергии, те, что действуют в более густом или уплотнённом состоянии материи, проявляются объективно в физической жизни, а именно в виде каждой новой рождающейся личности, включаемой в великий цикл эволюционирующей индивидуальности. Нравственная и духовная деятельность обретают собственную сферу следствий в «Дэвачене». Например: пороки, физические влечения и т.д., скажем, философа могут привести к рождению нового философа, короля, купца, богатого эпикурейца или любого другого человека, склад личности которого будет неизбежным следствием преобладающих наклонностей этого существа в предыдущем рождении. Бэкон, например, которого поэт назвал: «Мудрейший, величайший, мелочнейший из людей» — мог бы снова появиться в следующем воплощении алчным ростовщиком с выдающимися умственными способностями. Но моральные и духовные качества прежнего Бэкона также должны найти себе поприще, на котором их энергии могли бы развернуться. Дэвачен и есть такое поприще. Следовательно, все великие планы моральных преобразований, интеллектуальных и духовных исследований абстрактных принципов природы, все божественные устремления — получат в Дэвачене осуществление: и абстрактная сущность, прежде известная как великий Канцлер, будет задействована в этом внутреннем мире, им же самим уготовленном, живя в нём если и не совсем так, чтоб это можно было назвать сознательным существованием, то по крайней мере испытывая сон настолько живой и реальный, что никакая реальная жизнь не могла бы сравниться с ним. И «сон» этот длится — до тех пор, пока Карма в этом направлении наконец не исчерпается; тогда пульсирующая сила достигает краёв своего циклового резервуара, и существо продвигается в следующую область причин. Область эта может оказаться в том же самом мире, что и раньше, или же в другом, в соответствии с тем, насколько продвинулась данная сущность по неизбежным малым и большим кругам человеческого развития. Продолжение тут: Итак, как же могли вы подумать, что «только одно мгновение из пережитого на земле избирается для увековечения»? Совершенно верно, «мгновение» это длится от начала и до самого конца; но ведь оно длится именно как основной тон всей гармонии, определённый тон известной высоты, вокруг которого группируются и развёртываются — в развивающихся вариациях мелодии и в виде бесконечных вариаций на тему — все устремления, желания, надежды, мечты, которые хотя бы раз промелькнули в мозгу сновидца в течение его жизни в связи с этим особым «мгновением», но так и не нашли себе претворения на земле, и которые он видит теперь полностью осуществлёнными во всей их яркости в Дэвачене, даже и не подозревая, что вся эта блаженная действительность — лишь порождение его собственного воображения, следствие умственных причин, созданных им самим. То особое мгновение, которое окажется наиболее сильным и преобладающим в мыслях его умирающего мозга в минуту кончины, будет, конечно, регулятором всех прочих «мгновений»; тем не менее и они — при всей их второстепенности и меньшей яркости — также будут здесь, занимая своё предначертанное место в этом фантасмагорическом шествии былых мечтаний, и неизбежно придадут ему разнообразие. Нет на земле человека, который не имел бы того или иного пристрастия, а то и преобладающей страсти; каждый человек, как бы ни был он скромен и беден — а часто именно благодаря тому и другому, — непременно предаётся мечтам и желаниям, пусть даже и неисполнимым. Разве это однообразие? Неужели вы назвали бы подобные бесконечные вариации на одну тему — причём тема эта образуется и черпает свою окраску и форму из той группы желаний, которая была наиболее сильной во время жизни, — «полным отсутствием всякого знания в уме обитателя Дэвачена», которое представляется «довольно-таки неприглядным»? Тогда, поистине, или вам не удалось, как вы говорите, вникнуть в смысл сказанного мною, или же винить следует меня. Должно быть, мне совершенно не удалось передать вам истинный смысл, и я вынужден признать, что неспособен описать — неописуемое. Ибо эта задача не из лёгких. И если только на помощь не придут способности интуитивного восприятия обученного чела, никакие описания, как бы ни были они выразительны, не помогут. Поистине, нет соответствующих слов, чтобы выразить разницу между состоянием ума на земле — и вне сферы действия земного мира; не существует терминов, эквивалентных нашим; ничего — кроме неизбежных предубеждений (обязанных начальному западному образованию), и следовательно, цепочки мыслей в ложном направлении в уме ученика, — что могло бы помочь нам в этом деле внедрения совершенно новых мыслей! Вы правы. Боюсь, что не только «обычные люди», но даже отдельные идеалисты и интеллектуалы не смогут ухватить истинную мысль — никогда не постигнут всей её глубины. Возможно, со временем вы лучше, нежели сейчас, поймёте одну из главных причин нашего нежелания передавать наше Знание европейским кандидатам. Зачем же Западу так стремиться что-то узнать у Востока, раз он, очевидно, не способен переварить то, что никогда не сможет удовлетворить требованиям его особого эстетического вкуса. Печальная перспектива для нас, раз даже вам не удаётся понять нашу философию во всём её величии или хотя бы охватить единым взглядом один небольшой уголок — Дэвачен — из грандиозных и бесконечных горизонтов «потусторонней жизни». Я не хочу обескураживать вас, но хотел бы лишь обратить ваше внимание на ужасающие трудности, с которыми мы сталкиваемся при каждой попытке разъяснить нашу метафизику западным умам, даже из числа наиболее понятливых. Увы, друг мой, похоже, что вы так же неспособны усвоить наш образ мышления, как и переварить нашу пищу или же наслаждаться нашими мелодиями! Нет, в Дэвачене нет ни часов, ни хронометров, хотя весь Космос — это, в известном смысле, гигантский хронометр. Также и мы, смертные, — ici bas même — не очень-то или вообще не обращаем внимание на время в периоды счастья и блаженства и считаем их всегда слишком краткими, — но это обстоятельство нисколько не мешает нам тем не менее наслаждаться этим счастьем, когда оно действительно приходит. Не мелькала ли у вас мысль о такой малой возможности, что, быть может, именно потому, что их чаша блаженства полна до краёв, обитатели Дэвачена теряют «всякое чувство времени»; и что это нечто такое, чего нет у попавших в Авичи; хотя пребывающий в Авичи, равно как и обитатель Дэвачена, не имеет понятия о времени — в смысле нашего земного исчисления промежутков времени? <...> Проще говоря, я намерен теперь сообщить вам нижеследующее, и если вы всё же не сумеете постичь всё значение сказанного, в том не будет моей вины. Как в физическом существовании имеется период нарастания сил, от детства до полного расцвета, и последующий период убывания энергии до впадения во второе детство и смерти — так же, соответственно, протекает и жизнь-сон в Дэвачене. Обитателя Дэвачена природа обманывает ничуть не больше, нежели живого, физического человека. Природа уготовила ему гораздо более реальное блаженство и счастье там, нежели здесь, где все неблагоприятные и случайные обстоятельства против него и где его врождённая беспомощность — беспомощность соломинки, яростно сдуваемой то туда, то сюда каждым порывом беспощадного ветра, — сделала для людей земное неомрачаемое счастье чем-то совершенно невозможным, с учётом всех случайностей и обстоятельств их жизни. Скорее уж назовите эту жизнь безобразным, ужасным кошмаром — и вы будете правы. Назвать существование в Дэвачене «сном», подразумевая под этим что-то ещё, а не просто общепринятое выражение, вполне подходящее для ваших языков, полных ложных наименований, — значит навсегда отказаться от знания эзотерической доктрины — единственного стража истины. Посему попытаюсь ещё раз объяснить вам некоторые из множества состояний в Дэвачене и — Авичи. Как и в самой земной жизни, так же точно и в Дэвачене уготованы для эго: первый трепет психической жизни, достижение возмужалости, постепенное истощение сил, переходящее в полубессознательное состояние, постепенное забвение и летаргия, полное забвение и — не смерть, но рождение; рождение в качестве другой личности и возобновление деятельности, которая ежедневно порождает новые скопления причин, которые должны быть исчерпаны в другом периоде Дэвачена; и снова другое физическое рождение в виде новой личности. Какими будут соответствующие жизни в Дэвачене и на земле, в каждом случае определяется Кармою. И этот тягостный круг рождения за рождением должен быть проходим из века в век, пока человек не достигнет конца седьмого большого Круга или же — не приобретёт до того мудрость Архата, затем озарение Будды и таким образом не освободится на Круг или два, — научившись вырываться из этих заколдованных кругов — и переходить периодически в Паранирвану. Но допустим, что речь идёт не о Бэконе, Гёте, Шелли, Ховарде, а об «общем месте», бесцветной личности без каких-либо затей, которая никогда не сталкивалась с миром настолько, чтоб дать о себе знать, — что же тогда? Просто его состояние в Дэвачене будет таким же бесцветным и тусклым, какою была его личность. Как могло бы быть иначе, раз причина и следствие равны? Но предположим, что речь идёт о чудовище порочности, чувственности, честолюбия, алчности, гордости, коварства и т.д., но которое, тем не менее, несёт в себе зачаток или зачатки чего-то лучшего, проблески более божественного свойства — куда же пойдёт оно? Указанная искра, тлеющая под грудой грязи, всё же воспрепятствует притяжению Восьмой сферы, куда попадают, чтоб быть полностью переработанными, лишь полнейшие ничтожества, «неудачи природы», чья божественная монада отделилась от пяти принципов в течение земной жизни (в предыдущем рождении или несколькими рождениями ранее — поскольку такие случаи тоже известны нам) и которые жили как бездушные человеческие существа.†† См. Исиду, т.2, с.368 и 369: слово душа обозначает здесь, конечно же, «духовную» душу, которая — всякий раз, как только она покидает человека, оставляя его «бездушным», — становится причиной того, что пятый принцип (животная душа) соскальзывает в Восьмую сферу. У таких людей, оставшихся без шестого принципа (тогда как седьмой, утеряв свой вахана (проводник), больше не может независимо существовать), пятый принцип, или животная душа, конечно же идёт вниз, «в преисподнюю». Это чудовище, а не просто бездушное животное. Оно не может быть просто уничтожено, но должно понести наказание; ибо уничтожение, т.е. полное забвение, и собственно изъятие из сознательного существования, не составляет само по себе никакого наказания, и как выразился Вольтер — «le néant ne laisse pas d'avoir du bon». Это не слабо мерцающая свеча, которую может задуть лёгкий ветерок, но сильная и зрелая преступная энергия, вскормленная и развившаяся в силу обстоятельств — часть из которых, возможно, действительно была ей неподвластна. Для таких натур должно существовать состояние, отвечающее Дэвачену, и таково Авичи — полная противоположность Дэвачену — превращённые западными народами в вульгарные Ад и Рай. Осветив в достаточной мере положение в целом, я могу теперь непосредственно ответить на ваш вопрос №1. Да, несомненно, в Дэвачене имеется «смена занятий», смена постоянная, в такой же степени — и в гораздо большей, — как и в жизни любого человека, мужчины или женщины, которому случается всю свою жизнь заниматься одним и тем же, с тою только разницей, что обитателю Дэвачена его особое занятие всегда приятно и преисполняет его жизнь восторгом. Смена же здесь должна быть, ибо эта жизнь-сон есть результат, пора сбора плодов психических семян-зародышей, которые обронены с древа физического существования в минуты наших мечтаний и надежд, и проблесков блаженства и счастья, дарованных фантазией, которые заглушаются в неблагодарной общественной почве, но расцветают в розовых лучах зари Дэвачена и созревают под его вечно животворным небом. Нет никаких неудач здесь, никаких разочарований! Если за всю свою жизнь человек испытал одно-единственное мгновение идеального счастья — как вы подумали, — то и тогда, если Дэвачен существует, он не мог бы являть собой, как вы ошибочно предполагаете, неограниченное продолжение этого «единственного мгновения», но представлял бы собой бесконечное развёртывание, разнообразные случаи и события, опирающиеся на это «единственное мгновение» или мгновения, смотря по обстоятельствам, и проистекающие из него или них, — одним словом, всё, что представится воображению «сновидца». Эта одна нота, как я уже говорил, взятая на лире жизни, задаст лишь основной тон субъективного состояния этого существа и выльется в бесчисленные гармонические тона и полутона психической фантасмагории. Здесь — все неосуществлённые надежды, стремления, мечты полностью реализуются, и мечты объективного существования становятся реальными фактами субъективного. И здесь, за завесой Майи, вся призрачность и обманчивая внешность её постигаются адептом, познавшим великий секрет проникновения в глубь этих Тайн бытия. (2) Какой цикл имеется в виду? Имеется в виду, конечно же, «малый цикл», завершение седьмого большого Круга — как было ясно указано и объяснено. Кроме того, в конце каждого из семи Кругов приходит менее «полное» воспоминание только о пережитом в Дэвачене, в промежутках между многочисленными рождениями по окончании каждой личной жизни. Но полное воспоминание всех жизней (земных и Дэвачена) — всезнание, короче говоря, — приходит лишь при великом завершении всех семи Кругов (если только человек уже до того не сделался Бодхисаттвой или Архатом), причём «порог» Нирваны есть период неограниченной длительности. Конечно, человеку, достигшему ступени седьмого Круга (завершающему свои земные странствия в начале этой последней расы и малого круга), придётся дольше ждать у этого порога, чем человеку самого последнего из этих больших Кругов. Жизнь этих Избранных между малой Пралайей и Нирваной — или, скорее, перед Пралайей — есть Великое Воздаяние, по существу величайшее, ибо эго делается при этом (пусть даже оно никогда не было адептом, но просто достойным добродетельным человеком в большинстве своих существований) фактически Богом, всезнающим сознательным существом, кандидатом — на вечные эоны — в Дхьян-Каганы... Довольно — я выдаю тайны посвящения. Но какое отношение имеет Нирвана к этим воспоминаниям объективных существований? Это состояние ещё более высокое, и в котором всё объективное предано забвению. Нирвана есть Состояние абсолютного Покоя и слияния с Парабрахмом — это сам Парабрахм. О прискорбное невежество Запада в отношении наших философских истин, и неспособность ваших крупнейших умов постичь истинный дух этих учений! Что же делать нам — что можем мы сделать?
Николай Шальнов: тэги: теософия Быть может, иной читатель и упрекнёт Риту за отсутствие оригинальности в повторении некоторых истин, которые она тут излагает путём цитирования больших фрагментов писем махатм, но то удивительное ощущение, которое на испытывает всякий раз, когда соприкасается с размышлениями умов высочайшего нравственного и интеллектуального порядка, порой против её воли заставляет (как и любого из неофитов, наверное =) поделиться тем, что она испытала и пережила, изучая эти откровения прошлых веков. Хорошее ли это свойство её натуры или же плохое - она и сама с трудом может себе ответить на этот вопрос. "Но их ко мне влечёт, покорных и влюблённых, сиянье вечности в моих глазах бессонных, где всё прекраснее, как в чистых зеркалах". Письмо XII <...>«Непосредственное сообщение» со мной, о котором вы пишете в вашей дополнительной записке, и которое могло бы принести «огромную пользу самой книге, если бы на это было дано соизволение», конечно было бы даровано тотчас же, если бы это зависело только от меня. Хотя неразумно часто повторять самого себя, всё же я хочу, чтобы вы поняли неисполнимость такого соглашения, если бы даже на это было дано соизволение Наших Старших, и поэтому позволю себе вернуться к краткому просмотру уже изложенных принципов. Мы могли бы не затрагивать наиболее животрепещущий пункт, которому вы, возможно, заколебались бы поверить, что отказ касается настолько же вашего собственного спасения (с точки зрения ваших мирских материальных соображений), насколько и моего вынужденного подчинения освящённым временем Правилам. Опять-таки я мог бы указать на Олькотта, который, если бы ему не было разрешено сообщаться с нами непосредственно, мог бы впоследствии проявлять меньше усердия и преданности, но больше благоразумия. Но это сравнение, несомненно, показалось бы вам натянутым. Олькотт, – сказали бы вы, – энтузиаст, упрямый, нерассуждающий мистик, который слепо пойдёт напролом и не позволит себе смотреть вперёд своими собственными глазами. Тогда как вы – трезвый здравомыслящий человек реального мира, сын вашего поколения холодных мыслителей, всегда держащих фантазию взнузданной и говорящих энтузиазму: «До сего места и не далее»... Возможно, что вы правы, возможно – нет. «Никакой лама не знает, где бер-чен жмёт, пока его не наденет», – говорит тибетская пословица. Однако оставим это, так как я должен сказать вам, что установка «непосредственного сообщения» была бы возможна лишь при следующих условиях: 1. Встретиться в наших физических телах: если я нахожусь там, где сейчас, а вы в вашем доме, то это – материальное препятствие для меня. 2. Для нашей встречи в астральных формах потребуется ваш и мой выходы из физического тела. Духовное препятствие для этого существует с вашей стороны. 3. Возможность слышать мой голос внутри или вблизи вас. Это было бы возможным одним из двух способов: а) если бы наши Старшие дали мне разрешение установить необходимые для этого условия, но это в настоящее время они отклоняют или б) вам слышать мой естественный голос без всяких психофизиологических изменений , употреблённых с моей стороны (как мы часто делаем между собою). Продолжение тут: Но для того, чтобы сделать это, не только нужно, чтобы духовные центры были сверхнормально раскрыты, но и сам человек должен овладеть великой тайной, ещё не открытой наукой, упразднения, так сказать, всех препятствий пространства; нейтрализовать на это время естественные препятствия посредствующих частиц воздуха и заставить волны ударять в ваше ухо отражёнными звуками или эхом. Об этом вы знаете сейчас настолько, чтобы отнестись к этому как к ненаучной нелепости. Ваши физики, не усвоив до сих пор акустику в этом направлении далее, нежели «совершенного» знания вибраций звучащих предметов и отражения посредством труб, могут насмешливо спросить: «Где же ваши бесконечно продолженные резонирующие предметы, чтобы проводить через пространство вибрации голоса?» Мы отвечаем: «Наши провода, хотя и невидимы, но неразрушимы и гораздо более совершенны, нежели таковые современных физиков, у которых быстрота передачи механической силы по воздуху представлена скоростью в 1100 футов в секунду и не более, если я не ошибаюсь. Но разве не могут быть люди, которые нашли более совершенные и скорые способы передачи, будучи несколько лучше ознакомлены с оккультными силами воздуха (акаша) и, кроме того, имеющие более усовершенствованное суждение о звуке?» Но это мы разберём позднее. Есть ещё более значительное неудобство и почти непреодолимое препятствие сейчас и такое, с которым я должен считаться, даже когда я только письменно сообщаюсь с вами, простая вещь, доступная каждому смертному – это моя полная неспособность передать вам смысл моих объяснений хотя бы физических феноменов, оставляя в стороне духовноразумные. Не впервые упоминаю об этом. Это равносильно тому, если бы ребёнок попросил меня преподать ему величайшие проблемы Евклида прежде, нежели он начал учить элементарные правила арифметики. И только прогресс, который делает человек в изучении Тайной науки от её первоначальных основ, приводит его постепенно к пониманию нашей мысли. И только таким образом, а не иначе, укрепляя и утончая, усовершенствуя эти таинственные связи симпатии между разумными людьми, временно разобщённых частиц мировой и космической Души – приближаются они к полному соотношению. Раз это установлено, тогда только эти пробуждённые симпатии действительно послужат на соединение человека с тем, что за недостатком европейского научного слова, которое могло бы передать мысль, я опять вынужден описать как ту динамическую цепь, которая связывает материальный мир с нематериальным Космосом – Прошедшее, Настоящее и Будущее – и настолько ускоряет его проникновение, чтобы ясно схватывать не только всё материальное, но также и от Духа. Я даже чувствую раздражение, употребляя эти три грубых слова: прошедшее, настоящее и будущее! Жалкие представления объективных фаз Субъективного Целого – они так же мало применимы к смыслу, как топор к тонкой резьбе. О, мой бедный друг, разочарованный в том, что вы уже так продвинулись на Пути, что простая передача мыслей для вас не будет затруднена условиями материи. Объединению вашего ума с нашими препятствует его врождённая неспособность. Такова, по несчастью, наследственная и самоприобретённая грубость, тяжесть западного ума. И так мощно самые слова, выражающие современные мысли, развились по линии практического материализма, что почти невозможно вам понять нас или нам объяснить вам что-либо касаемое этой тончайшей, идеальной механики оккультного Космоса. До некоторой малой степени такая способность может быть приобретена европейцами путём изучения и медитации, но – это всё. Здесь заложено препятствие, которое до сих пор не позволило убеждению в теософические истины приобрести широкое распространение среди западной нации и послужило причиной тому, что западные философы отбросили изучение теософии, как бесполезной и фантастической. Как могу научить вас читать или писать или даже понять язык, ощутимый алфавит которого или слова, доступные вашему уху, не были ещё изобретены! Как могли бы феномены нашей современной электрической науки быть объяснены, скажем, греческому философу дней Птолемея, если бы он внезапно был возвращён к жизни с тем же несоединимым hiatus [сочетание гласных на стыке двух или нескольких слов; неблагозвучие, получающееся при встрече нескольких гласных, особенно одинаковых] в исследовании, который существовал бы между его и нашим веком? Не были бы для него сами технические термины невнятным жаргоном, абракадаброй ничего не значащих звуков, а сами инструменты и употребляемые аппараты чудовищными уродствами «чудес»? Представьте на одну секунду, что я стал бы вам описывать оттенки тех цветных лучей, которые находятся за так называемым «видимым спектром» – лучей невидимых для всех, за исключением очень немногих, даже среди нас. Чтоб объяснить, как можем мы зафиксировать в пространстве один из этих, так называемых, субъективных или случайных цветов (комплимент, говоря математически), более того, всякого другого данного цвета дихроматического предмета (одно это звучит нелепостью), думаете ли вы, что вы смогли бы понять их оптическое воздействие или даже просто, что я предполагаю под этим? А так как вы не видите подобных лучей и не можете знать их, и не имеете для них научного названия, то если бы я сказал вам: «Мой добрый друг Синнетт, пожалуйста, не удаляясь от вашего письменного стола постарайтесь, отыщите и произведите перед вашими глазами весь солнечный спектр, разложенный на четырнадцать призматических цветов (семь из них комплименты), ибо лишь с помощью этого оккультного света вы можете видеть меня на расстоянии, как я вижу вас». Как вы думаете, каков был бы ваш ответ? Не достаточно ли вероятно, что вы возразили бы мне в вашей спокойной и вежливой манере, что так как никогда не было более семи (теперь три) основных цветов, которые, более того, никогда до сих пор никаким известным физическим процессом не были разложены далее, чем на семь призматических оттенков, то моё предложение так же «ненаучно», как и «нелепо». Прибавив, что моё предложение искать воображаемый солнечный «комплимент» не вызовет комплимента вашему знанию физической науки, мне, может быть, лучше отправиться искать мой мифический «dishromatic» и солнечные «сочетания» в Тибете, ибо современная наука до сих пор была бессильна подвести под какую-либо теорию даже такой простой феномен, как цвета всех подобных дихроматических тел. Тем не менее, поистине, эти цвета достаточно объективны! Итак, вы видите непреодолимые трудности на пути достижения не только абсолютного, но даже первоначального знания в оккультной науке для человека в вашем положении. Каким образом могли бы вы быть поняты, – управлять теми полуразумными Силами, которые сообщаются с нами не посредством произносимых слов, но через звук и цвет в соотношениях между вибрациями последних? Ибо звук, свет и цвета – главные факторы, образующие степени сознания этих существ, о самом бытии которых вы не имеете представления, и в которых вам не разрешается верить. Атеисты, христиане, материалисты и спиритуалисты, все выставляют свои непосредственные возражения против подобного верования. Наука возражает сильнее, нежели все другие, на подобное «унизительное суеверие»! Ибо они не могут одним прыжком через пограничные стены достичь вершин Вечности. Потому что мы не можем взять дикаря из центра Африки и заставить его сразу понять «Принципы» Ньютона или «Социологию» Герберта Спенсера; или же неграмотного ребёнка написать Новую Илиаду на архаическом греческом языке; или же обыкновенного живописца написать сцены на Сатурне или набросать обитателей Арктура – по причине всего этого само наше существование отрицается! Да, по этой причине верующие в нас объявлены обманщиками и сумасшедшими, и сама наука, которая ведёт к высочайшему пределу высочайшего Знания, к истинному вкушению Древа Жизни и Мудрости, осмеяна как дикий полёт фантазии! Самым серьёзным образом я прошу вас не усмотреть в вышесказанном одно только выражение моих личных чувств. Мне время дорого, и я не могу его терять. Ещё менее вы должны в этом усматривать попытку разочаровать или отговорить вас от того благородного труда, который вы только что начали. Ничего подобного, ибо то, что я сейчас говорю, может быть полезным, и не более, но – vera pro gratis [искренность за бескорыстие - лат.] – я предостерегаю вас и ничего больше не скажу, кроме напоминания вам вообще, что задача, за которую вы так храбро берётесь, та Missio in partis infidelium [миссия в землях языческих - лат.] является, возможно, самой неблагодарной изо всех задач! Но если вы верите в мою дружбу к вам и цените честное слово человека, который никогда в течение всей своей жизни не осквернил своих уст неправдой, тогда не забудьте то, что я однажды вам написал (смотрите моё последнее письмо) о тех, кто вовлекает себя в изучение оккультных наук: тот, кто это делает, «должен или достичь цели или погибнуть. Раз, достаточно продвинувшись на пути к великому Знанию, сомневаться значит рисковать сумасшествием; дойти до мёртвой точки, значит упасть; отступить, значит лететь вниз головой в пропасть». Не бойтесь, если вы искренни, как сейчас. Уверены ли вы в себе в будущем? Но я думаю, что сейчас пора обратиться к менее трансцендентальным и, как вы назвали бы, менее мрачным и более мирским делам. Здесь вы, несомненно, значительно больше «дома». Ваши опыт, тренировка, интеллект, ваше знание внешнего мира, короче, совокупность всего этого помогут вам осуществить задачу, за которую вы взялись. Ибо они ставят вас на бесконечно более высокую ступень, по сравнению со мною, в отношении того, чтобы написать книгу, угодную вашему Обществу. Хотя интерес, который я проявляю к ней, может удивить некоторых способных возразить мне и моим коллегам нашими собственными аргументами и заметить, что наше «хваленное возвышение над стадом обывателей» (слова нашего друга мистера Хьюма), над интересами и страстями обычного человечества, должно восставать против уделения внимания каким-то концепциям заурядных житейских дел, я всё же признаюсь, что я настолько же заинтересован в этой книге и её успехе, насколько и в жизненном успехе её будущего автора. Я надеюсь, что по крайней мере вы поймёте, что мы (или большинство из нас) далеко не бессердечные, морально высохшие мумии, какими нас кто-то мог бы представить. «Меджнур» очень хорош на своём месте, как идеальный герой увлекательной и во многих отношениях правдивой повести. Всё же, поверьте мне, не многие из нас захотели бы играть в жизни роль засушенной фиалки, заложенной между листами тома торжественной поэзии. Мы можем быть не совсем «парнями» (цитируя непочтительное выражение Олькотта при упоминании о нас), однако ни одна из наших степеней не похожа на сурового героя романа Бульвера. Лёгкость наблюдений, обеспеченная некоторым из нас нашими условиями, конечно, даёт большую широту зрению и более выраженную и беспристрастную, также и более широко распространённую человечность, ибо, отвечая Адисону, мы можем справедливо утверждать, что это «дело магии очеловечить наши природы состраданием» ко всему человеческому роду, как и ко всем существам, вместо того, чтобы сосредотачивать и ограничивать наши расположения на одной избранной расе; однако немногие из нас (за исключением таких, которые достигали конечного отказа от Мокши) в состоянии настолько освободиться от влияния наших земных связей, чтобы быть нечувствительными в различных степенях к высшим радостям, эмоциям и интересам обычного человечества. До тех пор, пока конечное освобождение не поглощает Эго, оно должно осознавать чистейшие симпатии, вызванные эстетическими воздействиями высокого Искусства; его наиболее нежные струны должны отвечать на призыв наиболее святых и благородных человеческих привязанностей. Конечно, чем ближе к освобождению, тем менее этому места, до тех пор, когда, чтобы увенчать всё – человеческие и чисто индивидуальные личные чувства, кровные узы, дружба, патриотизм и расовое предпочтение – всё это исчезнет, чтобы слиться в одно общее чувство, единственное и святое, единое и вечное – Любовь, Огромная Любовь к человечеству, как к единому Целому. Ибо человечество есть великая Сирота, единственная лишённая наследства на этой Земле, мой друг! И долг каждого человека, способного на лишённое эгоизма побуждение, сделать что-либо хотя бы даже самое малое для Общего Блага. Бедное, бедное человечество! Оно мне напоминает старую притчу о войне между телом человека и его членами: здесь тоже каждый член этого огромного «Сироты» – без отца и матери – эгоистически заботится только о себе. Оставленное без заботы это тело страдает вечно независимо от того, воюют или не воюют члены. Его страдания и муки никогда не прекращаются.
Николай Шальнов: nэги: моя шокирующая жизнь, ролевые игры, охотники за сновидениями, находки Сегодня приснился Рите удивительный сон. Как будто Рита – маленький Индиана Джонс в классе 4 – 5. Сидит и пытается решить вместе с другом, сидящем рядом, сложную математическую задачу. До друга докапываются одноклассники, и Рита влезает в драку, и всё бы ничего, да ей осложняет жизнь нечто вроде того, что случилось с Роном после того, как его палочка срикошетила, и он стал изрыгать слизней: Рита периодически плевалась какими-то жёлтыми опилками. Но настроение на конец урока у Риты упало совершенно, здесь как нельзя кстати стоит привести строки Бодлера: «Но ты, влюблённая в огонь и порох бурно, перед молящими спешишь, окончив бой, сложить оружие, и слёзы льёшь, как урна, опустошённая безумною борьбой». К чувству жалости о поверженном противнике примешалась жалость о рае потерянного детства, и ощущения от сна, по-своему очень сильные, Рита может сравнить разве что с ощущениями от другого сна, который довольно часто снился ей раньше, где она и её одноклассники после пяти лет окончания школы вновь встречаются в родном классе, чтобы… учиться снова. Странно всё это. Из событий в жизни Риты она может выделить лишь словеску по «Ведьме из Блэр», которую она провела по просьбам трудящихся. Уж не знает Рита, стоит ли это назвать бесполезным общественным делом: сосед-пикапер больно уж, по его словам, тосковал по такому нехитрому времяпрепровождению. Весь вечер кухня сотрясалась от хохота, в особенности после того, как Валера рассказал о том, что как-то раз в газельке «пёрднул с подливочкой». Жесть, конечно. Ум Риты уже далеко не так изощрённо-изобртетателен, как год назад, лишённый юношеской свежести, и она еле довела игру до конца, если бы не некоторые особо блестящие и яркие идеи игроков, она бы с позором прокололась. Помимо всего прочего, Рита узнала от тёти про акафист необыкновенной красоты, его можно сравнить разве что с изяществом выражений библейской «Песни песней» и некоторых глав «Сильмариллиона». Читает уже второй день и понимает, что что-то подобное она мечтала прочитать уже давно: https://www.molitvoslov.com/text694.htm
Николай Шальнов: тэги: графомания, сказки о дружбе, легендариум В память о прошлом. Два сонета Твои глаза, о Время, - омут тёмный, Загадочный, пугающе-немой, Водою Леты благостной вспоённый И гибельный, грозящий смертной тьмой. Но как опиофаг, в забвение ныряя, Вкушает благость лжи и миража, Так я свой взор опять в тебя вперяю И трепетно молюсь, едва дыша, О том, чтоб сон, даруемый тобою, Мне душу от печали прежних дней Так излечил, чтоб не были милей Мне призраки воспоминаний нежных О днях прекрасных, юных и мятежных - Надежд грядущего, встающих вновь с зарёю. *** Мы шли с тобою, милый Идеал, Эпоху младости, и, благостно-прекрасный, Ты вновь такой, каким когда-то стал В часы рассвета – сумрачно-ненастный. Как тот рассвет, ты странен для меня, И странны для меня метаморфозы, Которыми ты так всегда пленял, Окрашивая сполохами грёзы Беспечных дней, к которым мило мне Со вздохом обратиться, чуть печальным: То – песня о прекраснейшей весне, То - песня младости, Эпохи Изначальной. Сияй же прошлому, мой милый Идеал, И отблеск твой пусть будет виден нам.
Николай Шальнов: тэги: ономатология, светлые гении Иногда так и хочется выкинуть из "Имён" Флоренского имя Той-Кого-Нельзя-Называть. Всё бы ничего, да мозолят глаза эти описания. Особенно про светлого гения. Обидно, блин. Жаль, что из песни слов не выкинешь, но, по ходу, Флоренский, создавая эти заметки по имени на день, рассчитывал как раз на то, что бумага всё стерпит. Иногда так и представляешь его: с чувством лёгкого злорадства дописывает очередное имя, и эти описания как бы приобретают новую, метафизическую, независимую от остального бытия жизнь, и фиг с ними поспоришь. Чем-то напоминает Шопенгауэра, который, проповедывая ничтожества и горести жизни, дожил до преклонных лет. Спустившись с неба, в тленной плоти, он Увидел ад, обитель искупленья, И жив предстал для божья лицезренья, И нам поведал все, чем умудрен. Лучистая звезда, чьим озарен Сияньем край, мне данный для рожденья, - Ей не от мира ждать вознагражденья, Но от тебя, кем мир был сотворен. Я говорю о Данте: не нужны Озлобленной толпе его созданья, - Ведь для нее и высший гений мал. Будь я, как он! О, будь мне суждены Его дела и скорбь его изгнанья, - Я б лучшей доли в мире не желал! Микеланджелло
Николай Шальнов: тэги: графомания Награфоманилось. Смерть Порой молчанье сладостнее звука, Так Смерти тихой мил нам скорбный глас, Когда становится невыносимой скука: Однообразна жизнь, и отблеск её глаз Бессменен. Но, бывает, предвещаньем Конец нам загодя являет Смерти бог, Чтоб не было нам тягостным сознанье Бессмысленности жизни. Так не смог Проклясть Сизиф свой камень: о терпенье Заговорил проклятый с небом вдруг, И ясно понял он, что камень – друг, С которым не соскучишься, покуда Дух Времени бредёт неспешно кругом К воде летейской, чтоб испить Забвенье.
Николай Шальнов: тэги: демы Один из любимых демотиваторов
Николай Шальнов: тэги: мыслевыброс, сказки о дружбе, ностальжи Всех дам с прошедшим праздником!! Всех вам благ, творческих успехов и всего самого-самого!.. Ищите совершенств в этом мире, и они, может быть, найдутся. Хотя бы вы - одни из этих совершенств... «Время летит незаметно, когда люди счастливы», - сказал как-то Луи из «Интервью с вампиром». Тот чел, которому Рита посвятила стихотворение «Воспоминание» «(«Ты научил мой город говорить тимпаном сумрачных преданий…», кстати, Рита потом догадалась, откуда первая строчка: это наверняка видоизменённое «Я научила женщин говорить» Ахматовой, отложилось в подсознании), его недостижимое качество было для Риты чем-то вроде зеркала Еиналеж, в котором Рита могла видеть собственную тоску по недостижимым совершенствам. Если уж верить астрологии, что «судьба сводит людей из-за кармического опыта», то, можно сказать, что тогда встретились два эстета, которым вечно чего-то не хватало. Вернее, вечно всем недовольна Рита, ему-то, может, и хватало того, что есть. Где-то у Риты даже по этому поводу стихотворение есть: Ручей Нарцисса Черты твои едва ли постижимы, Когда, склонясь над струями, ты лжёшь И самому себе, и мне, что ты не милый И мне велишь: "Красу мою умножь!" Но лишь нежданно в блеске глаз твоих Могу я красоту свою узрить, Мне блеска звёзд недостаёт слепых И света солнца, чтобы отразить Всё, чем тебя природа наградила. Мне счастьем вновь увидеть то дано, В чём десять совершенств слились в одно. Вот эта песенка слушается второй день, красивая очень: http://xmusic.me/q/lsK9_rXi5c2R9YvYRpKMsvSD4qDYt8q8-EanzrbWivOeh536tb1aubmU8ZbrptylyYHXSOfPmdq787jCpYFjt-WX15yFlNe40XWY9JPbvYi-3Q/
полная версия страницы