Форум » Дневники персонажей » Дневник Риты Скитер (продолжение) » Ответить
Дневник Риты Скитер (продолжение)
Николай Шальнов: [quote]И они пали в его объятия, и осыпали его поцелуями, и отвели во дворец, где облекли его в дивные одежды, и возложили на его голову корону, и дали ему в руки скипетр, и он стал властелином города, который стоял на берегу реки. И он был справедлив и милосерд ко всем. Он изгнал злого Волшебника, а Лесорубу и его жене послал богатые дары, а сыновей их сделал вельможами. И он не дозволял никому обращаться жестоко с птицами и лесными зверями и всех учил добру, любви и милосердию. И он кормил голодных и сирых и одевал нагих, и в стране его всегда царили мир и благоденствие. Но правил он недолго. Слишком велики были его муки, слишком тяжкому подвергся он испытанию — и спустя три года он умер. А преемник его был тираном.[/quote] Оскар Уайльд, "Мальчик-Звезда"
Николай Шальнов: тэги: моя шокирующая жизнь, сказки о дружбе, окно в спальню, астрология, искусство вечно, светлые гении, артуриана Нашла Рита отдушину в соседе-Водолее, который тоже увлекается астрологией. Вчера прочла очередную лекцию про Дев, причём на колкость по поводу того, что Дева занимается этим по расписанию, Рита ответила, что Водолей делает это со всем, что движется. И понеслось... Рита под конец даже не затыкала ушей, просто слушала о его похождениях и приключениях, и думала, что правильно, наверное, сделала, что дала себе труд в своё время пересмотреть "Секс в большом городе". Вообще Рита удивилась даже, как она с соседом нашла общий язык: для неё Водолеи всегда были совсем уж непостижимыми созданиями - сплошная ломка стереотипов и духовный труд. Наверное, накладывала кальку Артура на всех остальных представителей этого знака. А ещё Рита пересмотрела этот клип. Вздохнула - как ей нравились когда-то "Дневники вампира"! Приезжай к нам в нашу Рашу, Йен! Лучше сразу в Орен, Рита сводила бы тебя на заброшенный завод и ещё в какие-нибудь подобные злачные места... Кстати, когда Рита каталась с другом на великах, то обнаружила один преинтересный тоннель, Рита даже хотела узнать, куда он ведёт, да в нём так воняло, что она не решилась на это.
Николай Шальнов: тэги: fashoin style, сказки о жизни, издержки профессии Эвелина Хромченко собирается провести в Москве лекцию о моде. Рита вспомнила эпизод из "Дьявол носит "Prada", тот самый, где Миранда собиралась поместить в сентябрьском номере не статью о жакетах, а фото, отснятые в Сидоне. "- Говорят, Миранда заменила статью о жакетах на фото, отснятые в Сидоне. Во что мне это встанет? - Примерно в триста тысяч. - Видимо, хреновые были жакеты" Вот приблизительно об этом подумала Рита, когда просмотрела расценки на обучение в институте Александра Васильева. И цены даже совпадают. Нет уж, о Великий и Изящный, мы уж как-нибудь сами... К этой мысли Рита вернулась, когда размышляла о влиянии ароматов на жизнь человека. На работе Рита занимается ароматерапией - бесчисленные комбинации туалетных вод, которыми пользуются жители, создают такой своеобразный шлейф, в который Рита заворачивается в нудном процессе расфасовки своего спама. Посетив больницу, Рита натолкнулась на одного паренька в очереди к регистратуре, который пользовался тем же ароматом, которым когда-то пользовалась и Рита - "Secret A. Banderas". В этом мире есть сравнительно немного запахов, которые способны растопить сердце Риты, этот как раз тот, что заставил её прибалдеть. "Ну же, не уходи.. Постой ещё" - думала Рита, а аромат между тем смешался с ещё какими-то духами - с перечной нотой, и Рита подумала про Парфюмера Зюскинда, который показал людям Рай. Этот "Бандерас" довольно дорогой, и Рита покупала его на разлив. Аромат сам нашёл Риту, она приметила его из двух с половиной десятков флаконов, подобной силой воздействия на неё обладала лишь семнадцатая проба "Шанель". Помнится, она пришла тогда домой в чудесный ветреный августовский денёк, ветер развевал шторы, как в той знаменитой сцене из "Великого Гэтсби", где главный герой посещает Тома Бьюкенена ("Окна были распахнуты и сверкали белизной на фоне зелени, как будто враставшей в дом. Легкий ветерок гулял по комнате, трепля занавеси на окнах, развевавшиеся, точно бледные флаги, — то вдувал их внутрь, то выдувал наружу, то вдруг вскидывал вверх, к потолку, похожему на свадебный пирог, облитый глазурью, а по винно-красному ковру рябью бежала тень, как по морской глади под бризом"). В колонках у Риты играла не то "Апассионата", не то какой-то из менуэтов Рамо, и Рита упивалась этим ароматом около часа, вспоминая строки Бодлера ("Гимн Красоте"): Будь ты дитя небес иль порожденье ада, Будь ты чудовище иль чистая мечта, В тебе безвестная, ужасная отрада! Ты отверзаешь нам к безбрежности врата. Ты Бог иль Сатана? Ты Ангел иль Сирена? Не все ль равно: лишь ты, царица Красота, Освобождаешь мир от тягостного плена, Шлешь благовония и звуки и цвета! Матушка предложила Рите эту водичку приобрести, но Рита отказалась от неё в пользу папоротника, который родительница давно хотелось иметь в своей коллекции. В детстве, когда Рита гуляла с матушкой по базару, какой-то ребёнок закатил истерику по поводу игрушки, которую его родители ему не купили. Матушка тогда довольно похоже изобразила этот каприз, она обладает потрясающим комическим дарованием и всегда с достоверностью иллюстрирует все Ритины загоны. Рита это запомнила, и в следующий раз, когда мисс Прыткое Перо обнаружила на развале интересную книгу (кажется, это была "История колдовства" Монтегю Саммерса), и когда матушка поставила её перед выбором: купить ей - сапоги или Рите - книгу, Рита сказала, что лучше сапоги =)
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно Перечитала Рита "Волшебника Замноморья" - замечательную книгу Урсулы Ле Гуин. В очередной раз поразилась способности человеческого существа создавать такие глубокомысленные и отточенные произведения, где что ни строчка - то бриллиант. Ле Гуин отличает некая соразмерность всех частей канвы повествования, её оптимизм даже несколько пугает, но то море вдохновения, которое она когда-то напитала в душе Риты своими ручьями, и из которого когда-то поднялись все её потенциальности, завлекает в очередной раз окунуться в его глубины. Все детали выписаны с отчётливостью и гармонично вписаны туда, куда нужно, без навязчивости, без пафоса... Могу ли я размышлять о том, что уже давно обрело ценность как творение Мастера фэнтези? Возникает ощущение, что между этим романом и её же "Порогом" есть какая-то связь, учитывая то, что понятие "Порог" обрело свою метафизическую ценность в "Волшебнике Земноморья". Рита когда-то взяла себе ролевое имя "Огион", а потом всю жизнь гадала: не случайно ли это? Огион учил Геда молчанию, тому бесценному, что не нарушает мировое Равновесие (центральное понятие мира писательницы), к понимаю этого он пришёл после многих злоключений и после Школы Волшебников, без которой он вполне мог обойтись, которая только изощрила его ум, но не лишила гордыни. Один эпизод этой книги всегда трогал Риту до слёз, и вчера она не смогла сдержать своей сентиментальности. "Трое суток провел Гед на безымянном островке. Проснувшись на первое утро, он почувствовал, как невыносимо болит каждая мышца; его сотрясал озноб и одолевала слабость. Он валялся, как жалкий обломок плавника, в хижине у очага весь первый день и всю последующую ночь. Утром он все еще ощущал боль в одеревеневших мускулах, однако чувствовал себя почти здоровым. Он натянул высохшую и хрустящую от морской соли одежду — стирать ее было не в чем, пресной воды здесь явно не хватало — и вышел из хижины под серое небо, на продуваемый всеми ветрами берег, чтобы понять, куда обманом завлекла его проклятая Тень. Это была скалистая отмель тысячи полторы шагов в ширину и чуть больше в длину, со всех сторон окруженная мелководьем и рифами. Здесь не росло ни единого деревца или куста, ни единой травинки, только склонялись под ветром морские водоросли. Продолжение тут: Старик со старухой жили здесь в полном одиночестве среди водной пустыни. Хижина их стояла в распадке меж дюн. Она была построена, точнее сложена, из плавника — принесенных морем кусков дерева и веток. Воду брали в маленьком примитивном колодце возле хижины; на вкус вода была солоноватой. Питались старики моллюсками и рыбой, свежей и вяленой, а также собранными у скал водорослями. В хижине имелся небольшой запас костяных иголок и рыболовных крючков, сухожилий для рыболовных снастей и топлива. Рваные шкуры оказались вовсе не козьими, как Гед решил вначале; они принадлежали пятнистым котикам. Как раз на таких островках котики и устраивают свои лежбища и выводят детенышей. Пожалуй, кроме котиков, в эти дикие края не заплывает никто. И старики боялись Геда вовсе не потому, что приняли его за духа, и не потому, что он был волшебником, но всего лишь потому, что он оказался обычным человеком. Они давно забыли, что в мире есть другие люди, кроме них двоих. Тупой ужас, завладевший старым мужчиной в первые же мгновенья, ни на минуту не отпускал его. Если ему казалось, что Гед подошел слишком близко и может до него дотронуться, он тут же пытался, прихрамывая, убежать и мрачно поглядывал из-под копны спутанных грязных седых волос. Старуха сначала, стоило Геду чуть шевельнуться, со стонами скрывалась под грудой рванья; однако, лежа в полузабытьи на полу у очага, он видел, как она подползала к нему поближе, всматривалась в его лицо странным, туповатым, каким-то ищущим взглядом, а через некоторое время даже принесла ему напиться. Когда же он приподнялся, чтобы принять у нее раковину, она в ужасе выронила ее и разлила всю воду. Тогда она заплакала, вытирая глаза прядями серо-седых волос. Сейчас старушка внимательно наблюдала, как он пытается из плавника и остатков своей лодки, выброшенных на берег, создать нечто, способное плавать по морю, работая грубым каменным веслом, позаимствованным у старика, и помогая себе заклятьями. Это была не починка старой лодки и не постройка новой — здесь не хватило бы дерева ни на то, ни на другое, — так что колдовство оказалось совершенно необходимым. И все же старуха наблюдала не столько за тем, что и как он делает, сколько за ним самим; боязливое выражение не сходило с ее лица. Впрочем, через некоторое время она все-таки потихоньку приблизилась — принесла подарок: горсть мидий, которые собрала на скалах. Гед тут же при ней съел их сырыми и мокрыми от морской воды. Он горячо поблагодарил ее, после чего старушка, казалось, набралась смелости, пошла в хижину и вернулась снова, неся в руках какой-то узелок из обрывка шкуры. Застенчиво заглядывая Геду в лицо, она развернула узелок и показала ему то, что там хранилось. Это было маленькое детское платьице, вышитое шелком и жемчугом, все в пятнах соли, пожелтевшее от времени. На крошечном лифе жемчужинами был вышит знакомый Геду знак: двойная стрела Богов-Близнецов Империи Каргад; над этим символом красовалась королевская корона. Старуха, морщинистая, грязная, в уродливой одежде из котиковых шкур, показала пальцем сначала на шелковое платьице, потом на себя и улыбнулась — нежной, бесхитростной улыбкой маленькой девочки. Из крохотного потайного кармашка на юбочке она достала и протянула Геду небольшой кусочек темного металла — то ли часть какого-то сломанного браслета, то ли половинку кольца. Гед смотрел на загадочный обломок, лежавший у нее на ладони, но она знаками показала, чтобы юноша взял его, и не отставала до тех пор, пока он не принял подарка; тогда она удовлетворенно кивнула, улыбнулась, словно удалась какая-то давняя ее затея, и снова бережно завернула платьице в грязную шкуру. Потом поплелась обратно в хижину, чтобы спрятать там свою единственную драгоценность. Гед столь же бережно спрятал половинку сломанного кольца, или браслета, в карман, ибо сердце его было полно сострадания. Теперь он догадывался, что эти двое — скорее всего дети одного из лордов Каргада, которых тиран-император, опасаясь проливать невинную кровь, сослал на этот необитаемый остров, не заботясь о том, выживут ли здесь дети или умрут вдали от родины и в полном одиночестве. Один из них был тогда, наверно, мальчиком лет восьми от роду, а другая — пухленькой малышкой, принцессой в шелковом платьице, расшитом жемчугом; Дети не погибли и с тех пор жили здесь совсем одни — сорок, пятьдесят, шестьдесят лет на скалистом острове в океане — принц и принцесса Страны Одиночества. Конечно же, он не знал, справедлива ли его догадка, и не узнал об этом до тех пор, пока, много лет спустя, поиски кольца Эррет-Акбе не привели его в Империю Каргад, в священные Гробницы Атуана. Его третья ночь на островке закончилась светлым и спокойным рассветом. Это был день зимнего солнцестояния, самый короткий день в году. Маленькая лодочка, созданная из обломков умелыми руками и волшебством, была готова. Гед попытался сказать старикам, что может отвезти их на любой из ближайших островов — на Гонт, на Спиви или на Ториклы; даже готов был оставить их где-нибудь на пустынном берегу Карего-Ат, если бы они того пожелали, хоть море у берегов Каргада всегда было опасным для жителей Архипелага. Но они ни за что не хотели покидать свой пустынный бесплодный островок. Старушка, похоже, просто не понимала, что Гед хотел выразить с помощью жестов и тихого голоса; старик все понял — и решительно отказался: его воспоминания об иных странах и людях были связаны лишь с кровавыми кошмарами, жуткими криками и воинами-гигантами. Гед прочитал все это по его лицу, когда старик несколько раз отрицательно покачал головой в ответ на все предложения юноши. Итак, утром третьего дня Гед наполнил бурдюк из котиковой шкуры пресной водой и, поскольку не мог иначе отблагодарить стариков за кров и пищу, особенно старую женщину, которой ему очень хотелось что-нибудь подарить в ответ, сделал для них то, что мог: наложил заклятье на солоноватый ненадежный родничок. И вода струей забила из этого источника, поднявшись сквозь камни и песок, и была она вкусна и прозрачна, словно в горном ручье. Маленький колодец стариков стал неиссякаемым. Именно поэтому крошечный островок этот — всего-то песчаные дюны и острые скалы — нанесен теперь на все карты и даже получил название; моряки называют его Островом Родниковой Воды. Но нет больше и следа жалкой хижины, а зимние шторма за многие годы уничтожили все, что оставалось на острове от тех двоих, что провели там жизнь и умерли в одиночестве. Старики спрятались в хижине и больше не выходили — словно боялись увидеть, как Гед уплывает на своей лодке в безбрежные воды. Природный ветер с севера наполнил волшебный парус, и суденышко быстро помчалось по морю к югу".
Николай Шальнов: тэги: графомания Пока Рита писала "Леголаса", у неё было просто дикое желание настрочить что-нибудь по "Волшебнику Земноморья", и, хотя Рита никогда на нём не "специализировалась", один образ всё-таки вызвал у неё волнение. Мастер Ономатет Словами можно с бездн морских поднять Материки и острова – когда-то Так сотворён был Хавнор и Оссикл, Так был небесный свод воздвигнут. Энлад И Гонт и Рок, и Пендор с Атуаном Своих богов из Слова возродили, До этого они дремали в темноте И ждали часа своего… В пучине Сокрыто было семя всех начал, Его взрастил Сегой, что имена Всего, что было, есть и что грядёт, Того, что прежде не существовало И никогда наречено не будет, Знал. Даже Тьма, которая над Бездной Без звёзд носилась, имени не зная, Ему подчинена была… И там, Где смерть облюбовала храм для жатвы, Конца которой не видать во мгле Веков, которые ещё не наступили, Где существа, не знавшие свет дня, Который жизнь даёт всему живому, Свивают кольца, точат основанье Загробной тверди, коей не сточить Им никогда за все существованье. Лишь Тишина предвествует тому, Что было Всем изречено в бескрайней Пустыне необузданного мира, Блистающими волнами морей Под бездной опрокинутого неба, Средь гадов, молний, ветра и штормов… До Слова Тишина была и после Бессчётных вечностей пребудет Тишина. Вселенная величественным Словом Одним-единственным, что вечно говорит Само с собой в сияющих чертогах Источника, питающего жизнь, Всё породила. Нет конца кругам, И спискам, и столбцам, и предложеньям, Что я веду в тиши и вам вручаю. Ищите и найдёте вы за жизнь Немало слов, которые не знали До вас ни мудрецы, ни архимаги, Тех, что, быть может, сам Сегой не знал. Всё то, что нам исчислить невозможно За сотню или двести тысяч жизней Пусть обретёт в одной судьбе и смысл, И рока вышнего предначертанье. Я каплю Внутреннего Моря вам На изученье выдал. Вам же море Придётся изучить, и, может быть, Под старость вы расслышите в волне Невидимой, что вечно в перегибах Обычной раковины голос подаёт, И эхо вечности, и то, что называют Молчаньем Мирового Равновесья.
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно, эстетические категории Рита в картинах прерафаэлитов постоянно находит образы кого-нибудь из знакомых или просто разных людей. На этот раз Рита вообразила, что "Медея" Сандиса чем-то смахивает на певицу Славу. Может, когда она станет старше, сходство проявится больше?..
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно, эстетические категории Параллельно с этим Рита вспомнила про ещё один научный интерес: кто изображён на картине Крамского "Неизвестная"? Висит у Риты эта картина в коридоре, одна знакомая сказала даже, что "нельзя такие надменные лица у себя дома держать" (чем-то смахивает на рецензию другой знакомой по поводу выхода на экраны "Мастера и Маргариты": "Голая ***да летает на швабре... Залетела, всё синькой перебрызгала, зеркала побила... Мы в таких материально стеснённых обстоятельствах живём - зачем такое показывать? Шизофренический фильм!"). А мне нравится... Бывает такое в жизни, когда встретишь кого-то и долго вспоминаешь, хорошим словом, а не так, как Рита - Ту-Кого-Нельзя-Называть. Вот, например, вспоминает Рита иногда, как ехала она в газельке и диву дивилась: напротив сидела девушка - ну вылитая Полумна Лавгуд, и всю дорогу мы с ней друг другу улыбались, Рита даже свою остановку проехала. Так и Крамской, наверное, с любовью вспоминал черты лица своей неизвестной музы. Интересно, сложно ли было Данте Россетти вспомнить то, как выглядела его умершая возлюбленная, когда он писал в её память "Благословенную Беатриче"?.. Изображено-то очень похоже! Кто изображён на картине И. Крамского "Неизвестная"? Одно из самых необычных произведений Крамского «Неизвестная» (1883), до сих пор волнует критиков и зрителей своей загадочностью. Кто изображен на портрете? Неизвестно, даже сам художник ни в дневниках, ни в письмах ни разу не обмолвился о картине ни словом, ни намеком. На картину холил смотреть чуть ли не весь Петербург, о ней писали восторженные современники («лама в коляске, в час прогулки по Невскому, от трех до пяти часов пополудни, в бархатном платье с мехом, с величавой смуглой красотой полуцыганского типа...»), но никто так и не разлагал ее тайну. Неясность сюжета «Неизвестной» (1883) повела к взаимоисключающим толкованиям картины. Быть может, ни в одной его картине человек не присутствует на холсте с такой дразнящей несомненностью и в то же время не остается столь внутренне загадочен и закрыт для зрителя. «Неизвестная» как бы воплощает реальность присутствия идеала в жизни и одновременно его недостижимость. Возникало множество гипотез о том, кем же была дама, послужившая моделью художнику. Достаточно популярна версия о собирательности образа и использовании черт различных женщин. Есть и достаточно сенсационное предположение о том, что «Неизвестная» — это портрет Екатерины Долгорукой, светлейшей княгини Юрьевской… В 1878 году император Александр II стал отцом, у него родилась дочь. Но… дочь ему родила не законная императрица, а его любимая женщина, его последняя и самая пламенная любовь — Екатерина Долгорукая. И император попросил И.Крамского написать ее портрет. Художник подготовился к его написанию, но все это хранили в глубокой тайне. Екатерину Михайловну и ее детей не признали родственники императора и это очень ее оскорбляло. Поэтому при позировании Крамскому, она выразила желание выглядеть на портрете гордой и независимой, и указала место, мимо которого должна проезжать в коляске на картине. Это Аничков дворец, где жил наследник императора с семьей. Крамской долго работал над портретом, много раз переделывал его. Прошло два года и… был убит заказчик портрета, император Александр II. Смысл работы был утерян. Долгорукую с детьми выслали за границу. Портрет печально стоял в мастерской и только через три года после смерти императора, в 1883 году, художник выставил картину на передвижной выставке, назвав ее «Неизвестная»… Она это или нет, не знаю, но так вот раскопали, сопоставляя и исследуя, современные искусствоведы. Вот оригинал, сравнивайте и решайте: похожа или нет Екатерина Долгорукая на «Неизвестную»
Николай Шальнов: тэги: нарциссизм Рите лень самовыражаться, учитывая то, что ни красоты, ни изящества в самовыражении она не достигает, остаётся один нарциссизм. Поэтому она просто пересмотрела свои архивы и выбрала две последние фотки. "Ещё одна "Неизвестная", - усмехнулась Рита. Ну что же, пусть будет тут как иллюстрация к саге о деяниях. "Красное и чёрное".
Николай Шальнов: тэги: моя шокирующая жизнь, мыслевыброс, сумасшедший дом для непослушных дев викторианской эпохи, мои милые старушки, искусство вечно Ещё один продукт флористики от Риты Скитер: На этот Рита едва не задохнулась от ароматов, проходя мимо этого поля с цветами. Так и хотелось брыкнуться на траву и лежать там, глядя в бездонное небо... В частности, вспомнила Рита весну по выходу из сумасшедшего дома для непослушных дев викторианской эпохи, этот период хорошо характеризует песенка Дениса Майданова: типа, как бы судьба не трепала, а мы всё ещё верим и любим, хотя, казалось, в душе уже всё давным-давно остыло, и на её обломках вырастает густая трава... В такие минуты Рита грешным делом вспоминает добрым словом своих старушек-лебёдушек, который ей почему-то иногда до безумия жалко. Как жаль ей, например, друга своего приятеля, с которым Рита знакома постольку-поскольку, но, изучив однажды его натальную карту и побеседовав с ним в скайпе, Рита испытала странное чувство... Так однажды её знакомый, который приносит порой другим счастье, проникся к Рите состраданием и сказал по поводу её наталки, что "такой сложной астрологической ситуации я ещё не встречал". Странно, но когда Рита перебирает в уме профессии, которые она хотела бы освоить, ей нравятся многие, но идея стать режиссёром, которая была так желанна для Риты в детстве, теперь приводит её в содрогание. Неизвестно почему. Помимо всего прочего Рита обнаружила ещё один вариант анализа "Падали" Бодлера. А Рита любит коллекционировать подобные вещи. «Падаль», анализ стихотворения Бодлера: "Стихотворение "Падаль" Шарля Бодлера входит в один из самых "мятежных" его сборников "Цветы зла". Если рассматривать "Цветы зла", опираясь на биографию самого поэта, то важно отметить, что он не считает нужным отделять чистые чувства от тех, которые развиваются на фоне социальной и политической жизни его современников. Вообще, в "Цветах зла" чувствуется стремление автора расширить сферу традиционной поэзии, воспевающей красоту, природу, любовь и прочие вечные ценности. Ведь у Бодлера заметное место отведено безобразному, отвратительному. Знаменитое стихотворение "Падаль", вошедшее в сборник и вызвавшее неоднозначную оценку у современников, стало настоящим манифестом подобных устремлений. Конечно, это стихотворение эпатировало и, прежде всего, благонамеренную публику, привыкшую к услаждающей ухо поэзии. Бодлер же воспевает не бессмертную красоту души, а тленную красоту разлагающегося тела, причем лошади: "лошадь дохлая", "брюхом вверх лежала", "зловонный выделяя гной". Отсюда и название - "Падаль". В русской литературе это стихотворение обрело популярность уже в начале ХХ века. Самыми активными переводчиками стали поэты-символисты. Каноническими же стали переводы Льва Кобылинского (пишущего под псевдонимом Эллис). Эллис стал по сути проповедником Бодлера, а его стихотворение "Падаль" считал квинтэссенцией творчества французского поэта. Чем же был вызван такой интерес со стороны русских декадентов? Почему именно это стихотворение чаще всего цитировалось и имело больше всего подражаний? Попробуем разобраться. Из всех известных переводов "Падали" логичней остановиться на переводе Вильгельма Левика, так как его вариант представляет из себя самый воспринимаемый для русского уха вариант стихотворного размера - чередование шестистопного и четырехстопного ямба и перекрестную рифму. По жанру это посвящение возлюбленной поэта Жанне Дюваль. Лирический герой, обращаясь к героине, предлагает вспомнить когда-то увиденный ими полуразложившийся труп лошади. Зачем, спросите вы. Оказывается, вид этого отвратительного зрелища вызывает у героя мысли о единении с природой, о том, что "все в землю ляжем, все прахом будет". Кстати, он и возлюбленной напоминает, что она тоже умрет, а значит, "сгниет до костей", и ее черви "начнут пожирать во тьме сырой". А все это затем, "чтоб слитое в одном великая Природа разъединенным приняла". Таким образом Бодлер говорил о бренности окружающего нас, в том числе и о женской красоте. Но самое интересное, что для Бодлера переход в первоначальное состояние сопоставим с творчеством, когда все еще только начинается и представляет из себя хаос ("то зыбкий хаос был, лишенный форм и линий"). Но стоит художнику (Творцу? ) взяться за стило, и перед нами возникнет, "как первый очерк, как пятно", набросок новой жизни, "где взор художника провидит стан богини, готовый лечь на полотно". Однако заканчивается стихотворение неожиданным гимном бессмертию истинной красоты: "тленной красоты - навеки сберегу я и форму, и бессмертный строй". Поэт уверен, что только высокая поэзия сможет сохранить вечную красоту силой поэтического слова. То, что у Бодлера получилось раздвинуть границы поэтического изображения, внеся гармонию даже в образ гниющего трупа, не могло не вызвать восторг у русских декадентов. "Падаль" породила бесчисленные подражания, вызвала к жизни новое литературное веяние, суть которого можно обозначить строчкой из песни А. Вертинского "Полукровка": "Я могу из падали создавать поэмы". И даже спустя десятки лет, в конце 80-х годов ХХ века, лидер рок-группы "Алиса" Константин Кинчев в своем первом альбоме Энергия" в песне с одноименным названием использовал стихотворение Бодлера "Падаль" в качестве своеобразного фона. Будут ли читать "Падаль" в XXI веке? Время покажет".
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно, светлые гении Обнаружила Рита интересную статью и стихотворение про Вирджинию - жену и музу Эдгара По, которая вдохновляла его на многие потрясающие рассказы, в том числе и на его знаменитую "Лигейю". "И в этом - воля, не ведающая смерти. Кто постигнет тайны воли во всей мощи ее? Ибо Бог - ничто как воля величайшая, проникающая все сущее самой природой своего предназначения. Ни ангелам, ни смерти не предает себя всецело человек, кроме как через бессилие слабой воли своей". Мрачный момент, когда По, чтобы хоть как-то согреть Вирджинию, укладывал ей на грудь большую кошку, запомнился Рите надолго. "Здравость рассудка По была странным образом зависима от жизни Вирджинии, которая воплощала собой единственно возможный компромисс с реальностью. Она была его музой. Элеонора, Береника, Морелла, Лигейя и многие героини его произведений - это все она, прекрасная, желанная, юная и обреченная... Самая мысль о том, что он может ее потерять, приводила его в состояние, граничащее с умопомешательством. Он не мог думать об этом без ужаса и содрогания. Теперь же, когда он явственно увидел кровавое знамение опасности, мир пошатнулся, и небеса, казалось, готовы были обрушиться на землю. Из письма Эдгара По к одному из друзей (1848 год): "Шесть лет назад моя жена, которую я любил так, как не любил ни один смертный, повредила внутренний кровеносный сосуд, когда пела. Состояние ее сочли безнадежным. Уже навеки простившись с нею, я пережил все муки, которые несла мне ее кончина. Однако ей сделалось лучше, и ко мне вернулась надежда. Через год у нее снова лопнул сосуд. Все повторилось для меня сначала. Потом снова, снова, снова и снова - через разные промежутки времени. И всякий раз, когда к ней подступала смерть, меня терзали все те же муки. С каждым новым обострением болезни я любил жену все нежнее и все отчаяннее держался за ее жизнь. Но, будучи от природы человеком чувствительным и необычайно нервным, я временами впадал в безумие, сменявшееся долгими периодами ужасного просветления. В этих состояниях совершенной бессознательности я пил - один Господь знает, сколько и как часто. Разумеется, мои враги приписывали безумие злоупотреблению вином, но отнюдь не наоборот. И, право, я уже оставил всякую надежду на исцеление, когда обрел его в смерти моей жены. Кончину ее я смог встретить, как подобает мужчине. Ужасных и бесконечных колебаний между надеждой и отчаянием - вот чего я не в силах был выдержать, полностью не утратив рассудка. С гибелью того, что было моей жизнью, я возродился к новому, но - боже милостивый! - какому же печальному бытию". После смерти Вирджинии выяснилось, что в семье нет ее портрета. Одна из находившихся в доме женщин сделала поспешный акварельный набросок, запечатлевший безжизненное лицо. Впоследствии с него сделали отретушированную копию, на которой Вирджиния изображена уже с открытыми глазами. Именно этот посмертный портрет в бесчисленных репродукциях увековечил для современников и потомков образ Вирджинии. Во всем ее облике есть что-то трагическое и жуткое, как нельзя более соответствующее легендам, окружавшим имя По. Вирджиния была похоронена в красивом платье из тонкого белого полотна. По шел за гробом в пальто, которое еще недавно согревало Вирджинию. Останки Вирджинии отнесли на фордхемское кладбище и поместили в фамильный склеп соседей По, Валентайнов. Эдгар возвратился домой оцепеневшим от горя и пробыл в таком состоянии несколько недель. Он лишился сна; ночная тьма и одиночество доводили его до безумия. Миссис Клемм, мать Вирджинии, часами сидела у его постели, положив руку ему на лоб, но, когда, думая, что он уже уснул, поднималась, чтобы уйти, слышала его шепот: "Нет, нет, побудь еще!"..." А. К. Носов Тени (поэма, посвящённая Э. А. По) Я не мерил пространств и не числил времён И планета моя в небесах потускнела И созвездия стёрлись, я не помню имён - Береника, Лигейя или Морелла? Только ветер бродящий средь пыльных портьер Затерявшийся в складках цветной драпировки Мне напомнит опять о жене и сестре Смутный образ её напомнит мне робко Снова имя твоё эхом отозвалось Вижу облик я твой как будто воочью Шелковистый поток блестящих волос Что черней воронова крыла полуночи И исполнены неги газельи глаза Лоб высокий белее слоновой кости Лучезарна улыбка, гибок стан как лоза И легка и упруга гордая поступь Продолжение тут: Слышу шелест неслышный шелковой одежды Робкий шепот и шорох шагов по ступеням Приглушённую музыку в голосе нежном Ты пройдёшь, словно тень ещё одной тени Чувствую, как лица касается воздух Лёгких пальцев прозрачных прикосновенье Слышу, как в небесах падают звёзды - Береника, Морелла или Лигейя По земле расстелился тусклый туман Тёплый призрачный свет стал над тёмными водами Снова воспоминанья сводят с ума Бродят тенью по замку под мрачными сводами Мы порхаем по жизни, не мысля о тенях Тех, что наперерез могут лечь на пути О безмолвном полёте часов и мгновений Что на крыльях ночи могут день прочертить Помню год тот, когда тихо ты угасала Как осенней порой багровый закат Словно отблеск его румянцем алым Лёг на щёки твои, горели глаза Лихорадочным блеском и впали виски Волосы разметались, потрескались губы Рвала сердце улыбка твоя на куски И почти стёрлось имя твоё в Книге Судеб Две звезды небосклон прочертили крест-накрест И исчезли неслышно в небесах навсегда Врачи были бессильны, бесполезны лекарства Ты уйдёшь всё равно, понял я и тогда Проклял горечь всех дней, часов и мгновений Протянувшихся дольше всех страшных проклятий Удлиняясь как дня уходящего тени Как твоя жизнь устало клонилась к закату И казалось, что всё теперь бесполезно Твоя жизнь завершает предначертанный круг Только ты, не сдаваясь, боролась с болезнью Со всей страстию к жизни, презрев свой недуг Но однажды в октябрьский сумрак осенний В час, когда в небесах утихли ветра Призвала ты меня к изголовью постели Чтоб чуть слышно сказать: "Настала пора, Истончившейся нитью рвётся времени пряжа Настал день средь всех дней и пробил час В поле жизни нельзя счастья дни собрать дважды Скоро дух отойдёт и погаснет свеча Ты и сам не заметишь, как как-будто случайно Дрогнет воздух неслышно и задует свечу И теперь твои дни будут днями печали Той печали, что длится больше всех чувств Как в лесу кипарис долговечней всех древ Ибо радости дни прошли безвозвратно В бездне звёздных небес без остатка сгорев И на тропы земные не вернуться обратно Не прочесть иероглифы звёздных страниц Ещё раз, не войти в Реку Времени дважды Не коснуться миров запредельных границ Только верь, что вернусь к тебе я однажды Облетевшей листвой, лёгкой тенью иль светом Ожидание встречи есть в каждом прощаньи Я вернусь к тебе снова, дождём или ветром Как - не знаю ещё, но вернусь - обещаю!" На подушки откинулась, ты всё сказав Капли пота весь лоб покрыли твой бледный Полные глубиной бездонной глаза Показались двойной звездою мне Леды Предо мной всё качнулось и стало кружиться Я как будто ступил на пропасти край Чередой замелькали тени, образы, лица Помню я, словно это всё было вчера И пройти могут годы, но память об этом Последнем мгновеньи не уйдёт никогда Ты исчезла как тень, когда нет больше света В небесах как свеча погасла звезда И смеялся я долгим и горестным смехом С холодящей бесстрастностью ясно поняв - Ты ушла, как уходят отголосками эха Голоса, имена, ты ушла от меня А потом успокоился, стал мрачнее и тише Только лишь иногда в залах замка возникнув Скользят мимо меня словно тени неслышно Вновь Лигейя, Морелла и Береника И в ответ именам из серых руин Моей памяти рой вихрем воспоминаний Вновь взвивается в воздух чередою картин Воскрешёнными к жизни стёртыми именами Снова образ мне твой душу тревожит Шевелит ветер мягко бархат портьер Пусть вернуться назад, увы, невозможно Верю я - ты со мной в образах череде Ты со мною незримо где-то рядом - я верю Каждый день мой и час, и в каждом мгновеньи Ты пришла, обманув пространство и время - Береника, Морелла или Лигейя... Что осталось же мне - только образ её Что рисует во тьме луч света несмело Я не мерил пространств и не числил времён И планета моя в небесах потускнела...
Николай Шальнов: тэги: графомания, готика Рита бы дописала к этому стихотворению в посте выше, которое, в принципе, хорошее, правда, без ритма, за чем Рита старается следить, вот это: Лигейя Помню я: глубиной необъятных познаний, Глаз лазурных, что небо вместило вполне, И печали святой, что томлением странным Погрузила ты дух мой с твоим наравне В сон, что прежде лишь сковывал вежды, Лишь заря разгоняла богов темноты, В тот, который над ложем носился в одежде Ночи траурной... И холодели персты От бессонницы, той, что томила в неволе Дикий ужас фантазий, вплетённых в полог, И мешались в уме с сумасшествием горе, И чертил Червь Победный для траурных дрог Путь короткий... И кратче пути не бывает - Ни пути, ни моленья... Лишь два близнеца Леды блекнут на западе, ход уступая Леденящему солнцу, предвестью конца.
Николай Шальнов: тэги: графомания, сказки о любви, сказки о дружбе Пришло на днях Рите в голову странная идея: способна ли она описать чувства? Это для Риты было сделать куда сложнее, чем всё остальное: Рите люди предстают схемами, анкетами, и ей трудно выражать свои чувства - часто она сама в них не может должным образом разобраться. За этим делом она прибегла к психологической штуковине: решила набросать пару абзацев на любой редкий пейринг, который придёт ей в голову. И, кажется, увлеклась. Выбор пал на странные отношения, полные недопонимания и недоговорок в "Синдроме Демиана" - манги, в котором герои пытаются возродить былую дружбу и понимают, что всё со временем изменяется, в том числе и люди, и любовь Найджела к Миранде Пристли, причём не всегда взаимная... Рита долго не стала расписывать, ей просто было интересно, сумеет ли она когда-нибудь поставить себя на место другого, ведь, как правило, завидует она из-за того, что не может этого сделать. Адзума/Дзё Дорогой Адзума! Видимо, те клятвы, которые мы приносим на могилах предков, самые крепкие для нашей души, но такие слабые для нашей постоянно меняющейся личности. «Как глубоко небо, в сердце сколько струн!» - хочется сказать мне, глядя на закат, туда, где в небе пламенеют две яркие звезды и где вот-вот взойдёт Большая Медведица. Знаешь, будущее уже не пугает меня, поскольку лучше дни моей молодости были озарены у меня воспоминаниями о тебе… Как у Бодлера весь позор повседневных городских пейзажей озарён воспоминаниями об иных, сказочных странах. Знаешь, до той поры, пока я не встретил тебя, у меня не было представления о том, что в жизни могут быть фантазии такого странного блеска и эмоции такой поразительной теплоты… Когда я увидел тебя впервые, мне показалось, что я встретил себя таким, каким бы я хотел себя видеть. Продолжение тут: Это было прекрасное юношеское чувство, это был тихий, лёгкий предрассветный час. Тогда мне захотелось обнять тебя, сказать, что ты – то самое странное, удивительное существо с индивидуальностью, то самое, что нужно мне… Я не раз писал об этом на страницах своего дневника и в письмах, которые пытался отправить тебе, но так не отправил. Жизнь идёт, я взрослею, и для меня открываются новые тайны, а, вернее, жизнь ставит передо мной новые загадки. Откуда ты пришёл, был ли ты значим для меня в моих прошлых жизнях?.. Знаешь, я часто следил за твоей виртуальной жизнью и немного стеснялся, вспоминая про тебя. Я пишу это письмо, которое, возможно, никогда и не дойдёт до тебя, с тем чувством приятного возбуждения, которое потом заставляет меня краснеть и прятать подальше дневник. Я красный, пусть не внешне, на моих щеках нет румянца юности, но душа моя против воли приобретает ту часть тебя, которую я знал, тот отсвет юношеской влюблённости, которую она, возможно, давно уже похоронила. Мне хотелось бы вновь видеть твои глаза тогда, когда ты впервые познакомился со мной… Мне тогда очень захотелось тебя поцеловать… Знаешь, в ту первую ночь нашего знакомства я лежал и думал о тебе. Мне казалось странным и необычным то, что мы с тобой встретились. Эта встреча была не случайна для нас обоих. Почему именно ты? Почему нас свела эта жизнь, моя, полная книг и меланхолии, музыки и спорта, и многих неоправдавшихся надежд, и твоя – непостижимая для меня, такая загадочная, такая новая… Ты – цвет пьянящей юности, и в то же время ты достаточно созрел для того, чтобы отвечать мне так, что я всякий раз вспоминаю твои слова и твой взгляд, сопровождающий эти речи. В нём томится какая-то странная глубина и есть что-то, что хочется оберечь и защитить от всей грязи жизни. Что я щё могу сказать тебе, Адзума?.. Я порочен, импульсивен, я часто жертвую за идею в себе или для себя, я часто ухожу в себя, я необуздан, я – далеко не совершенство… Я большой приспособленец и я недостоин тебя, как, впрочем, и многих других. Я часто становлюсь безответственным и меня оправдывает лишь страстное стремление моей души к новому опыту. Я часто предаюсь чувствам, и, быть может, я никогда уже не увижу тебя, разве что только в своих мечтах, в этих сумрачных грёзах, которые губят меня, обращая мой жизненный путь в слепую погоню за одним из таких мечтаний – подобная смешная странность часто владеет нами, людьми, это, как говорил Ницше, слишком человеческое. О, если бы ты был пустой мечтой! Тогда бы я смог любить тебя без вреда для тебя. Но впереди у меня лишь безотчётный страх. В час заката на сердце часто находит печаль. Адзума! Если бы ты знал, как ничтожно жалка воля, которая силится справиться с этой печалью! Для меня ты – сама жизнь без тех условностей, которые сковывают мечты, не давая им расправить крылья, точно бабочке… Я много путешествую, и без этих странствий моя жизнь превратилась бы в сплошное прозябание. У меня в суете будней остаётся слабая надежда на то, что в разлуках я, наконец, сознаюсь себе честно: я помнил только о тебе. Быть может, это письмо никто никогда не увидит, и эта часть моей личности никогда не получит того, чего она так страстно желала в уединении – возможности увидеться с тобой, но, быть может, для того и существует жизнь, чтобы раскрыть в нас вечное начало, и мой путь – это путь странной и таинственной души, и прочерчен он Всевышним только для одного меня. Прости меня за мою слабость, хотя я и не уповаю на твоё милосердие. Я часто думаю о смерти. Мне хотелось бы умереть, причём так, чтобы бездна развернулась передо мной наподобие ночи, и я бы уже не чувствовал этот мир, не вспоминал бы ничего, как бы эгоистично это не звучало… Я знаю своё будущее: оно столь же однообразно, каким было до твоего появления в моей жизни. Прости меня, поскольку мои пустые и глупые мысли не стоят твоего существования… Мне кажется, что одно только твоё существование наполняет мою жизнь смыслом, и, знаешь, без тебя цвет моей души захирел бы в безвременье… Когда я видел твои глаза тогда, когда ты смотрел на меня… Мне показалось, что я нашёл ответы на некоторые свои вопросы. Знаешь ли ты меня?.. Пытался ли узнать? Хотя, скажу тебе честно, во мне нет ничего интересного. Я пуст, во мне куча всего ненужного: отрывком из книг, картины, странные сентенции… Во мне так мало настоящего опыта, благодаря которому я бы мог по-настоящему притянуть тебя… Я – самодовольный слюнтяй и слишком надоедлив. Ты никогда бы не стал дружить со мной, да и я бы не осмелился бы первым предложить тебе возобновить нашу дружбу. Видишь?.. Все мы – сущие флюгера, поскольку, если бы ты всё-таки решился на это, самомнения во мне невозможно было бы укротить. И всё же, что бы произошло, случись бы это на самом деле?.. Мы бы, наверное, шли бы рядом и говорили о том, о чём и не мечтали никогда поговорить. Найджел/Миранда Я никогда не понимал её… Точнее, мне прекрасно было известно обо всём, что касалось её личности, легендарной и в какой-то степени полной неожиданностей. Я знал её такую, какой её описывала жёлтая пресса, и более серьёзные издания, и солидные монографии исследователей современных примадонн шоу-бизнеса – её образ исхитрились обрисовать и там… Что и говорить, Миранда была уникальным существом, и порой мне казалось, что весь мир делится на тех, кто бесконечно восхищается ей, и тех, кто никогда о ней не слышал – какой-нибудь дикий зулус из Новой Гвинеи. И мне всегда казалось странным, когда её обвиняли в деспотичности, в неуживчивости и в отсутствии человечности. Для меня стремление к совершенству всегда сочеталась с умением работать над собой, и перфекционизм, который всегда был наличным кредо Миранды, для меня был чем-то естественным и неотъемлемым, как внутренняя красота моего идеала женщины была неотделима от внешней. Миранда воплотила её… И, хотя этот мой идеал далеко не всегда находил своё выражение в жизни, я лелеял его где-то очень глубоко, на дне того орешка, каким был «Подиум» в моей душе – оригинальным, своеобычным, исполненным неземного блеска – светоч, который когда-то стал для меня основой жизни и фундаментом существования. И когда я впервые увидел Миранду, мне показалось, что весь мир стал для меня лишь неудачной подсветкой, искусственной рампой для той, кто воплотила в жизнь все мои идеалы. Продолжение тут: До неё на роль руководителя пробовались относительно талантливые, но совершенные лишённые внутреннего стрежня женщины. И никто, подобно всем ассистенткам Миранды, не продержался на этой должности больше года. Журнал переживал взлёты и падения, и мне казалось тогда, что никогда уже я не встречу настоящего человека, способного глубоко понимать мир моды, мир, который двигал остальным миром, подобно космическому уму Платона – исполненный блеска и самодостаточности. От Миранды всегда исходила удовлетворённость, которая всем была так нужна. Неудивительно, что за ней закрепилась репутация хранителя традиций и знающего своё дело мастера. Иногда я думал: а способна ли женщина когда-нибудь возглавить «Подиум»? И я понял, что способна, и не только возглавить, но и поселить в сердцах его обожателей бессмертную искру, которая со временем пылает всё ярче – кострами преклонения, вслед за звёздами, которых она поместила на небосклон и заставила сиять неугасимо. Когда-то я был одинок. Одинок среди всей той бесконечной красоты, что меня окружала. И для меня то, что я делал, было лишь прямой обязанностью, не больше: ведь привыкаешь ко всему, даже к тем блестящим перспективам, что когда-то рисовались тебе лишь в мечтах, а со временем становились обычной рутиной. Я всегда посмеивался над новыми статистками: им казалось, что «Подиум» - это что-то такое, что сродни раю, где Миранда восседает подобно архангелу Гавриилу или даже самому Отцу Небесному, даруя свои лучи всему живому где-то на грешной земле. Потом я понял, что и красота бывает облечена в сковывающие её оболочки, ибо с начала времён для содержания требовалась форма. Но в Миранде было и то, что не нуждалось в форме, и это нечто привлекло меня, когда я тихо постучался в кабинет, где, по словам одного из сотрудников, меня ожидала наш новый главный редактор. - Я слышала, что вы – начальник отдела по фотообработке? – суховато спросила меня стильно одетая, средних лет женщина, которая сначала показалась мне несколько жёстковатой для такого великолепного футляра. - Да, уже три года, - ответил я сдержанно. - И вы считаете, что ваше место не требует кого-то более перспективного? Меня покоробило такое отношение, ведь я довольно давно работал в «Подиуме», знал все входы и выходы из него, всех дизайнеров и моделей и числился, в общем-то, на хорошем счету между сотрудниками. Поэтому я довольно прохладно ответил: - Нет. Я думаю, что я и сам прекрасно справляюсь с тем, что на меня возложено. - Прекрасно. Я рада приветствовать вас. Меня зовут Миранда Пристли. И, чтобы я окончательно укрепилась в своём мнении о вас, которое мне сформировали ваши коллеги, я прошу вас поработать над тремя последними страницами сентябрьского номера. Я думаю, вы с этим замечательно справитесь. Это всё. Меня глубоко поразил её холодноватый тон, с которым она произнесла «Это всё». У меня сложилось такое ощущение, будто я разговариваю с ледяной глыбой, а то, как она на меня посмотрела, и вовсе вызвало у меня странные ассоциации, о который лучше не говорить тут. Однако я взялся за дело, несмотря на то, что для меня это было чем-то совершенно новым и неизведанным. Спустя три дня страницы были приготовлены, и макеты из них были вставлены в Книгу. К вечеру того же дня Миранда вызвала меня на очередной допрос. - Я довольна тем, как вы справились с заданием, - сказала она холодно. – Однако я никак не могу понять, что заставляет вас находиться на этом посту, который мог бы занять кто-нибудь другой, более амбициозный и полный надежд, в то время как вы могли бы стать чем-то большим… Кем-то большим. Я покраснел. Для меня больной темой был вопрос моего карьерного продвижения, поскольку мне нравилась моя работа, и мне не хотелось, чтобы за неё брался кто-то без опыта и без стремления всё довести до идеала. Однако меня глубоко поразил её взгляд, полный нежного сочувствия и понимания, и я подумал тогда, что первое впечатление обманчиво… Во взгляде этой холодной женщины было что-то такое, что заставило меня задуматься. Только спустя минуту молчания, во время которого она преспокойно попивала свой кофе, я ответил: - Я люблю свою работу. - Прекрасно. Я думаю совершенно так же, как и вы. Желаю вам успехов в дальнейшем сотрудничестве с … - Она назвала имя, от которого меня бросило в дрожь. Это был мой давний конкурент, которого, к моему большому облегчению, прежняя редактор «Подиума» перевела в другой отдел, и мне меньше всего хотелось видеть его снова. Но возразить я не посмел: огонь, который зажёг во мне надежду на понимание, вдруг улетучился, и его снова сменил колкий взгляд снежной королевы.
Николай Шальнов: тэги: графомания, авторитетные фигуры, светлые гении, мыслевыброс Странную тенденцию Рита наблюдает тогда, когда она разговаривает со своим приятелем о целях - самой наболевшей ритиной мозоли. В такие минуты Рита предпочитает возвращаться к своим давним дружкам - двум сказочным друзьям, которые когда-то составляли смысл её существования, как в пятом классе - Гарри и Гермиона (эти двое жили в Рите, и Рита косила то под одну, то под другого, так, например, ей нравилось хорошо учиться), в девятом - под Джаспера, Геда и Ветча, и после, в более зрелом возрасте она чувствовала всех троих в себе (снова вспоминается выражение Дивы Лагуны из "Пятого элемента": "Камни во мне"), в институте она чувствовала в себе Миранду и Энди и не понимала, кто же ей на самом деле более симпатичен, поскольку обе были Рите понятны, во всяком случае, она пыталась их понять. Вот, в частности, чтобы не упустить цель, Рита настрочила дополнение к Фику-В-Который-Стыдно-Заглядывать. Просто так. Вспомнила Рита самую большую любовь своей юности - любовь к этому фику, как у Лоры Бочаровой - к "Хогвартским сезонам". "Я стал воображать - без умысла, без цели, Как взор твой строг и чист, как величава ты... И терпкие мечты, казалось, оживить любовь мою хотели")) Отшвырнуло Риту назад в прошлое, как это обычно бывает с эволюцией - ничто никогда не движется по прямой... Помимо всего прочего Седрик фигурирует в "Златовласке", поскольку Рита симпатизирует этому персонажу, она вписала его в эту Санта-Барбару, хотя Луна, преуспевающая на Прорицаниях, и нагадала ему погибель: "Не таких и на смерть провожала, не такого до сих пор виню..." И Седрик Диггори, и Драко Малфой были людьми, которые часто ставили перед собой цели и добивались их. Одной из таких целей была расстановка в правильном порядке книг в их библиотеке. Каждый раз, когда они принимались за это дело, у них возникал вопрос: правильно ли они поступают, расставляя их в алфавитном порядке, и нет ли червоточины в их глобальном замысле изменить мир через слово. Когда они принимались за дело реконструкции памятников древней письменности, таких, например, как цикла «Вещие духи» - о существах, которые бороздили моря и сушу во времена Мерлина и Короля Артура, каждый из них задумывался о сути их отношений друг с другом. Казалось, что нет ничего более важного и значительного, чем их совместное существование, и каждый их них не представлял себе жизни без другого. Они уже настолько привыкли друг к другу, что размежевание их по разным временам и странам представлялось для них немыслимым и им хотелось сделать друг для друга что-то хорошее, что-то, что впоследствии обусловило бы их беспечальное существование хотя бы на самое короткое время. Глаза Диггори для Малфоя представлялись чем-то непостижимым – это были необыкновенной красоты озёра, в которых отражалась вся гладь океана, по которому то и дело пробегала рябь. Седрик, напротив, находил в Малфое что-то такое, что заставляло его задумываться над сутью мироздания долго-долго, настолько долго, что порой Малфой сам начинал раздражаться тому молчанию, которому был подвержен его меланхоличный приятель. Тем более, что меланхолия, которая порой овладевала Седриком, была их того разряда хандры, что блокировала его чувства и стремления, а Малфою было интересно всё новое и неизведанное, и он не представлял себе жизни без постоянного движения. Ему нравилась жизнь в её бесконечных проявлениях, и он гнался за каждой новой мыслью и словом, и предпочитал записывать это новое в дневник, порой не осмысливая то, что он записывал, но всегда рассматривая эту идею с разных сторон и забывая её по прошествию какого-то времени. Седрик бесконечно восхищался Малфоем, ему казалось, что вся вселенная была сосредоточена вокруг его персоны, и он благодарил небеса за то, что они свели его когда-то с его белокурым приятелем и заставили принести на могиле предков те клятвы, которые впоследствии обусловили то почтение и то восхищение его необыкновенными дарованиями, что привязывают нас к нашим близким почище любого приворотного зелья. Продолжение тут: Малфой любил рассматривать большие старинные книги, которыми была заполнена вся верхняя полка библиотеки Седрика. В этих книгах было огромное количество иллюстраций, которые могли погрузить человека в пучину фантастических грёз, и ему нравилось думать и размышлять о морях и странах, необыкновенно далёких от реального мира, или, наоборот, принадлежащим этому миру настолько, что рассмотрение их влекло за собой бесконечную печаль, но такую прекрасную печаль, что по сравнению с ней все радости обыкновенной жизни становились чем-то несущественным. Когда и где Седрик встретил Малфоя – ему было неизвестно. Но Седрик знал только одно: эта встреча была не случайна, она была предрешена небесами и отмерена во всех отношениях какой-то очень дружелюбной паркой, которая считала их союз чем-то необыкновенно важным для мира. Даже если они жили только в себе и только для себя, их союз был успешен и ценен сам по себе. Никогда прежде Седрик Диггори не встречал таких людей, как Малфой. Иногда ему казалось, что Малфой воплотил собой всё то бесконечное эстетическое очарование, которое являлось Седрику в его странных грёзах, приправленных сомнительными веществами. С тех пор, как Диггори завязал с ними и научился находить возвышенные наслаждения в книгах и музыке, видения эти стали отчётливее, а в один прекрасный день нарисовались на пороге его дома в виде красивого молодого человека в парадной мантии: Малфой тогда только что выпустился из Хогвартса. - Здравствуй. Я пришёл к тебе с приветом, рассказать, что кое-что встало, - сальная шуточка в устах Малфоя прозвучала как издевательство, однако Седрик откинул эту колкость и просто впустил Малфоя в свою гостиную, наполненную ароматом полевых цветов. - Заходи, располагайся, - бросил Диггори. – Будь как дома. Я сейчас. Седрик скрылся на кухне. Малфой уселся на диван, притянув к себе расшитую фиолетовой кисеёй подушку. Ему было хорошо как никогда: в окна врывался свежий мартовский ветер, откуда-то звучала дивная музыка, точно разом открыли несколько музыкальных шкатулок. Малфой оглядел гостиную. Во многом она напоминала пуффендуйский приют, Последний, как в шутку именовал его Малфой. Дело было в том, что последнюю школьную вечеринку он провёл именно у барсуков, удивляясь порядкам и нововведениям шестикурсников, которые принимали традиции у выпускников. Самым необычным было, пожалуй, то, что преемники Диггори ухитрились протащить в замок несколько бочонков дорогого пойла, которой Малфой даже исхитрился попробовать, едва успев спрятать кубок за спину, когда в гостиную неожиданно заявилась профессор Стебль – проверить, как дела у её «маленьких мандрагор». «Мандрагоры», надо сказать, к концу вечера повеселели и стали орать так, что не помогли даже беруши, которые лежали, кем-то забытые, на полке для учебных принадлежностей. Малфой уже отчаялся каким-то образом обезопасить свою изнеженную нервную систему от перенапряжения, поэтому ему пришлось довольствоваться тем, что он возлёг на один из диванов нежно-жёлтого цвета, и потягивал мохито, пока гомон не стих. До конца вечера он так и остался в том же положении, только изредка поднимая руку, чтобы перевернуть страницу книги, которую он обнаружил тут же, а потом и вовсе уснул, не обращая ни на кого внимания. Книга выскользнула у него из рук, и Диггори поднял её, глядя на усталое выражение лица своего нового приятеля. Малфой был странным человеком. Земное его не интересовало, равно как не интересовало его и небесное. Только какие-то странные состояния, порубежные сну и яви, или странные отголоски пограничных состояний сознания, которые овладевают нами, когда мы иногда забредаем в поисках сентиментальных воспоминаний в свой подростковый период, в котором так много необъяснимого и загадочного, тревожили его душу иногда.
Николай Шальнов: тэги: охотники за сновидениями, моя шокирующая жизнь, искусство вечно Опять Рите снились зомбяки... Просто кошмар какой-то, до чего же они мне надоели... Снова Рита исследовала какую-то гигантскую подземную катакомбу, и чувствавала, как её жрёт толпа голодных нелюдей. Брр... В этом сне Рита познакомилась с какой-то дамой, которая жила в постапокалиптических Сочах и выложила фоты этого города у себя на странице. Было весьма экзотично. Заброшенные приморские города - вообще отдельная тема для изучения. Вчера ритин сосед, пересказывая Рите статью про музыку, как бы спросил у неё словами Кафариэлло: "А тебе мало того, что ты знаешь о стольких приключениях?". И поведал ещё одну историю с элементами сомнительной нравственности. Посмеялась Рита. А в статье, кстати, было про то, как влияет музыка на умственные процессы, и из всех любителей музыки наиболее интеллектуальными оказались рокеры и металлисты. Рита - готка, поэтому она всегда "и замкнута, и скрытна, и темна", и удовлетворяется музыкой органа и клавесина. Многие исследователи дружно ратуют за классику, это, дескать, гармонизирует сознание. На самом деле это так, правда, иногда становится очень уж грустно, особенно когда помногу слушаешь Баха или Палестрину: они такие строгие, такие возвышенные, что невольно начинаешь понимать глубже все ничтожества и горести этого печального мира. Но Рита всё равно любит великих, всё-таки они слышали гармонию сфер и сумели донести их до нас. Вот эта часть "Реквиема", например, вызывает у Риты большое восхищение, особенно в месте, где начинается рефрен "Kyrie". Весь "Реквием" можно послушать тут: http://www.music4good.ru/rekviem-mozarta-proslushat/ . Это божественно... "Реквием не довольствуется выражением чувств, предопределенных общими побуждениями, но стремится в деталях отобразить психологическое развитие. Партитура явственно показывает нам Моцарта-драматурга, но не как увлекающегося сценичностью оперного композитора. Моцарт-драматург выступает здесь в том же значении, в котором выступал в своих вокальных произведениях Бах и в своих песнях Шуберт. Моцарт, говоря, что он пишет этот Реквием для себя, был прав в гораздо более глубоком смысле, чем это первоначально предполагали: это его, наиболее присущее ему, субъективное признание о предсмертном замысле. Заказ извне дал только внешний повод для того, чтобы замысел высвободился из его души. То, что Моцарт в этом Реквиеме говорил со своим временем из глубины сердца, доказывает огромный, постоянно растущий успех произведения. Еще Йозеф Гайдн пророчествовал Моцарту бессмертие за создание одного только этого произведения". Герман Аберт, "В.А.Моцарт" "…главной чертой творчества Моцарта была его религиозность, в самом деле, религиозен человек, который творит в благородстве и чистоте души сочинения, пронизанные святостью. Религиозна природа гения художника, а не сюжеты, которые он пишет или использует в качестве тем для своих поэм и мелодий, и именно она приближает или отдаляет его от Божественного. Сезанн, когда писал пейзаж или яблоки, был ближе к абсолюту и святости, чем Рубенс в своих композициях на религиозные темы. Реквием, которому Моцарт посвятил последние мгновения своего творчества, является, таким образом, вершиной и этого творчества, и жизни, — даже в том неоконченном виде — что само по себе есть символ трагической фатальности, довлевшей над судьбой музыканта, — в каком он его оставил". Марсель Брион, "Моцарт"
Николай Шальнов: тэги: графомания, светлые гении, легендариум Оказывается, 7 июня сего года умер Кристофер Ли, исполнитель ролей графа Дракулы, Сарумана, графа Дуку, Шерлока Холмса, Франциско Скараманги, Распутина, графа Рошфора и других кинозлодеев, а также известный актёр озвучивания. Больше всего мне он запомнился по роли Сарумана во "Властелине Колец", где-то я уже писал по нему стихотворение. Прискорбное событие для мирового кинематографа, памяти этого замечательного актёра посвящаю ещё одну вариацию на образ Сарумана. Чародей В тени Туманных гор, под крышей древней башни, Где Солнце и Луна приют находят свой, Жил чародей и доблестный, и страшный, И мудрый, точно корни древних гор. Немыслимо величественной высью Уходит башня ввысь, как чудо сна... Ты памятник себе воздвиг при жизни, Хранящий славу тайны волшебства Дней древних, коих память лишь в сказаньях Звучит и плещет, как морской прибой, И в этих сумрачных и сказочных преданьях Плач панихид печальною волной О Нуменоре говорит и ныне, О дивных, миновавших светлых днях, О том, как ты сумел один в пустыне Изведать всё, что скрыто от тебя. Теперь грустит Ортханк один в молчанье Без дара прошлого - хранитель-палантир Исчез, и дух твой в сумрачной печали Туманом с гор идёт печалить мир. Куда девались все твои прозренья, И мудрость зачарованных колец, Все книги, имена и песнопенья? Но смолкнул растерявшийся певец... Но было б странно видеть тебя в мире, Лишённом первородного огня... Прощай, былое! Только светлой лире Оплакивать дозволено тебя. Но Мандос милосерд, и всем достойным Приют последний двери отворит. Там вечных снов, цветов, ручьёв и стройных Колонн достаточно, чтоб душу напоить. Кто в жизни мудр был, и в смерти мудр будет, В чертогах древних, что в конце Пути. Пусть Вечность скорбная, мудрейший, не забудет Тебе забвенья чашу поднести.
Николай Шальнов: тэги: моя шокирующая жнзнь, искусство вечно, издержки профессии Рита жалеет, что не всегда таскает на работу свой смартфон, поскольку в последнее время она встречает столько перлов... Одна реклама могильных памятников чего стоит: "Пенсионерам - скидки!". Или объявление, которое напоминает матрицу: номер сотовых телефонов написан в столбик по три цифры, и вдобавок всё это забыли разрезать. Рита вспомнила как-то курьёз, когда какая-то организация решила подарить на День Победы ветеранам бесплатные надгробия, те, разумеется, возмутились, и был скандал. Да и Рита тоже странна: пьёт настойку и думает: "Как бы было здорово, будь в ней растворён яд". В тему о Сарумане: Рита нашла во "Властелине колец" описание, которое ей всегда нравилось. Происхождение образа Сарумана тоже довольно интересно: "Внешне Саруман имел вид черноволосого старика. В конце Третьей Эпохи его волосы и борода практически полностью поседели. Он отличался высоким ростом, продолговатым лицом, тёмными глазами. Поначалу носил белый плащ с капюшоном; цвет плаща соответствовал его прозвищу — Саруман Белый. Впоследствии он сменил этот плащ на «радужный» (ан'гл. Rainbow), то есть переливающийся всеми цветами радуги при движении. Он не был ни человеком, ни эльфом (как считали некоторые люди). Он был майар, облечённый в плоть, один из Истари. В связи с этим он обладал бессмертием и невероятным могуществом. Главным его оружием были знания и голос. Саруман обладал невероятным даром убеждения, которому могли сопротивляться очень немногие. Когда Толкин начинал работу над «Властелином Колец», у него ещё не было ясного представления о сюжете в дальнейшем, как и о фигуре Сарумана. В 1940 г. в черновиках Толкина появляются записи о волшебнике Сарамонде Белом (Сарамунде Сером), который заманивает Гэндальфа в ловушку. Позже этот персонаж превратился в Сарумана Белого. Возможно, образ Сарумана испытал влияние легенд о Гаммельнском крысолове, чьё имя стало нарицательным для обозначения лжеца, завлекающего пустыми обещаниями, или фигуры Аиллена Мак Мидиа, персонажа цикла кельтских легенд о Финне, который каждый год усыплял королевский двор своими волшебными напевами, а потом сжигал всех спящих. Любопытно также, что персонаж одной из арабских сказок «Тысячи и одной ночи», Абу-Мурра (одно из имён дьявола), очень напоминает Сарумана внешностью и эффектом, который его голос оказывает на окружающих. Маловероятно, чтобы Толкин интересовался арабскими сказками, но он мог знать о них кое-что благодаря К. С. Льюису, использовавшему материал «Ночей» при создании «Хроник Нарнии». "Многие тысячелетия в Колдовской логовине высилась у горных подножий древняя крепость, которую люди называли Изенгардом. Ее извергла каменная глубь, потом потрудились нуменорские умельцы, и давным-давно обитал здесь Саруман, строитель не из последних. Посмотрим же, каков был Изенгард во дни Сарумана, многими почитавшегося за верховного и наимудрейшего мага. Громадное каменное кольцо вросло в скалистые откосы, и лишь один был вход внутрь: большая арка с юга и под ней – туннель, прорубленный в скале, с обеих сторон закупоренный массивными чугунными воротами. Толстые стальные брусья глубоко впились в камень, а ворота были так подвешены на огромных петлях, что растворялись легко и бесшумно, от слабого нажима. За этим гулким туннелем приезжий оказывался как бы на дне чаши, от края до края которой была добрая лига. Некогда там росли меж аллей фруктовые рощи и журчали ручьи, стекавшие с гор в озерцо. Но к концу владычества Сарумана зелени не осталось и в помине. Аллеи замостили черным плитняком, вдоль них вместо деревьев тянулись ровными рядами мраморные, медные, железные столбы; их сковывали тяжкие цепи. Громады скал, ограждавшие крепость, были источены изнутри ходами и переходами между тайниками, кладовыми и камерами, кругом обставлены всевозможными постройками; зияли бесчисленные окна, бойницы и черные двери. Там ютились тысячи мастеровых, слуг, рабов и воинов, там хранилось оружие, там, в подвалах, выкармливали волков. Все днище каменной чаши тоже было иссверлено; низкие купола укрывали скважины и шахты, и при луне Изенгард выглядел беспокойным кладбищем. Непрестанно содрогалась земля; винтовые лестницы уходили вглубь, к сокровищницам, складам, оружейням, кузницам и горнилам. Вращались железные маховики, неумолчно стучали молоты. Скважины изрыгали дымные струи и клубы в красных, синих, ядовито-зеленых отсветах. Дороги меж цепей вели к центру, к башне причудливой формы. Ее воздвигли древние строители, те самые, что вытесали скалистую ограду Изенгарда. Казалось, однако же, что людям такое не под силу, что это отросток костей земных, увечье разверзнутых гор. Гигантскую глянцевито-черную башню образовали четыре сросшихся граненых столпа. Лишь наверху, на высоте пятисот футов над равниной, они вновь расходились кинжальными остриями; посредине этой каменной короны была круглая площадка, и на ее зеркальном полу проступали таинственные письмена. Ортханк – так называлась мрачная цитадель Сарумана, и волею судеб (а может, и случайно) имя это по-эльфийски значило Клык-гора, а по-древнеристанийски – Лукавый Ум. Могучей и дивной крепостью был Изенгард, и многие тысячи лет хранил он великолепие; обитали здесь и великие воеводы, стражи западных пределов Гондора, и мудрецы-звездочеты. Но Саруман медленно и упорно перестраивал его в угоду своим злокозненным планам и думал, что он – великий, несравненный, искусный зодчий; на самом же деле все его выдумки и ухищрения, на которые он разменял былую мудрость и которые мнились ему детищами собственного хитроумия, с начала до конца были подсказаны из Мордора: строил он не что иное, как раболепную копию, игрушечное подобие Барад-Дура, великой Черной Твердыни с ее бастионами, оружейнями, темницами и огнедышащими горнилами; и тамошний властелин в непомерном своем могуществе злорадно и горделиво смеялся над незадачливым и ничтожным соперником".
Николай Шальнов: тэги: моя шокирующая жизнь, ролевые игры, сумасшедший дом для непослушных дев викторианской эпохи, искусство вечно, светлые гении, охотники за сновидениями Вчера Рита разговаривала с приятелем, которого она ценит как Фродо – Сэма Гэмджи. Ей нравится незамысловатая простота общения с ним. Рита весь вечер его подзуживала, ставя ему вопросы типа "Что бы ты сделал, если бы подружка N. начала приставать к тебе и не отпускала до тех пор, пока не взяла с тебя клятву о взаимности?", "Что бы ты делал, если бы J. увёл твою девушку?", "Что бы ты делал, если бы у F. появилась девушка, старше его на двадцать лет и он сидел бы у неё на коленях у тебя в гостях?". В общем, это Риту весьма развлекло, и она закатила приятелю словеску, во время которой она не раз попадала впросак: "Ну, ты грохнул бабу, запихнул труп старика в шкаф, что дальше делаешь?" - "Лежу на кровати". Рите потребовалось немало усилий, чтобы выкурить его из комнаты. А ночью Рите приснилось поразительное сновидение: она бродила с группой товарищей по несчастью по громадному лабиринту, полному сложных загадок, причём всё было закручено на том, что пока все вместе не разгадают одну задачу, дальше дело не идёт, т. е., по ходу, проверялся командный дух. Было море истерик, повторов действий, в итоге мы почти выпутались из тенет этого царства кошмаров, но под конец Рита дала маху. Она разошлась во мнениях с одним из её спутников, и всё дело пошло насмарку. Вот и думай потом про игры подсознания. Хорошо хоть не зомби снова привиделись. Эту картинку Редона "Мефистофель. Безумие" Рита повесила у себя над монитором в память о сумасшедшем доме для непослушных дев викторианской эпохи. Редона ценил и любил гюисмансовский дез Эсссент.
Николай Шальнов: тэги: графомания, легендариум Списала Рита с себя, а потом подумала: не слишком уж всё мрачно, не сгустила ли краски? Но потом поняла, что, да, действительно, грустно. И это её будущее. Менестрель Сочатся сквозь пальцы бессчётные годы... О, где вы, прекрасные юноши, девы? Здесь холодом стонут печальные воды И веет откуда-то отзвуком тлена. О, где вы, друзья?.. На заре мирозданья Сказал я, что справлюсь с бессменным трудом, Один на один с совершенным созданьем - Бессмертным фэа, что сокрылось в моём Источенном годами теле... Так скорбью Оружьем и чарами мы сражены Бываем порой - и уходим в Заморье, Где ждут нас забвения тихие сны. Но был слишком юн я тогда, и в печали Один я брожу на руинах того, Что некогда было прекрасней молчанья Полотен Ткачихи, вплетённых в чертог Печального Мандоса, смертного Стража, Что как-то сказал мне на пире одном: "Твой дух беспечален, строптив и отважен, И жребий высокий падёт на чело Твоё, но несёт он с собою проклятье Мрачнее, чем нолдоров горестный рок, И в этом помочь я не в силах: заклятье До Дней Сотворенья Эру вплетено В безбрежный холст мира, которого вечность Покроет деяньями славы, тебе ж Останется дней предначальных беспечность, И траурный ропот, и горький мятеж. Ты будешь скитаться, и всё, что когда-то Сияло звездой путеводной в пути, Отравлено будет - так сень водопада, Пьянящего летом, зимой осветит Закат мёртвым светом... Остывшие воды, Что летом даруют нам жизнь, стали льдом. На вечность, как некогда эльфов престолы, За гордость свою будешь ты обречён. Но время обманчиво... Снова весною Растает ручей, разольётся река, Один только ты будешь, как пеленою, Неверною грёзой объят на века. Мы можем забыть, что привязаны к миру, На время свой дух погрузивши во труд, Но издревле самое тяжкое бремя Достойные, точно оковы, несут. И странный увидел я миг соответствий Высокой своей и печальной судьбы - С твоей, что взмывает, как призрачный гений, Во снах менестреля до дальней звезды. Тогда я подумал: "О, вечный Создатель, Великая мудрость в тебе: ведь ни я, Ни Манве, ни даже злосчастный Предатель Проведать не смог о судьбе короля. И пусть ты не стянут тяжёлой короной, Твои не печалят раздумья чело, Но то, что бессменно, темно и холодно, Нести тебе в жизни судьбой суждено - То вижу я ясно... Друзья и подруги, Их первый рассвет и печальный закат, Их нежные чувства и вечные муки В тебя, как в зеркальный колодец, глядят". Сказал - и исчез: как его не бывало. И праздник постыл, и душа замерла. Но, думал я: "Это ещё не настало", Но тысяча лет пронеслись, как одна Минута: бессмертным печальна лишь память, А годы для них опадают листвой Той осени, в коей оставил я Заверть, Придя в Лориэн, чтобы снова покой, Давно уж покинувший душу, обрящеть, Но эльфы ушли, и иссякла колец Великая магия... Лес шелестящий Мне песню поёт про Великий Конец. Я тех, кто был сущностью жизни нетленной Моей, потерял, и нет счёту слезам... И я, точно Мандос, в садах Лориэна В фиале свой бледный закат увидал.
Николай Шальнов: тэги: легендариум, искусство вечно, светлые гении Почитала Рита сегодня вариант "Музыки Айнур" из "Утраченных сказаний" (см. 71 страницу: http://bookree.org/reader?file=718285&pg=71 ) и в который раз пришла в восхищение от слога Толкина и от мастерства переводчиков, которые, помимо английского, так знают русский язык, что подняли оригинал на такой высокий уровень. Правду говорят: талантливый человек талантлив во всём. Рита нашла сегодня прекрасную подборку акварелей и рисунков Профессора и только утвердилась в этой простой истине: http://www.liveinternet.ru/community/2281209/post107431672/ Также Рита наткнулась на очень интересную статью: "Категория смерти в метафизике Толкина": http://katab.asia/2012/01/23/tolkideath/
Николай Шальнов: тэги: нарциссизм Рита Скитер прокладывает путь к соединению Солнца и Венеры суровым опытным путём =)
Николай Шальнов: тэги: моя шокирующая жизнь, эстетические категории, мои университеты, мыслевыброс, вампириада, графомания, киберпанк, астрология Вылезла вчера Рита в скайп к приятелю, а там к нему постучался один парень из Канады и разговаривает с ним. Друг спрашивает, какой это язык. Я начал переводить, а этот иностранец только и повторяет, как попугай: "Кто вы? Откуда?", "Я из Канады. Знаете ли вы что-нибудь о Ванкувере и Торонто?". В общем, пока до нас дошло, что можно с ним проработать свой Меркурий, чел свалил. Всё это напомнило Рите эпизод из "Сумерек", когда Джеймс и Виктория подкараулили свою очередную жертву и посмеивались: "Всё одни и те же вопросы: "Кто вы? Откуда?". Когда Рита рассказала эту историю общему с другом знакомому, он весьма воодушевился, чем натолкнул Риту на рассмотрение давнего вопроса о тяжёлом и лёгком началах в Дмитрии (обоих зовут Димами и дружат они довольно давно, что не мешает им, однако, перетирать кости друг другу в отсутствии одного из них) - том, о чём писал Флоренский. Более лёгкое Рита видит в школьнике, своим изяществом это очаровательное, иногда порочное существо напоминает Рите мужскую персонификацию Клодии из романов Энн Райс (тонкий, в чём душа держится, зато боксёр), а ещё больше - саму Риту в юности. Точнее, Рита бы хотела жить такой жизнью, поскольку в школе она напоминала гремучую смесь Гермионы, Снейпа и близнецов Уизли и почти весь свой век вместо естественных юношеских радостей жизни погружала свой ум в книги древних авторов, а периоды необузданного веселья перемежались у неё с провалами в глубокую меланхолию. Да и выглядела она соответствующе вплоть до двадцати лет - вычурно-изощрённо, с уклоном в декаданс. Так что неудивительно, что астрология вещает итоговое недоброжелательное разобщение с этим партнёром, несмотря на то, что он - типичный Скорпион. Вообще вся наша троица одно время уживалась странным образом, во многом благодаря Диме-старшему - Весам по Зодиаку - за счёт его дипломатичной проникновенности. Рите нравится, как выглядит этот школьник: она сама всегда стремилась выглядеть так же, только мешал врождённый консерватизм. Цвет его кроссовок часто совпадает по цвету с его майкой пастельных оттенков (вспоминается "Красота по-американски": "Цвет её туфель совпадает с цветом ручек садовых ножниц. Это не случайно"), да и образы "я", им созданные, тоже довольно эстетичны. Изучала вчера Риту свою былую святыню: "Кармическую астрологию" Мартина Шульмана (5 том, "Кармические взаимоотношения"). Есть там небольшой раздел про ролевые игры, в которые играют люди. Несмотря на все ничтожества и горести жизни, которые просматриваются в различных планетных конфигурациях, Рите было довольно интересно всё это пересмотреть. В своё время она настолько прониклась этими идеями, что они до сих пор всплывают у неё в уме - порой радуют, а порой отравляют существование: так в толкиновских "Утраченных сказаниях" Моргот научил тэлери самокопанию, и книги знаний их множились, а радость умалялась (наверняка прямая отсылка к соломоновым высказываниям типа "Знания преумножают скорбь" и "Никогда не прекращалось написание книг"). Отредактировала Рита также "Бремя Бессмертия" ( https://ficbook.net/readfic/1715565 ) - эстетическую программу трёх прошлых лет, которую Рита умудрилась всё-таки запихнуть на прокрустовое ложе слэша. Странно, что на эту ритину повествушку почти не обращают внимания на «Фикбуке», в то время как всю прочую чепуху, которую Рита ценит не больше, чем Лев Толстой на закате жизни - своё главное произведение, активно комментируют. Возможно, это и справедливо, учитывая страсть Риты ко всему нарочито усложнённому и неестественному. Однако Рите часто бывает трудно подобрать соответствующую форму к порубежным состояниям души и тонким нюансам в области мысли, так что это, скорее, опыт эмоционального путешествия во времени, наподобие творчества "Anthesteria". Кстати, как выяснилось, страное желание писать письма своим кумирам Рите досталась от деда. В чёрный список попали Паттинсон, Урсула Ле Гуин, Эмили Отемн, Том Старридж и Рут Гудмен. И если бы уж Рита положила цветы на надгробия, то это были бы кенотаф Бодлера на кладбище Монпарнас, могила Толкина и Эдит Бретт и гробница Данте Алигьери. Порой Рита скучает по своим старым настроениям, которые так хорошо переданы в "Шестой Зоне". После того, как Рита прочитала "451 градус по Фаренгейту", для неё мир этого удивительного анимэ - интереснейшая из всех параллельных реальностей после "Нейроманта" Гибсона.
полная версия страницы