Форум » Дневники персонажей » Дневник Риты Скитер (продолжение) » Ответить
Дневник Риты Скитер (продолжение)
Николай Шальнов: [quote]И они пали в его объятия, и осыпали его поцелуями, и отвели во дворец, где облекли его в дивные одежды, и возложили на его голову корону, и дали ему в руки скипетр, и он стал властелином города, который стоял на берегу реки. И он был справедлив и милосерд ко всем. Он изгнал злого Волшебника, а Лесорубу и его жене послал богатые дары, а сыновей их сделал вельможами. И он не дозволял никому обращаться жестоко с птицами и лесными зверями и всех учил добру, любви и милосердию. И он кормил голодных и сирых и одевал нагих, и в стране его всегда царили мир и благоденствие. Но правил он недолго. Слишком велики были его муки, слишком тяжкому подвергся он испытанию — и спустя три года он умер. А преемник его был тираном.[/quote] Оскар Уайльд, "Мальчик-Звезда"
Николай Шальнов: тэги: сказки о смерти, искусство вечно, готика Есть в книге "Умение умирать или искусство жить" чудесная глава, посвящённая символам смерти. Рита вспомнила про удивительное стихотворение По, наверное, гораздо более музыкальное, чем его знаменитый "Ворон", если вслушаться в просодию ("Колокола и колокольчики"). Остальные символы превосходно выражены в "Часах" ( http://www.stihi-xix-xx-vekov.ru/bodler95.html ) и "Совах" ( http://www.chistylist.ru/stihotvorenie/sharl-bodler-sovy/annenskii-i-f ) Бодлера. Помнится, моя учительница музыки играла как-то "Колокола" Рахманинова ( http://mp3ll.net/track/31320011_99814976 ) - произведение для фортепиано, которое имитирует звук этого своеобразного инструмента. Ворон и сова, колокол и часы ...Здесь, на земле, о времени и смерти напоминают два существа и два предмета: ворон и сова, колокол и часы. Одинокий ворон, сидящий на ветке с опавшими листьями, похожий на знак вопроса, как будто задумался: что происходит в этом мире, где начало тому потоку, который называется временем, и где кончается он? Эта птица с черным оперением, похожим на траур, неподвижно сидит на заснеженном дереве, точно каменное изваяние, как будто хочет выйти из времени, из того, что меняется и проходит. Туча воронов, собирающихся над трупом,– это вестница смерти. Жизнь ворона – терпеливое ожидание чьей-либо гибели: для ворона труп – его пища, значит, смерть – его жизнь. Само хриплое карканье ворона похоже на удары сухих костей, на треск срубаемых ветвей, на шум падающих камней. Сова любит пустынные места. Она поселяется вдали от шумных городов, в лесных трущобах или в расселинах скал. Один человек рассказывал, как однажды он посетил пустынников, живших в горах Сванетии. Путь туда был долгий и трудный. Он со своими спутниками то переходил стремительные горные речки, то карабкался по уступам скал, то поднимался к вершине, за которой, как за волной волна, высилась другая гора, то спускался в ущелье, где даже днем царит сумрак. Наконец он добрался до убогих жилищ пустынников – нескольких домиков, сложенных из бревен и обмазанных глиной. Продолжение тут: Пустынники особенно любили ночную молитву. Они делили ночь на несколько частей и спали урывками. Этот человек спросил: «Имеете ли вы, как обычно в монастырях, колокол или деревянное било, чтобы собираться в условленное время на молитву?». Они ответили: «У нас есть ночной колокол. Ты услышишь его». И вот около полуночи какой-то звук, похожий на плач, прорезал ночное безмолвие, как будто сама тишина гор застонала, как хрусталь от удара. Звук повторялся в каком-то протяжном ритме. Это был печальный крик совы, словно плакальщица над гробом оплакивала мертвеца. Горы, лежащие к востоку от Сухуми, были для монахов излюбленным местом на протяжении многих веков. Там встречаются камни с вырезанными на них крестами, указывающие место чьей-то могилы, или человеческие кости в какой-нибудь заросшей кустарником пещерке. Казалось, что сова по ночам оплакивает тех, кто жил здесь, и напоминает о неизбежности смерти. Говорят, что сова, хотя избегает обычно человеческих селений, тем не менее почему-то любит селиться около монашеских хижин. Куда приходят монахи, там появляется сова, как их спутница, и они слышат по ночам ее крик, призывающий к покаянию. Сова не спит по ночам в поисках добычи, и монах ищет по ночам в молитве свое единственное сокровище – благодать Духа Святаго, пищу и питие своей души. Ночью дивная картина открывается в горах. Вершины, озаряемые светом луны, приобретают темно-голубой цвет, как будто волны подземного моря выплеснулись из недр земли и застыли на лету. Деревья дремучего леса стоят неподвижно, точно изваяния. Ущелья кажутся черными безднами, глубокими, как само небо, непроницаемыми, как духовная тайна. Звезды кажутся искрами от пожара, который пылает за ночным горизонтом, искрами холодного огня. В горах особая тишина. Можно слушать эту тишину с таким наслаждением, с каким уставший путник пьет воду из горного ручья. А протяжный крик совы еще более оттеняет эту глубокую тишину. Этот крик, раздающийся по ночам,– песнь о смерти. Вид гор, сливающихся с ночным небом,– песнь о вечности. Голос, который говорит: «Время проходит, спеши; ты не владеешь временем, оно дано тебе взаймы»,– это бой часов. Он напоминает, что наша жизнь – умирание. Мы говорим: «Человек жил тридцать лет». Но можно сказать по-другому: «Человек умирал тридцать лет»; умирал с первого дня своего рождения. Часы – это шкала потерь и счет убытков. Чем мы заполнили минувшее время, с чем соединили прошедшее мгновение? Иногда мне кажется, что циферблат часов похож на картину космоса, а двенадцать цифр – это двенадцать знаков небосвода, двенадцать его мысленных частей. Центр циферблата – наша Земля, а стрелки – движение космоса. Раньше были песочные часы или водяные, где одна за другой падали песчинки или капля за каплей сочилась вода. Последняя песчинка в часах – последний удар человеческого сердца, последняя капля – последний вздох человека. Были солнечные часы, где время указывала тень. Утро – образ детства, полдень – зрелости, вечер – старости. А затем солнце заходит за горизонт, тени меркнут, наступает ночь; безмолвствуют часы, как будто умирает само время. Голосом, напоминающим о вечности и о смерти, говорит звон колокола. Ударами колокола оканчивается погребение. В колокол звонят, когда мимо храма несут покойника на кладбище. Говорят, что в минувшие века во время эпидемий, особенно чумы, беспрерывно били в колокола, чтобы очистить воздух от заразы. Звон колокола как бы расчищает путь для души усопшего, отгоняет от нее темных духов, которые, как стая хищников, окружают и преследуют ее. Звон колокола – это прощание живых с умершими. Гроб опускают в могилу при звуках колокола, как будто корабль отплывает от берега в бескрайние просторы океана. Звон колокола вызывает глубокие размышления о скоротечности земной жизни. Он напоминает также о воскресении мертвых, о котором возвестит миру глас Архангела и звук трубный. Колокольный звон призывает к богослужению: «Странники земные, спешите в свой дом, где пребывает ваш Небесный Отец; этот дом – храм». Звон колокола возвещает о Таинстве Святой Евхаристии. Он словно говорит: «Христианин, где бы ты ни был, остановись и подумай о вечности». Говорят, что раньше на берегу моря, в местах, где были рифы и подводные камни, ставили колокол на высоком столбе и в безлунные ночи, особенно в непогоду, звонили в него, чтобы мореплаватели, сбившиеся с пути, не потерпели крушение и не погибли. Для нас страшная опасность – забыть о смерти. И здесь колокол пробуждает душу от глубокого сна. Вороны, почуяв добычу, срываются с веток, как черные листья, и с хриплыми криками кружатся над лесом. Звон колокола возвещает, что покойника внесли в кладбищенские ворота, из которых никого не выносят назад. Скрип железных ворот – точно скрежет зубов смерти. …Настает ночь в горах, и пустыня оглашается протяжными криками совы. С первыми проблесками рассвета сова замолкает и погружается в сон, словно для того, чтобы не видеть тленной красоты этого мира и его суеты. А ночью она снова будет звать пустынников на молитву. Эдгар Аллан По Колокола и колокольчики 1. Слышишь, сани мчатся в ряд, Мчатся в ряд! Колокольчики звенят, Серебристым легким звоном слух наш сладостно томят, Этим пеньем и гуденьем о забвеньи говорят. О, как звонко, звонко, звонко, Точно звучный смех ребенка, В ясном воздухе ночном Говорят они о том, Что за днями заблужденья Наступает возрожденье, Что волшебно наслажденье—наслажденье нежным сном. Сани мчатся, мчатся в ряд, Колокольчики звенят, Звезды слушают, как сани, убегая, говорят, И, внимая им, горят, И мечтая, и блистая, в небе духами парят; И изменчивым сияньем Молчаливым обаяньем, Вместе с звоном, вместе с пеньем, о забвеньи говорят. 2. Слышишь к свадьбе звон святой, Золотой! Cколько нежного блаженства в этой песне молодой! Сквозь спокойный воздух ночи Словно смотрят чьи-то очи И блестят, Из волны певучих звуков на луну они глядят. Из призывных дивных келий, Полны сказочных веселий, Нарастая, упадая, брызги светлые летят. Вновь потухнут, вновь блестят, И роняют светлый взгляд На грядущее, где дремлет безмятежность нежных снов, Возвещаемых согласьем золотых колоколов! 3. Слышишь, воющий набат, Точно стонет медный ад! Эти звуки, в дикой муке, сказку ужасов твердят. Точно молят им помочь, Крик кидают прямо в ночь, Прямо в уши темной ночи Каждый звук, То длиннее, то короче, Выкликает свой испуг,— И испуг их так велик, Так безумен каждый крик, Что разорванные звоны, неспособные звучать, Могут только биться, виться, и кричать, кричать, кричать! Только плакать о пощаде, И к пылающей громаде Вопли скорби обращать! А меж тем огонь безумный, И глухой и многошумный, Все горит, То из окон, то по крыше, Мчится выше, выше, выше, И как будто говорит: я хочу Выше мчаться, разгораться, встречу лунному лучу, умру, Иль тотчас-тотчас вплоть до месяца взлечу! О, набат, набат, набат, Если б ты вернул назад Этот ужас, это пламя, эту искру, этот взгляд, Этот первый взгляд огня, О котором ты вещаешь, с плачем, с воплем, и звеня! А теперь нам нет спасенья, Всюду пламя и кипенье, Всюду страх и возмущенье! Твой призыв, диких звуков несогласность Возвещает нам опасность, То растет беда глухая, то спадает, как прилив! Слух наш чутко ловит волны в перемене звуковой, Вновь спадает, вновь рыдает медно-стонущий прибой! 4. Похоронный слышен звон, долгий звон! Зорькой скорби слышны звуки, горькой жизни кончен сон. Звук железный возвещает о печали похорон! И невольно мы дрожим, От забав своих спешим И рыдаем, вспоминаем, что и мы глаза смежим. Неизменно-монотонный, Этот возглас отдаленный, Похоронный тяжкий звон, Точно стон, Скорбный, гневный, И плачевный, Вырастает в долгий гул, Возвещает, что страдалец непробудным сном уснул. В колокольных кельях ржавых, Он для правых и неправых Грозно вторит об одном: Что на сердце будет камень, что глаза сомкнутся сном. Факел траурный горит, С колокольни кто-то крикнул, кто-то громко говорит, Кто-то черный там стоит, И хохочет, и гремит, И гудит, гудит, гудит, К колокольне припадает, Гулкий колокол качает, Гулкий колокол рыдает, Стонет в воздухе немом И протяжно возвещает о покое гробовом.
Николай Шальнов: тэги: моя шокирующая жизнь, мыслевыброс, нарциссизм, сумасшедший дом для непослушных дев викторианской эпохи У Риты сейчас в жизни то, что можно описать выражением из её гамбургской карты: "важные личные разговоры". До "красоты чувствительной души" там, конечно, далеко, но давно уже пора Риту наставить на путь истинный, а то она совсем от рук отбилась. От своих же: страшно читать её дневник плохого парня, этот пуффендуйский артефакт, напоминающий не то откровения святого, не то бесстыдные признания современного грешника. Или древнего, в духе какой-нибудь Элефантиды. Искушения подстерегают на каждом шагу, успевай только им поддаваться, как советовал лорд Генри из "Портрета Дориана Грея". Была бы Рита другой, быть может, она полностью растворила бы своё существо в небытии, вроде того, о котором писал Бодлер в "Жажде небытия", но всё-таки Рита ещё верит в идеалы вечной женственности, в которой, по преданию, растворяется мужской эгоизм. Иногда, правда, в это предание верится как в цветение папоротника. Когда-то Рита написала Той-Кого-Нельзя-Называть стихотворение терцинами Данте, приписав эпиграф "И если Господь продлит мне жизнь, я надеюсь сказать о ней то, чего ещё не было сказано ни об одной женщине". Десять раз потом пожалела, что не сказала то, что надо было действительно ей сказать - за все мучения, после которых у Риты сложилось стойкое убеждение того, что все дороги этого мира ведут не в Рим, а в сумасшедший дом для непослушных дев викторианской эпохи. Впрочем, гордыня - вещь отвратительная, и Рита по возможности старается от неё избавится, и без того грехов целая котомка. Если когда-нибудь этот дневник плохого парня найдут потомки, представляю, что они подумают обо мне. Как довольно надменно выразилась когда-то Рита, с помощью этого дневника она хотела стать живым шедевром, как Луиза Казати, потом поумерила свои амбиции и назвала его сагой о деяниях, чтобы уж хоть что-то напоминало миру о Рите.
Николай Шальнов: тэги: листы старого дневника, графомания Забавно, что можно обнаружить, перечитывая старые дневники. Это случилось в канун Рождества. Стояло ясное морозное утро, вся редакция, несмотря на подступающий праздник, суетилась вовсю: надо было готовить праздничный выпуск «Подиума». Я как и обычно принимала звонки и составляла списки переговоров, как в какой-то момент обнаружила, что в кабинете Миранды повисла непривычная для меня тишина. «Она что, отменила примерку?» - с удивлением подумала я, едва успевая между делом записывать то, что Эмили диктовала мне касательно подарков для двойняшек. До Эмили странная суть происходящего дошла не сразу, однако, когда она тоже её заметила, мы обе были весьма встревожены. Я долго колебалась, не зайти ли мне в кабинет (это было строжайше запрещено), но в конце-концов, когда от Миранды не поступало никаких указаний в течении двух часов подряд, Эмили решила сама осторожно заглянуть в святая святых. Она закричала так, как я, наверное, закричала бы, если бы меня резали по живому. Я вскочила с кресла и бросилась к ней, не совсем понимая, что произошло. А произошло то, что никак не должно было произойти. Это просто не вписывалось в порядок вещей. Она была мертва. Да, всесильный, легендарный редактор «Подиума» Миранда Пристли сидела на своём кресле, глядя невидящим взглядом на картину, висящую над входом, на которой была изображена одна из великих кутюрье прошлого – Коко Шанель. В том, что она была мертва, я не сомневалась. Я поняла это почти до того, как увидела её. Я не хотела этого, хотя внутренне этого, бывало, требовало всё моё существо в порыве злости на неё, но какое-то шестое чувство за мгновение до того, как Эмили обнаружила её мёртвой, подсказало, что её с нами больше нет. Эмили, по-видимому, поняла это гораздо позднее, только тогда, когда подоспевшие врачи под её жалобные причитания осмотрели труп и констатировали летальный исход. Я поняла это, и во мне что-то оборвалось. Не то что бы Миранда была для меня тем же, что и для неутешной Эмили – богом и господином в одном лице, но всё-таки это была Миранда… Я понимала это больше и больше день за днём, когда беспрерывно пищал факс, звонки перебивали друг друга, а на мою почту бесконечной вереницей приходили сочувственные телеграммы. Офис был заставлен цветами, и на какой-то момент этот вид показался мне кощунственным, как если бы готовились к празднику, а не к похоронам. Хоронили её в великолепном костюме от Прада: от дома, который она так любила. В этот день я, собираясь домой, задумчиво перебирала её вещи в шкафу, скользя руками по бесконечным белоснежным стопкам шарфов от «Гермес». Здесь было всё то, что составляло саму суть Миранды, её блестящую, великолепную упаковку, обрамление, которое служило критерием для миллионов жителей многих стран. Теперь эти вещи были никому не нужны. Никто и не вспоминал о них, и я почему-то подумала, что из этого шкафа, как и из кабинета Миранды, стоило бы, наверное, сделать небольшой музей. Здесь был и её норковый жилет, ещё хранящий тонкий аромат её незаменимого парфюма. Я вот уже несколько дней не ощущала его, и неожиданно для себя зарылась лицом в это меховое великолепие. Поток минувшего заполнил моё сознание, и у меня закружилась голова. Вереница дней, наполненных нервным перенапряжением, казались ничтожными перед всем тем, что мне довелось узнать о ней как о личности. Мир, в котором я оказалась, и который познавала благодаря ей, был тем миром, который хранил хоть и отдалённые, бледные, но всё же отблески истинного рая – этот мир красоты, который, по преданию, спасёт человечество. Но той, что хранила этот мир, как архангел Гавриил врата Эдема, уже не было с нами. И я, глядя на фотографию с создательницей маленького чёрного платья, вспомнила слова этой знаменитой кутюрье: «Мода умирает, стиль остаётся. В стиле есть что-то от вечности». Это всё. Да, Миранда подарила миру стиль. Но то великое, мощное и святое, что жило и горело в ней при её жизни, угасло невозвратимо.
Николай Шальнов: тэги: графомания, мыслевыброс Львиную долю дневника Риты занимают диалоги в духе Кузанского с известными персонажами - Вудом и Диггори. Наиболее удачные для переосмысления моменты выглядят в стиле "Простеца об уме" ( http://nacmop.narod.ru/pxru/philosophy/nicusa-prostec.htm ), кстати, интереснейшее произведение: Философ. Интересно, если ум, как ты, простец, говоришь, называется так от "меры", то почему он с такой жадностью стремится к измерению вещей? Простец. Для того, чтобы постичь свою собственную меру. Ум есть живая мера, которая путем измерения других вещей постигает свою способность схватывания. Все это ум делает, чтобы познать себя самого. Но, разыскивая собственную меру во всем, он находит ее только там, где все - едино. Именно там истина его точности, потому что там его адекватный первообраз. Философ. Как ум может сделать себя адекватной мерой для столь разнообразных вещей? Простец. Тем способом, каким совершенный облик (absoluta facies) мог бы сделать себя мерой всех обличий. Понимая, что ум есть абсолютная мера, не могущая быть больше или меньше, так как она несводима к количеству, и понимая также, что эта мера - живая, так что измеряет она сама собою, как если бы живой циркуль мерил сам собою, ты постигаешь, что ум делает себя понятием, мерой и первообразом, чтобы постигнуть себя во всем. Философ. Я понимаю, что сходство с циркулем, который не связан определенной длиной, заключается в том, что циркуль и раздвигается и сдвигается, чтобы уподобиться определенному количеству. Но уподобляет ли ум себя модусам бытия - об этом скажи. Простец. И даже всем! Он уподобляет себя потенциальности, чтобы все измерять потенциально; также и абсолютной необходимости, чтобы измерять все единообразно и просто, как это делает Бог; а также сложной необходимости, чтобы все измерять в свойственном ему бытии; а также детерминированной потенциальности, чтобы измерять все, как оно существует. Ум измеряет также символически по способу сравнения, когда он пользуется числом и геометрическими фигурами и уподобляется им. Поэтому для того, кто тонко всматривается, ум есть живое и нестяженное подобие бесконечного равенства. От делать нечего рисуя эту иллюстрацию к похождениям гриффиндорских мечтателей, Рита вспомнила забавный символ 24 градуса Овна у Поля Кристиана: "Неясыть, Серая Сова. Тихая, любит отсиживаться за кулисами, не лезет на рожон. Но хищница. Бесшумно хватает добычу, хвать - и улетать. Всего добивается тихим сапом. Это серая сова под названием неясыть. Собственно, даже само название говорит о том, что этот человек никогда не будет удовлетворен, всегда мелочная неудовлетворенность, придирчивость. Всегда желание совершенствоваться, ведь сова - символ мудрости. Они все хотят познать, но тихим сапом. Шума не любят. Аналитический ум. Все, что они делают - десять раз обдумают". Волею случая этот символ в одном из домов Той-Кого-Нельзя-Называть. И Рита часто напоминает себе эту птицу, когда пытается выводить каракули карандашом. Кто бы её рисовать научил... Вот такая вот "доброта жизни в трагических испытаниях первых опытов самовозрождения", ахха
Николай Шальнов: тэги: охотники за сновидениями Снился сегодня Рите кроссовер "Поттера " и "Ходячих мертвецов". Типа Рита на пару с Невиллом Долгопупсом возглавляет отряд бесстрашных исследователей постзомбированного Ironburg`а на предмет безопасных и не очень мест. Было так страшно! В общем, Невилл оказался весьма хорошим, хотя и и не всегда серьёзным компаньоном, и вместе мы выкурили добрых два улья зомби из их насиженных мест, правда, потом сами еле ноги унесли. Потом всем скопом отбивали шестнадцатиэтажку, причём спаслись едва ли, укрывшись на балконе, залитым закатным солнцем, которого зомби не переносят. Ощущения были не из приятных, такое впечатление, что смотришь классику кинематографа про этих созданий. Рита уже привыкла к подобным снам, но она до сих пор не может понять: почему зомби-то? Причём снятся с завидной регулярностью, Рита даже на метле так часто не летает с Гарриком. Причём сны такие яркие, запоминающиеся, по всем правилам жанра... Учитывая то, что фильмы подобного рода Рита не смотрит вот уже лет шесть как. Странно. Может, сказалась впечатлившая меня однажды беседа двух знакомых, вовсю расхваливающих "Ходячих мертвецов" как лучший фильм на эту тему в современном кинематографе?.. Или приятель, который постоянно спрашивает, хотел бы я оказаться один в мире лицом к лицу с этими монстрами, типа как в фильме "Я - легенда"? Рита отвечает, что лучше бы уж приобрести бессмертие, она уверена, что от бессчётных лет жизни она не впала бы в скуку, а нашла какое-нибудь интересное занятие. Сонник, кстати, вещает: "Если во сне Вам привиделись Зомби, То Сонники хотят Вас предупредить о вторжении в Вашу личную жизнь, Чувства, О зомбировании и гипнозе. Это могут быть также Ваши собственные негативные мысли и тайные желания, Которых Вы стыдитесь, И от которых очень сильно зависите. Это может проявляться Ваша вторая тайная жизнь, Которая не дает Вам покоя, Обнажая совесть. Приснился Зомби - к новым неожиданным поворотам в судьбе; к новым действиям. Нападающий на Вас Зомби сигнализирует о наступлении больших неприятностей, Которые готовы очень сильно навредить Вам. Если Зомби проходит мимо Вас, Ли Вы только наблюдаете во сне его действия - эти неприятности пройдут возле Вас, Но не заденут Вашу жизнь. Зомби, Которого Вы смогли во сне победить, Предупреждает о ресурсах, Которые в Вас таятся, И взывают к необходимости их использовать сполна, Чтобы защититься от неприятностей. Если же Вы сами во сне становитесь Зомби, То это явный сигнал того факта, Что в жизни кто-то очень сильно руководит Вами, Оказывает на вас большое влияние ил даже давление, Подчиняя Вашу волю полностью. Увидев сон с Зомби, Вам необходимо принять меры к тому, Чтобы освободиться от этих оков, Принять благоприятные перемены в своей жизни.
Николай Шальнов: тэги: пороки и добродетели, мои милые старушки Уж сколько раз твердили миру... Что ненависть и месть - это плохо, и что "тот, кто по какой-либо причине ненавидит другого, тот полон духом убийства, даже если он может и не подозревать об этом". А в духе преступления едва ли не ужасней, чем в теле. Рита большую часть жизни только и делает, сто борется с собственной озлобленностью, в частности, с ненавистью к Той-Кого-Нельзя-Называть и Алкоголику. Эти два существа в своё время высосали много кровушки из Риты, и, оправдывая себя тем, что у Риты есть полное право их ненавидеть, властительница Прыткого Пера, сдерживая себя врождённым морализмом, вспоминает о христианских добродетелях. Ещё вчера она читала "Екклезиаст", то самое место, где говорится, что "всему своё время и время всякой вещи под небом". Ощущения от изучения этой мудрости Рита сравнивает с первым впечатлением от Нагорной проповеди, прочитанной в одной из оренбургских церквей во время службы, так напомнившей Рите лучшие страницы "Портрета Дориана Грея". И вспомнила Рита, чем она заплатила в своё время за мирские ценности: за сознательность она заплатила чувством обречённости, за бесстрашие - комплексом вины, за понимание тайн жизни - ночными кошмарами, за выносливость - вредными привычками. В общем, жесть. На работе сегодня Риту поразил один подъезд, кстати, тот самый, жильцы которого собирались отказаться от "мусора": там стоял такой невообразимый срач, что описать это невозможно, жаль, что у Риты не было с собой смартфона, чтобы этот ужас сфотографировать. А, быть может, это и к лучшему. И поразила ещё одна старушка, божий одуванчик, не хватает только джиллабы и хайратника с феньками: "Дай, Господи, нам всем здоровья и мира во всём мире!". Так и хотелось присовокупить к этому крику души что-то вроде "Занимайтесь любовью, а не войной". Вспомнила Рита свой юношеский отходняк от меланхолии в обители оренских хиппарей, где вовсю курились трубки, принимались сомнительные препараты, а Рита, казавшаяся тогда себе самой непорочной среди присутствующих, наигрывала на рояле марши и вальсы военных лет. "Красота спасёт мир. А кто спасёт красоту?" - думала она тогда. Вскоре пройдёт акция-молитва за мир во всём мире ( http://vk.com/stopwarru ). Рита любит такие мероприятия и искренне верит в их целительную для этого холодного и уставшего мира силу. Верит, и даже кинула приятелю, приславшему Рите сатанинскую мораль, отрывок из "Голоса Безмолвия" ( http://www.theosophy.ru/lib/golos.htm ) - лучшие строки этой жемчужины восточной мудрости, возвышеннейшей духовной этики, которую знает мир: "Знай, что бодхисаттва, жертвующий освобождением ради отречения, чтобы облечься в страдания "Тайной Жизни", именуется "трижды Чтимым", о ты, избирающий удел скорбей на протяжении циклов. Ученик, Путь един, но в конце он двояк. Его этапы отмечены четырьмя и семью Вратами. В конце одного пути — блаженство немедленное, в конце другого — блаженство отсроченное. Оба — воздаяния за заслугу: выбор твой. Один становится двумя, "Открытым" и "Тайным". Первый ведет к цели, второй — к самопожертвованию. Когда ради Вечного жертвуешь преходящим, награда — твоя; капля возвращается туда, откуда пришла. "Открытый" Путь ведет к неизменному изменению — нирване, великолепному состоянию Абсолютности, к Блаженству превыше человеческой мысли. Таким образом, первый путь — это ОСВОБОЖДЕНИЕ. Но второй путь — ОТРЕЧЕНИЕ, и потому именуется "Путём Скорби". Этот "Тайный" путь ведёт архана к неизреченной умственной печали; печали за "живых мертвецов" и бессильной жалости к людям, страдающим от кармы; но всё же мудрецы не вмешиваются в эти кармические плоды. Ибо написано: "Учи воздерживаться от причин; волнению же следствий позволь идти своим путём, как великой приливной волне". "Открытый Путь", лишь только достигнешь его цели, заставит тебя отвергнуть тело бодхисаттвы и вступить в трижды блаженное состояние дхармакайи, забвению мира и людей навсегда. "Тайный Путь" ведёт к блаженству паранирваны, но в завершение неисчислимых кальп, нирваны заслуженной и утраченной из безграничного сострадания к миру заблуждающихся смертных".
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно, светлые гении Немного о знаменитом "Поэтическом принципе" Эдгара По (известная идея По о том, что "смерть прекрасной женщины, вне всякого сомнения, является наиболее поэтическим предметом на свете", оттуда), взаимовлиянии этих двух мэтров и о влиянии Бодлера на развитие литературы вообще (из статьи Поля Валери "Положение Бодлера" - очень проницательного и глубокомысленного сочинения: http://forlit.philol.msu.ru/lib-ru/valery2-ru ): "Идеи Эдгара По о поэзии выражены в нескольких эссе, из которых наиболее важное (причем он менее всего занят техникой английского стиха) носит заглавие: "Поэтический принцип" ("The poetic principle"). Бодлер был так глубоко захвачен этой работой, она оказывала на него такое могущественное воздействие, что он стал воспринимать ее существо - и не только существо, но и самую форму - как собственное свое достояние. Человек не может не присвоить себе то, что кажется ему с такой точностью созданным для него и на что, себе вопреки, он смотрит как на созданное им самим... Он неудержимо стремится овладеть тем, что пришлось столь впору его личности; да и сам язык смешивает в понятии "благо" то, что заимствовано кем-нибудь и вполне его удовлетворяет, с тем, что составляет собственность этого кого-нибудь... И вот Бодлер, вопреки тому, что был ослеплен и захвачен изучением "Поэтического принципа" - или именно потому, что был им ослеплен и захвачен, - не поместил перевода этого эссе среди собственных произведений Эдгара По, но ввел наиболее интересную его часть, чуть-чуть видоизменив ее и переставив фразы, в предисловие, предпосланное им своему переводу "Необычайных историй". Плагиат был бы оспорим, ежели бы автор вполне очевидно не подтвердил его сам: в статье о Теофиле Готье (воспроизведенной в "Романтическом искусстве") он перепечатал весь отрывок, о котором идет речь, снабдив его такими вступительными строками, весьма ясными и весьма изумительными: "Позволительно, думается мне, иногда процитировать самого себя, дабы избежать парафразы. Я повторю, следовательно…" Далее идет заимствованный отрывок. Что же думал Эдгар По о поэзии? Продолжение тут: Я изложу его мысли в нескольких словах. Он подвергает анализу психологическую обусловленность стихотворения. В числе условий он ставит на первое место те, которые определяются протяженностью поэтических произведений. Он придает рассмотрению их величины странную значимость. Он исследует, с другой стороны, самое существо этих произведений. Он легко устанавливает наличие ряда стихотворений, занятых высказываниями, для которых достаточным проводником могла бы служить проза. История, наука, как и мораль, мало что выигрывают от изложения на языке души. Поэзия дидактическая, поэзия историческая или этическая, хоть и прославленные и освященные величайшими поэтами, странным образом сочетают данные дискурсивного или эмпирического познания с проявлениями сокровенной сущности и с силами эмоций. По уразумел, что современная поэзия должна складываться в соответствии с направлением эпохи, у которой на глазах все отчетливее расслаиваются способы и области действования, и что она имеет право притязать на выявление собственного своего естества и на изучение его, так сказать, в чистом виде. Так, анализом обусловленностей поэтической страсти, определением, при посредстве отсеивания, абсолютной поэзии По указал путь, преподал доктрину, очень соблазнительную и очень суровую, в которой соединились некая математика и некая мистика... Ежели теперь мы взглянем на совокупность "Цветов зла" и дадим себе труд сравнить этот сборник с поэтическими работами того же времени, нас не удивит примечательное соответствие творчества Бодлера наставлениям По и тем самым его разительное отличие от произведений романтических. В "Цветах зла" нет ни исторических поэм, ни легенд; нет ничего, что отдавало бы дань повествовательности. В них не найдешь философских тирад. Нет в них места и политике. Описания редки и всегда знаменательны. Но все в них - прельщение, музыка, могущественная и отвлеченная сущность... Пышность, образ и сладострастие. Есть в лучших стихах Бодлера сочетание плоти и духа, смесь торжественности, страстности и горечи, вечности и сокровенности, редчайшее соединение воли с гармонией, так же резко отличающие их от стихов романтических, как и от стихов парнасских. Парнас был отнюдь не чрезмерно нежен к Бодлеру. Леконт де Лиль ставил ему в упрек бесплодие. Он забывал, что истинная плодовитость поэта заключается не в числе его стихов, но в длительности их действия. Судить об этом можно лишь на протяжении эпох. Ныне мы видим, что по прошествии шестидесяти лет отзвук единственного и очень небольшого по объему произведения Бодлера еще наполняет собой всю сферу поэзии, что он живет в умах, что им нельзя пренебречь, что его крепит примечательный ряд произведений, которые им порождены, которые являются не столько его подражаниями, сколько его следствиями, и что, таким образом, надлежало бы, чтобы подвести итог, присоединить к маленькому сборнику "Цветов зла" ряд работ первостепенного качества и совокупность самых глубоких и самых тонких опытов, какие когда-либо предпринимала поэзия. Влияние "Античных поэм" и "Варварских поэм" [10] было менее разносторонне и менее обширно. Надобно все же признать, что, если бы это самое влияние охватило и Бодлера, оно воспрепятствовало бы ему, может быть, написать или сохранить кое-какие очень неподтянутые стихи, встречающиеся в его книге. В четырнадцати стихах сонета "Сосредоточенность", являющегося одной из прелестнейших вещей сборника, удивительным будет мне всегда казаться наличие пяти или шести строк, отмеченных неоспоримой слабостью. Зато первые и последние стихи этой поэмы наделены такой магией, что середина лишена возможности проявить свою нелепицу, и она представляется как бы отсутствующей и несуществующей. Надо быть очень большим поэтом для подобного рода чудес. Только что упомянул я о действии очарования, как уже произнес слово чудо; конечно, это - обозначения, которыми пользоваться надлежит разборчиво как по силе их смысла, так и по легкости их употребления; но их пришлось бы заменить анализом такой длительности и, возможно, такой спорности, что мне простится, ежели я избавлю от него и того, кому пришлось бы его делать, и тех, кому пришлось бы его слушать. Я останусь среди неопределенностей, ограничившись лишь намеком на то, чем мог бы он быть. Пришлось бы показать, что язык содержит возбудительные средства, примешанные к его практическим и непосредственно значимым свойствам. Обязанность, труд, назначение поэта состоят в том, чтобы дать проявление и действие этим силам движения и очарования, этим возбудителям аффективной жизни и интеллектуальной восприимчивости, которые смешаны в обиходной речи со знаками и способами связи обыденной и поверхностной жизни. Поэт, таким образом, обрекает себя и расходует себя на то, чтобы выделить и образовать речь в речи; и усилия его, длительные, трудные, взыскательные, требующие разностороннейших качеств ума, никогда не имеющие конца, как и никогда не достигающие точного соответствия, направлены на то, чтобы создать язык для существа более чистого, более могущественного и более глубокого мыслями, более напряженного жизнью, более блистательного и более находчивого словами, нежели любая действительно существующая личность. Этот необычайный строй речи дает себя узнать и познать ритмом и гармониями, которые его крепят и которые должны быть так сокровенно - и даже так таинственно - связаны с его происхождением, что звук и смысл уже не могут быть отделены друг от друга и неразличимо взаимодействуют в памяти. Поэзия Бодлера обязана своей длительностью и той властью, которою она еще пользуется, полноте и особой четкости своего тембра. Этот голос порою спускается до красноречия, как это бывало несколько слишком часто у поэтов этой поры; но он хранит и развивает почти всегда мелодическую, восхитительно чистую линию и совершенную звучность, отличающую его от любой прозы. Бодлер тем самым дал удачнейший отпор стремлениям к прозаизму, которые отмечаются во французской поэзии с середины XVII века. Примечательно, что тот самый человек, которому мы обязаны этим возвратом нашей поэзии к своей сущности, является в то же время одним из первых французских писателей, которые испытывали страстное влечение к музыке в собственном смысле слова. Я упоминаю об этой склонности, проявившей себя в знаменитых статьях о "Тангейзере" и "Лоэнгрине", в связи с позднейшим влиянием музыки на литературу... "То, что получило наименование символизма, весьма просто сводится к общему для нескольких групп поэтов стремлению заимствовать у музыки свое действие...". Дабы сделать менее неопределенной и менее неполной эту попытку объяснить нынешнюю значимость Бодлера, я должен сейчас напомнить, чем был он как критик живописи. Он знал Делакруа и Мане. Он сделал попытку взвесить достойные заслуги Энгра, его соперника, так же как смог сравнить, в их несхожем "реализме", произведения Курбе и Мане. Он выказал к великому Домье восхищение, которое потомство разделяет. Может быть, он преувеличил ценность Константина Гиса... Но в совокупности суждения его, всегда обоснованные и обставленные тончайшими и прочнейшими размышлениями о живописи, остаются высшими образцами ужасающе легкого и, следовательно, ужасающе трудного жанра художественной критики. Однако величайшая слава Бодлера, как я уже дал понять в начале этого сообщения, состоит неоспоримо в том, что он дал жизнь нескольким очень большим поэтам. Ни Верлен, ни Малларме, ни Рембо не были бы тем, чем они были, не получи они знакомства с "Цветами зла" в решающем возрасте. Не составило бы труда показать в этом сборнике стихотворения, которых форма и вдохновение послужили прообразами некоторых вещей Верлена, Малларме или Рембо. Но это соответствие до такой степени очевидно, а время вашего внимания в такой мере использовано, что я не стану углубляться в подробности. Я ограничусь указанием, что чувство интимности и мощная, волнующая смесь мистической взволнованности и чувственного пыла, которые получили развитие у Верлена, страсть странствований, движение нетерпеливости, какое возбуждает вселенная, глубокое понимание ощущений и их гармонических отзвуков, делающие таким энергичным и таким действенным короткое и яростное творчество Рембо, - все это отчетливо наличествует и распознается в Бодлере. Что же касается Стефана Малларме, чьи первые стихи могли бы смешаться с самыми прекрасными и самыми насыщенными вещами "Цветов зла", он продвинул далее, в их тончайших следствиях, те формальные и технические поиски, к которым анализы Эдгара По и опыты и комментарии Бодлера внушили ему страсть и обосновали уважение. В то время как Верлен и Рембо дали продолжение Бодлеру в плане чувства и ощущения, Малларме продолжил его в области совершенства и поэтической чистоты.
Николай Шальнов: тэги: моя шокирующая жизнь, о ничтожествах и горестях жизни, готика, искусство вечно, сказки о дружбе "Что бы ты делал, если бы у тебя власть была?" - спросила сегодня утром матушка. - Ты бы, наверное, убивал, убивал и убивал". Резонно сказано, Рита порой жалеет, что у неё Плутон стоит не в 5, а в 6 доме. Как у одного приятеля Риты, имеющего градус чистоплюйства: "В худшем случае человек объявляет всех грешниками и стремится их уничтожить". У него там есть ещё одно интересное положение: "возможность заглянуть прямо в адскую бездну". Учитывая то, какие видео он мне присылает, если бы он туда действительно заглянул, это бы не показалось Рите удивительным. Вот, например, прообраз "Низвержения в Мальстрем" Эдгара По: http://www.youtube.com/watch?v=7BvuBnnFu9U. Сама Рита как-то задала вопрос своей приятельнице: "Что бы ты сделала, если бы стала королевой?" - "О, бошки бы так и летели". Вообще Рита прокручивала сегодня в голове "Искупление" Бодлера, после того, как матушка рассказывала про кошмары онкологического диспансера и после того, как Рита встретила свою соседку, сияющую таким великолепием юношеского блеска, что Рита испугалась, как побаивается она всякого совершенства. "Старею", - говорит она. - "Мне уже девятнадцать, а чувствую себя уже уставшей от мира", - сказала она. "Ничего, после двадцати трёх это пройдёт", - "утешила" её Рита, которая сама очень долго оплакивала былые восторги своей ушедшей юности: сколь ни печальной и не потерянной она была, а всё-таки и тогда Рита знавала ослепительные вспышки красоты. ...Вас, ангел свежести, томила лихорадка? Вам летним вечером, на солнце у больниц, В глаза бросались ли те пятна желтых лиц, Где синих губ дрожит мучительная складка? Вас, ангел свежести, томила лихорадка? Вы, ангел прелести, теряли счет морщинам? Угрозы старости уж леденили вас? Там в нежной глубине влюбленно-синих глаз Вы не читали снисхождения к сединам Вы, ангел прелести, теряли счет морщинам? Вот, кстати, как отозвался о творчестве Бодлера дэз Эссент, один из любимых книжных героев Риты: "Бодлеровской поэзией дез Эссент восхищался беспредельно. Он считал, что до Бодлера писатели исследовали душу поверхностно или ограничивались проникновением в глубины, открытые для обозрения и хорошо освещенные, где находили залежи смертных грехов, и изучали их происхождение и развитие, как это делал, к примеру, Бальзак, живописуя изгиб души, одержимой какой-то одной страстью -- тщеславием, скупостью, отцовским самодурством, старческой любовью. И процветали порок и добродетель, жили-поживали устроенные на один лад личности, царили усредненность, пошлость мысли и общих мест, безо всякого стремления к чему-то болезненному, тронутому порчей, потустороннему. Иными словами, литература остановилась на понимании добра и зла, данном церковью, -- на простом исследовании, на наблюдении ботаника за самым обычным цветком, который распускается в самых обычных условиях. Бодлер пошел намного дальше. Он спустился в бездну бездонного рудника, проник в штольни, брошенные или неведомые, достиг тех пределов души, где кроются чудовищные цветы ума. Там, у рубежа, за которым открываются извращение, болезнь, странный паралич духа, угар разврата, брюшной тиф и желтая лихорадка, поэт под покровом скуки обрел целый мир идей и ощущений. Бодлер выявил психологию сумеречного ума, достигшего своей осени, перечислил симптомы болезни скорбящей души, которая отмечена, словно дарованием, сплином. Он показал загнивание чувств, угасание душевного жара и веры в молодых людях, поведал, как живучи в памяти былые невзгоды, унижения, обиды, удары нелепой судьбы. Поэт неотступно следил за всеми капризами сей плачевной осени жизни. Он вгляделся в человеческую природу, увидел, как легко человек ожесточается, как ловко учится плутовать, как быстро привыкает к самообману, чтобы сильнее терзать себя, чтобы копанием в себе и рефлексией заведомо лишить себя всякой радости. И не только увидел Бодлер, как нервическая чувствительность и ожесточенность самоанализа отвергают пылкую верность, порыв безудержного милосердия. Разглядел он, как постепенно души перестают любить и гореть и становятся хладными, супруги -- пресыщенными, поцелуи -- родственными, а ласки начинают походить на проявление сыновней или материнской нежности. В результате возникают, так сказать, странные угрызения совести по поводу участия в почти что кровосмесительной связи. Блистательными стихами описал Бодлер мутацию своих страстей, бессильных, но потому полных отчаяния. Открыл, как губителен обман дурманящих средств и зелий, которые зовет душа на помощь, чтобы смягчить страдание и развеять скуку. Во времена, когда литература уверяла, что вся боль жизни -- лишь от несчастной любви, измены и ревности, Бодлер презрел эти детские объяснения, нашел язвы куда более глубокие, мучительные, страшные и показал, как пресыщенность, разочарование и гордость в подверженных распаду душах превращают действительность -- в пытку, прошлое -- в мерзость, будущее -- в мрак и безнадежность". Порой Рита скептически относится к своему врождённому отпимизму. В свете многих последних событий хорошо было бы привести фразу Шопенгауэра про оптимизм: «Сколько не надувай мыльный пузырь, а он всё равно лопнет». Пересмотрела Рита также бессмертную серию "Южного Парка" - "Изюминки" ( http://www.sp-fan.ru/episode/714/ ), которая дала миру таких замечательных персонажей, как четвёрку самых стереотипных детей-готов во вселенной. Даже не поленилась накропать цитат оттуда. «Все мужики - задницы!» - «Зато у нас хотя бы есть задницы, тупая баба!» «Скажи Венсди, что она для меня - бездна вдохновения!» - «Венсди, Стэн сказал, что ты без... что ты безд... безд... (звучит как нехорошее слово)» - «Скажи Стэну, чтобы шёл в *опу!» «Может ты ещё к этим пойдёшь, к готикам, которые все в чёрном и говорят о боли?» «Жизнь - это боль, это только боль... Нас учили быть счастливыми, верить в сказочный конец, но боль убивает наши души... Только боль». «Мой отец - настоящий говнюк. Этот пьяный ублюдок даже не знает о моём существовании. А потом вдруг запрещает мне идти на концерт «Skinny puppy», потому что моя тётя-героинщица приедет на ужин. Ужин!.. Не смешите меня. Лишний повод матери наорать на меня, потому что я не ношу платьиц как клоны Бритни в нашей школе…» «Кому нужна эта кукольная любовь барби и кена? Все они – лишь кучка конформистов… Давай, вперёд. Носи свой деловой костюм, зарабатывай тридцать четыре тысячи долларов в год, покупай квартиры… Вы – зомби, движущиеся к могиле. Любовь не спасла моих родителей, почему она спасёт нас?» «Все они – лишь кучка нацистских конформистов». «Да, но если жизнь – это только боль, какой смысл жить?» - «Чтобы сделать жизнь конформистов ещё несчастнее». «Чтобы стать одним из нонконформистов, надо носить такую же одежду, как мы, и слушать такую же музыку, как мы». «Убогая жизнь… Боль пронзает меня. Тьма проникает в сердце всё глубже, счастье подыхает в глубоком чёрном море». «Вокруг меня одна темнота, глубокая режущая темнота… Я не могу дышать, подыхает моё изнасилованное сердце. Боль вечна, я так тоскую без тебя детка, что хочу сжать тебя в своих объятиях» - «Нет, Стэн, последняя строчка – это не готика. Нельзя писать «Я хочу сжать тебя в своих объятиях». – «Напиши лучше так: «Я так тоскую без тебя, детка, что хочу вырезать себе глаза бритвой». «Генриетта, девочка, мы приготовили тебе подарок, но ты его увидишь только завтра!» - «Вы хотите увидеть, как я сдохну? Как черви будут пожирать моё лицо?» - «Детка, ты такая выдумщица!» - «Конформистская *ука!» «Вы опять просидите здесь всю ночь и выпьете кофе всего на шесть баксов? Занялись бы чем-нибудь, что ли!» - «Конформистка! Твоя жизнь – крысиная гонка от зарплаты до зарплаты, что ты понимаешь в боли!» «Парень, ты не выпил свой кофе» - «А я не пью кофе» - «Ты не можешь быть нонконформистом, если не пьёшь кофе». «Какого чёрта ты здесь делаешь?» - «Заглядываю во тьму, которая окутала моё сердце» - «Твою мать, твои предки хотят, чтобы ты домой вернулся» - «Чтобы потом наполнить мои мозги сказочками о том, как совершенен мир? Мне это не нужно». «Да, возвращайся к своему Джастину Тимберлейку и домашним заданиям, конформисткая *опа, что ты понимаешь в боли?» - «Как будто вы что-то понимаете в боли! Попробуйте пожить в странах третьего мира, слизняки!» - «Я не хочу жить в странах третьего мира с этими конформистами». «Милая, ты не должна здесь работать!» - «Не должна? А где я должна работать?» - «Я имею в виду, что ты не должна работать там, где тебе платят за то, как ты выглядишь. Надо чему-то научиться, ведь потом ты можешь стать бизнес-леди или даже врачом. Кто знает, может быть, именно ты научишься лечить людей от рака!» - «У меня однажды на губе выскочил рак, было так больно!» - «Похоже, «Изюминки» для тебя - самое место». «Я всё понял! Вам не нравится моя подруга! Наша любовь чиста, как горный родник! Пусть обстоятельства против нас, но мы всё равно будем упрямо бороться. Так что если вы не хотите за нас порадоваться, можете идти к чёрту! Пойдём, Лексус, я уйду из родительского дома и поселюсь у тебя. Вместе мы всё преодолеем!» - «Парень, ты что? У нас нет никаких отношений» - … «Иди, иди, нам больше нечего сказать друг другу… Закончим этот разговор. Наши отношения умерли». «Смотри, Стэн! Ещё одна измученная душа… Ещё одна истерзанная болью жизнь…» «Меня девочка бросила» - «Она раздавила твоё сердце туфлей на шпильке?» «Мы идём на кладбище, чтобы читать там стихи о боли» «Спасибо, что предложили мне присоединиться, но лучше я буду плаксой-слабаком, чем п*дрилой-готиком!» «Идите в *опу, а я домой пошёл» - «Ну и пожалуйста, возвращайся к своим солнечным сказкам!» Ворон прислал довольно забавную картинку:
Николай Шальнов: тэги: сказки о смерти, графомания Хотела было Рита заехать на оренбургское кладбище, посмотреть на свой любимый старинный памятник. Да отчего-то не решилась. Может, это и к лучшему. Не стоит тревожить старые воспоминания. Зато написала стихотворение, вдохновившись красивой надписью на камне, которая как-то запала в память в юные годы вместе со стихотворениями Россетти. И вспомнила Рита ещё то, что её преподавательница рассказывала о Бахчисарайском фонтане: из изображения глаза вода по капле стекает в большую чашу, затем - в две чаши поменьше, а потом - в ещё одну большую чашу, стоящую на улитке. Символика такова: сначала скорбь по утрате безмерна, затем, со временем, она стихает (малые чаши), но, стоит только воспоминанию всколыхнуть скорбь, как она обращается в вечную печаль (большая чаша на улитке). Очень красиво. Молодец, султан, что решил оставить такую память о возлюбленной... Замысел столь же поэтичный, сколь грандиозен был замысел возвести копию Тадж-Махала из чёрного гранита для умершей жены владыки. Памятник "Супруга и дети пред тобою В печали горькой тут стоют И молят Господа душою, Чтоб твой спокоен был приют. Чтоб, удостоясь сеней рая, Молил бы Господа и ты. Да снидет милость пресвятая На нас с небесной высоты!" Так я читал на камне старом Безмолвную печать скорбей, Блестел закат сияньем алым, Казалось, ход замедлен дней На старом кладбище, где ночи Бросают отблески луны На мрамор плит, где ищут очи Преданья древней старины.
Николай Шальнов: тэги: графомания, ностальжи, мыслевыброс, находки Из всей своей писанины Риты перечитывает разве что "Северный олень", посвящённый матери, и "Сон из далёкого прошлого" - наверное, потому, что она писала это в ностальгическом настроении, сродни описанному Флоренским: "материнство Земли ... и самим им смутно чается, как заветная и дорогая, но почти утраченная святыня детства. Это - тайная и скрываемая не только от сторонних взоров, но почти что и от своих собственных, надежда: ласка, тишина и кроткая умиренность, сияющие как один небесный образ из глубины собственного существа, до которой нет доступа, о которой не скажешь, так темно там все, кроме этой заветной звездочки, но которая однако есть на самом деле, и, - придет время, - окажется всем". Ритино детство - это тоска по обетованному раю, поэтому в этой святыне у Риты больше ангста и всплесков мечтательности, захватывающей дух, это борьба света и тени, напоминающая игру закатных облаков, где порой можно обнаружить то, истинное наше, светозарное Отечество, то что дало нам судьбу, то, что определило нашу жизнь и то самое, что было началом начал. Хотя с этим стихотворением у Риты вяжутся как смутные тени её внутреннего, подспудно тлеющего огня, так и прелестная мелодия Баха, выложенная в видеозаписи. Сон из далёкого прошлого Прошло немало смертных лет, Но снова бред ночи бессонной На все вопросы дал ответ Видением страны привольной. То странная была страна: Звезда восходит за звездою, И мнится Питеру, одна Зовёт его за стены моря. И слышит Сьюзен пенье труб И рога древнего воззванье, За клубом всходит к небу клуб - Костров неспящих зов сигнальный. И видит Люси, как идёт По лесу колдовскому фавн И то, как весь нарнийский род Венчает род людской как равных. И чует Эдмунд аромат Страниц забытой книги знаний И вспоминает он закат И разговоры, и признанья, И блеск сокровищниц, и звон Во тьме безлунной злых мечей, Колдуньи Белой льдистый трон И хладный мрак её очей.
Николай Шальнов: тэги: графомания, сказки о дружбе Ворон в Москве летает, вот, написал ему стихотворение. Вящий дух А. Н. Ворон, где ты, дух мятежный? Точно молнии сполох, Снова ль ловишь ветр нежный, Как Борея томный вздох? Странник неба, смерти стражник, Ты хранишь меня во тьме: Мой Вергилий, мой отважный Вящий дух... И при луне Снова слышу твой унылый, Но такой прекрасный грай, Что вещает мне о милом Крае том, где вечный рай Неподвластный смерти тлену, Блещет светлою звездой, Где всё лучшее бессменно В наших душах, как покой Поднебесья, что зарницей Освещает смену дня, Где желанно опьяниться Славой вечной... И стезя Жизни скорбной, безнадёжной Будто стала чуть светлей. Жизнь - лихое бездорожье, Грустно мы бредём по ней. И порою над значеньем Знаков повергаем ниц Тяжкое чело, терпеньем Брать пытаемся страниц Крепость чёрного гранита, Что пророчит нам удел, Но порой, в часы рассвета, Остаёмся не у дел, Лишь заслышав крик заветный, В коем мудрость и печаль: Ворон каркнул - сё бессмертный Дух пророчество шептал.
Николай Шальнов: тэги: моя шокирующая жизнь, о ничтожествах и горестях жизни, охотники за сновидениями, сумасшедший дом для непослушных дев викторианской эпохи, искусство вечно, светлые гении В свете последних событий выявился весь Ритин эгоцентризм. На фоне ужасов жизни его силуэт колеблется отчётливей, чем Тень, преследующая Геда в наказание за гордыню. Мало того, что Рита изошла злобой, увидев на стене у друга комментарий Той-Кого-Нельзя-Называть, да такой злобой, что хозяйка Кикимера рядом не стояла (матерь Божья, да сколько можно пытаться вытравить госпожу Потаскушку из своей жизни - и вот она снова является во всей красе), так ещё и всё остальное... Еле сдержалась Рита от глухих проклятий... Ну да ничего, с этим ещё можно справится, несмотря на то, что Ритино сознание никак не вмещает тот факт, что, согласно Мартину Шульману, эта дивная дама ещё предназначена Риту учить для выражения её творческого потенциала... Вообще жизнь прекрасна и удивительна - скорее даже удивительна, чем прекрасна... Рите слишком хорошо было с первомайского Бельтайна, и когда-нибудь это должно было закончиться. Как пророчество, она написала "Дориат". Иногда лучше знать, чем не знать. Ну, предположим, работой над собой можно сломить свою гордыню, выдрессировать себя и привести к приемлемому для себя виду, но все остальные ужасы жизни... "На месте Бога у меня разорвалось бы сердце от человеческих страданий", - писал великий Шопенгауэр. Ладно уж, не будем прибавлять к тяжёлой карме мира свои проклятия, говорят, проклятья тех, кто побывал в сумасшедшем доме для непослушных дев викторианской эпохи, гораздо сильнее проклятий обычных людей. Да и имеем ли мы право проклинать, мы же не боги... Сами будем ждать, как в "Титанике", "отпущения грехов, которых мы никогда не получим". Снился сегодня прекрасный и одновременно печальный сон... Такое чувство по пробуждении Рита испытала... Только единожды она такое испытала: когда смотрела концовку фильма "Коко до Шанель", когда Шанель сидит на ступенях, а рядом бесконечной вереницей спускаются модели в одежде, жизнь которой она дала, и хлопают ей, а перед её глазами проходит события её молодости. Снилась - в буквальном смысле - песня Йовин "Арагорну", она звучала с начала до конца, и Рита проснулась вся в слезах. "Я только хотела сказать тебе, что рай, казалось, не был моим домом; и у меня разрывалось сердце – так хотелось заплакать. Я попросилась обратно на землю; и ангелы рассердились и сбросили меня прямо в заросли вереска на Грозовом Перевале; и там я проснулась, рыдая от радости", - как говорила Кэтрин из "Грозового Перевала". В качестве компенсации за бессильную жалость и собственную моральную слабость Рита распечатала и повесила перед собой два стихотворения Бодлера - "Осенний сонет" ( http://www.e-reading.by/chapter.php/7057/74/Bodler_-_Cvety_zla.html ) и "Задумчивость" ( http://www.stihi-xix-xx-vekov.ru/bodler92.html ). Оба как ничто другое выражают внутренние движения души Риты.
Николай Шальнов: тэги: моя шокирующая жизнь, ролевые игры, искусство вечно, мои милые старушки, сумасшедший дом для непослушных дев викторианской эпохи, легендариум Включила сегодня утром Рита эту песенку, которая в видео постом выше, и разревелась, просто уму непостижимо, как она её задела. Друг ещё, который ночевал, диву дался Рите. А Рита после этого вдарилась в обратную крайность: хохотала минут пять как сумасшедшая (впрочем, почему "как"?) - явный признак биполярного аффективного расстройства: она сравнила себя с псом Хуаном из "Сильмариллиона", которому дозволено было заговорить всего трижды в жизни. Так и Рита по-настоящему плакала за последние пять лет только трижды - после просмотра "Сумерек", где Эдвард с Беллой танцуют ("У меня никогда такого не будет!"), после того, как Рите стало безумно жаль одну из своих старушек, которую (слава Всевышнему) Рита не наблюдает уже лет пять как, и вот сегодня. Душа мне странная дана. А вообще Рита весьма странно себя чувствует. В общем, общалась она со своим приятелем, А. Он попросил Риту и её друга Д. помочь донести ему стол до дома. Донесли, разговаривали так хорошо... Потом А. сообщает Рите, чтобы она помогла ему собрать этот стол, но только при том условии, что Д. с нами не будет. Как так? Рита не пошла, поскольку этот самый Д. сидел у неё в гостях. А потом Д. (что взять с мужика-Весов, которого периодически то туда, то сюда качает?) после бурных возмущений по поводу этого "предательства" сообщает Рите по телефону, что сидит у А. в гостях. Как в известном фильме: "Она же обещала приехать к десяти! - Вот шофёр и прислал ей смс-ку: её визажистка сломала ногу. Ну что за люди!" Странная эта самая канва жизни, вообще не поймёшь, что к чему, хотя для Риты это было великолепным уроком незлопамятности - так, во всяком случае, она его расценила. Рита вспомнила, с кем у неё ассоциируется эта песня, которая её так растрогала. С Владом, с которым она тусовалась на Бельтайне, колоритный чел. Прикол был такой: Юлька устроила нам выговор за отсутствие половинок, а Рита тогда ещё подумала: надо найти себе добродетельную скромницу, да так и не нашла, в итоге роль добродетельницы пришлось играть ей самой, убирая весь тот срач под столом и вокруг стола, на который никто другой почему-то не обратил внимание. Подходит Юля и говорит: «Что это за чистоплотная порядочная дева тут убралась? Вот тебе бы, Влад, такую надо». Посмеялась Рита. А на самом деле у неё целая коллекция песенок, которых она ассоциирует с людьми. Во избежание ненужных ассоциаций она предпочитает их не переслушивать. Смотрела сегодня Рита передачу на "Виасат Хистори" - про Святой Грааль. Она одержима идеей его поиска ещё со школьной скамьи, всё информацию собирала и шокировала свою учительницу неколебимой верой в его существование. Потом, правда, успокоилась на мысли о его символичности и на том, что подклеивает подборку статей и вырезок о нём в свой пуффендуйский дневник. Красивый символ - вечный поиск истины и красоты, даже если этот самый Грааль - воплощение недостижимого идеала, который изредка открывается только самым чистым душам. Впрочем, как и Нарния. У Риты уже громадный сборник отзывов и переписки с прекрасной половиной человечества, которую Рита обозвала названием работы Кристины Пизанской - "О граде женском". Большинство суждений отличаются изяществом и глубиной, в частности, об искусстве. И сегодня Рита обнаружила один маленький шедевр в своих архивных закромах, принадлежащий одной из старушек-лебёдушек, красивое стихотворение. В Ритиной Венере встреча с ним обозначалась как «успехи женщины в искусстве»: Пять шагов Есть пять шагов в страну забвенья Для тех, чей жребий слово "быть" - Вступая в мир неясной тенью, Их каждый может совершить. 1. Прекрасна жизнь в начале странствий, Где властен над душой полёт И слово сладкое "опасность" Уже щекочет, но не бьёт. Твои мечты - такая сила, Что приведёт в движенье свет - Так в бездне космоса светило Вращает множество планет. Продолжение тут: Но миг иллюзий скоротечен, Как скоротечно всё. И вот Признаться в том, что ты не вечен, Настал пугающий черёд. Казалось бы - финал, и - точка, За точкой - сон. Но всё не так: Здесь - многоточие-отсрочка, Ты сделал только первый шаг. 2. От безысходности - Вселенной Ты дать пытаешься ответ, Но та с улыбкой неизменной Не принимает "да" и "нет". Сияют звёзды безучастно, не поднимая томных век - Их тайны разгадать напрасно Желает каждый человек. Пусты ладони звездочёта, Светила спят и видят тьму, И знают всё, но отчего-то Не то предскажут. не тому. Ошибки дорого даются, Дороже только - быть собой... И пусть насмешники - смеются, Ты просто сделал шаг второй. 3. Отдаться страсти - выбор смелых, И пусть прибавят "дураков"; Слова - для пней закостенелых, Огонь не ведает оков! Есть в жизни время для безумства Не в мыслях, а в делах земных, Пусть - через край, но эти чувства Честнее будут остальных. Горишь в любви, кричишь от боли, Не прячешь ненависть и злость, Меняешь, как перчатки, роли, Доставший всех вульгарный гость - Таких и смерть стерпеть не в силах, Но, не заметив красный знак, Ты в вечность врезался красиво... И это был твой третий шаг. 4. Законы мира неизменны: Цвет облетает на ветру, От брошенных в костёр поленьев Огонь оставит лишь золу. Зима приходит. В мире тусклом Метели властвуют одни... Смирение, увы, не чувство - Расплата за былые дни. Безрадостное время, скажешь, Но есть в покое благодать. Ты что-то, может, и теряешь, Но знаешь - нечего терять. В финале битвы с неизбежным, Устав от глупостей и благ, Ты растворился в вихре снежном - Так выглядит четвёртый шаг. 5. Ты знаешь всё - тебя объяла Собою бархатная тьма Без завершенья и начала. Сама в себе. В себе сама. Ты - только часть её владений И вместе с тем ты - часть всего. Ты - это? Память? Наважденье? Ты знаешь всё. И ничего. Она молчит, и в том ответы - Она ждалатебя всегда, Пока ты наслаждался светом, Пока мечтал, считал года, Пока следил свой путь по звёздам, Пока любил, пока горел, Пока был мудрым и серьёзным, Пока ты многое успел - Она ждала. Она таилась. Тебе не друг, тебе не враг - Она с тобою зародилась, Что сделал ты свой первый шаг... ...Есть пять шагов в страну забвенья - Об этом каждый миг поёт Всем тем, кто в мир неясной тенью Однажды вышел из неё.
Николай Шальнов: тэги: графомания Грааль Мир изменчив, и святыням Места нет среди людей. Только в сумраке постылом Догорающих лучей Огнь бьёт, и призрак Чаши С искупительным вином В отсветах небесных башен Будто молвит об одном: "Обрати усилья духа На стяжание небес, Этот мир лишился слуха, Но во мраке не исчез Свет божественный, сокрытый В недрах тайны бытия, Там, где мысль с Единым слита - С тем, что есть душа твоя. Там божественные речи Беспрерывным бьют ключом". Внять бы сути... Но далече К этой мудрости идём. Путь обходный нам не краток, Может, сладостнее нам Жребий выбрать, что несладок - Горы, трудный перевал, Кочки, бездорожье, скалы И препятствия в пути... Нам устать и духом слабым В радость к истине прийти. Был наивно-простодушным Рыцарь Круглого Стола, Но и он печатью душной Стянут был - и не мила Жизнь казалось Персивалю Без божественных огней, Им отвергнутых... И с верой Он нашёл бы путь верней. Видно, надо нам изранить Стопы в кровь и нежный дух Истерзать вконец, чтоб славить Можно было б нам весну: Обновленье обещает Завершение пути - Созерцание Грааля В блеске огненной зари.
Николай Шальнов: тэги: теософия, сказки о дружбе Говорил Гермес Трисмегист: "О, Египет, Египет! — придет день, когда от твоей религии останется только сказка, сказка невероятная для твоих потомков; сохранятся лишь несколько слов, начертанных на камне, передающих память о твоих великих деяниях..." Приятель настойчиво совертует мне сменить мой анх (египесткий крест) на православный, утверждая, что корень зла в этом моём мнимом неверии. Однако и госпожа Блаватская назвала свою журнал "Люцифер" в назидание предрассудкам своей эпохи и ради очищения этого святого имени от груза догматических толкований ( http://www.magister.msk.ru/library/blavatsk/states/b-87-09b.htm ). Если уж говорить про египеский крест, то, судя по изученному Ритой, он являетя одним из самых красивых и универсальных символов древности, едва ли не более священным и многозначным, чем крест христианский - простой символ жизни. Вот, в частности, про него неплохая статья: http://mythologie.ru/?p=258 Надо бы дать ему почитать "Послание Маха-Чохана" - одного из восточных Посвящённых, где как раз прекрасно говорится об освобождении мысли из-под гнёта внешних форм, об основной идее Теософского общества - братства человечества и развития принципа альтруизма как в мыслях, так и в действиях. Давно Рита это письмо не перечитывала, а оно написано просто, ясно и очень вдохновляюще: http://www.theosophy.ru/mahachoh.htm "Чтобы наши учения практически повлияли на так называемый моральный кодекс или на представления о правдивости, чистоте, самоотверженности, милосердии и т. д., мы должны проповедовать и популяризировать знание теософии. Не личная цель собственного достижения нирваны (кульминации всего знания и абсолютной мудрости), — являющаяся, в конце концов, лишь возвышенным и прекрасным эгоизмом, — а самоотверженный поиск лучших способов вывести своего ближнего на верный путь, побудить как можно большее число наших собратьев извлечь из этого пользу, составляет истинного теософа. Интеллектуальная часть человечества, похоже, быстро движется в направлении разделения на два класса: один, не осознавая, уготавливает самому себе длительные периоды временного уничтожения или состояния несознательности вследствие того, что интеллект его сдаётся, будучи заключён в узкую колею фанатизма и суеверия, что не может не привести к полной деформации мыслящего начала; другой необузданно потворствует своим животным пристрастиям, умышленно стремясь подвергнуться в случае неудачи полному и простому уничтожению, и обречен на тысячелетия вырождения после своего физического разложения. Эти классы "интеллектуалов" вызывают соответствующую реакцию у невежественных масс, для которых они обладают притягательностью, и которые смотрят на них как на благородные и подходящие образцы для подражания. Так они ведут к деградации и морально губят тех, кому они должны покровительствовать и быть руководителями. Среди предрассудков, ведущих к деградации, и грубого материализма, ведущего к ней ещё более, для белого голубя истины едва ли найдется место, где бы дать отдых своим утомленным нежеланным крылышкам. Продолжение тут: Настало время, когда на арену должна выйти теософия. Сыны теософов, вероятно, в свою очередь скорее станут теософами, чем кем-либо ещё. Ни один вестник истины, ни один пророк никогда еще в течение своей жизни не достигал полного триумфа — даже Будда. Теософическое Общество было избрано как краеугольный камень, фундамент будущих религий человечества. Чтобы достичь поставленной цели, было решено прибегнуть к большему, более мудрому и особенно более благожелательному сочетанию верхов и низов, альфы и омеги Общества. Белая раса должна первой протянуть руку братства темнокожим народам — назвать бедного, презираемого "черномазого" братом. Может быть, эта перспектива не улыбается всем, но кто возражает против этого принципа — тот не теософ. Ввиду всё возрастающего триумфа вольнодумства и свободы, а наряду с этим и злоупотребления ими (Элифас Леви назвал бы это всемирным царством Сатаны), как можно удержать воинственный естественный инстинкт человека от насаждения неслыханной до сих пор жестокости и чудовищных преступлений, тирании, несправедливости и т. д., если не через смягчающее влияние братства и практическое применение эзотерических учений Будды? Ведь как известно каждому, полное освобождение от авторитета единой всепроникающей силы или закона, называемого священниками Богом, — а философами всех веков — Буддой, Божественной Мудростью, просветлением или теософией, — означает, следовательно, и освобождение от человеческого закона. Однажды освобожденные от оков и избавленные от мертвого груза догматических толкований, личных имен, антропоморфических концепций и платных священников, фундаментальные доктрины всех религий окажутся тождественными в их эзотерическом смысле. Тогда обнаружится, что Осирис, Кришна, Будда, Христос — это различные наименования одного и того же царского пути к конечному блаженству — нирване. Мистическое христианство, то есть, так сказать, христианство, которое учит самоспасению через наш собственный седьмой принцип, освобожденный парам-атман (аугоэйдос) называемый одними Христом, а другими — Буддой и эквивалентному воскресению и новому рождению в духе, — окажется той же истиной, что и нирвана буддизма. Всем нам нужно избавиться от собственного эго, иллюзорного кажущегося "я", чтобы распознать наше истинное "Я" в трансцендентальной божественной жизни. <...> Среди нескольких мимолетных впечатлений, полученных европейцами о Тибете и его мистической иерархии "совершенных лам", есть одно, которое было правильно понято и описано. "Воплощения бодхисаттвы Падмапани, или Авалокитешвары, Цонкапа и Амитабха отказались при смерти от состояния будды — то есть от наивысшего блаженства и индивидуального личного счастья, чтобы рождаться вновь и вновь на благо человечества" (Р. Д.) [Рис Дэвидс]. Другими словами, они снова и снова могут подвергаться страданиям, заточению в плоти и всем невзгодам жизни. И чтобы при таком самопожертвовании, повторяющемся на протяжении долгих и мрачных столетий, они впоследствии стали средством спасения и счастья единственно для небольшой кучки людей, избранных лишь из одной расы человечества? А от нас, скромных учеников этих совершенных лам, ожидают, что мы позволим Т. О. отречься от своего благородного титула — Братства Человечества, — чтобы стать просто школой психологии? Нет, нет, дорогие братья, вы действовали под влиянием этого заблуждения уже слишком долго. Давайте понимать друг друга. Не чувствующему себя вполне компетентным для достаточного усвоения этой благородной идеи и работы для нее, не следует браться за непосильную для него задачу. Но вряд ли во всем Обществе найдется хоть один теософ, который не смог бы действенно помочь ему, исправляя ошибочные впечатления людей со стороны, если даже сам он и не распространяет эту идею. О, что же до благородного и бескорыстного человека, который бы действительно помог бы нам в Индии в этой божественной задаче, то всех наших знаний, прошлых и настоящих, не хватит, чтобы вознаградить его".
Николай Шальнов: тэги: искусству вечно, светлые гении О двух любимых Ритиных произведения, которые скоротали ей юность. Очень хорошие статьи великого критика. Из эссе Вриджинии Вульф "Джейн Эйр" и "Грозовой перевал" ( http://lib.ru/INPROZ/WULF_W/essays.txt ) "Из ста лет, прошедших с рождения Шарлотты Бронте, сама она, окруженная теперь легендами, поклонением и литературными трудами, прожила лишь тридцать девять. Странно подумать, что эти легенды были бы совсем иными, проживи она нормальный человеческий срок. Она могла бы, как многие ее знаменитые современники, мелькать на авансцене столичной жизни, служить объектом бесчисленных карикатур и анекдотов, написать десятки романов и даже мемуары, и память людей старшего поколения сохранила бы ее для нас недоступной и залитой лучами ослепительной славы. Она могла разбогатеть и благоденствовать. Но случилось не так. Вспоминая ее сегодня, мы должны иметь в виду, что ей нет места в нашем мире, и, обратившись мысленно к пятидесятым годам прошлого века, рисовать себе тихий пасторский домик, затерянный среди вересковых пустошей Йоркшира. В этом домике и среди этих вересков, печальная и одинокая, нищая и вдохновенная, она останется навсегда. Продолжение тут: Условия жизни, воздействуя на ее характер, неизбежно оставили свой след и в книгах, которые она написала. Ведь если подумать, из чего же еще романисту сооружать свои произведения, как не из хрупкого, непрочного материала окружающей действительности, который поначалу придает им достоверность, а потом рушится и загромождает постройку грудами обломков. Поэтому в очередной раз открывая «Джейн Эйр», поневоле опасаешься, что мир ее фантазии окажется при новой встрече таким же устарелым, викторианским и отжившим, как и сам пасторский домик посреди вересковой пустоши, посещаемый сегодня любопытными и сохраняемый лишь ее верными поклонниками. Итак, открываем «Джейн Эйр»; и уже через две страницы от наших опасений не остается и следа. «Справа вид закрывали алые складки портьеры, слева же было незавешенное стекло, защищающее, но не отгораживающее от хмурого ноябрьского дня. И по временам, переворачивая листы книги, я вглядывалась в этот зимний пейзаж за окном. На заднем плане блекло-серой стеной стояли туманы и тучи; вблизи по мокрой траве и ободранным кустам затяжные, заунывные порывы ветра хлестали струями нескончаемого дождя». Здесь нет ничего менее долговечного, чем сама вересковая пустошь, и ничего более подверженного веяниям моды, чем «затяжные, заунывные порывы». И наш восторг не иссякает на протяжении всей книги, он не позволяет ни на миг перевести дух, подумать, оторвать взгляд от страницы. Мы так поглощены, что всякое движение в комнате кажется нам происходящим там, в Йоркшире. Писательница берет нас за руку и ведет по своей дороге, заставляя видеть то, что видит она, и ни на миг не отпуская, не давая забыть о своем присутствии. К финалу талант Шарлотты Бронте, ее горячность и негодование уже полностью овладевают нами. В пути нам попадались разные удивительные лица и фигуры, четкие контуры и узловатые черты, но видели мы их ее глазами. Там, где нет ее, мы напрасно стали бы искать и их. Подумаешь о Рочестере, и в голову сразу приходит Джейн Эйр. Подумаешь о верещатниках — и снова Джейн Эйр. И даже гостиная[1], эти «белые ковры, на которые словно брошены пестрые гирлянды цветов», этот «камин из бледного паросского мрамора, уставленный рубиновым богемским стеклом», и вся эта «смесь огня и снега», — что такое все это, как не Джейн Эйр? <...> Мысль всей книги часто лежит в стороне от того, что в ней описывается и говорится, она обусловлена, главным образом, личными авторскими ассоциациями, и поэтому ее трудно ухватить. Тем более если у автора, как у сестер Бронте, талант поэтический и смысл в его творчестве неотделим от языка, он скорее настроение, чем вывод. «Грозовой перевал» — книга более трудная для понимания, чем «Джейн Эйр», потому что Эмили — больше поэт, чем Шарлотта. Шарлотта все свое красноречие, страсть и богатство стиля употребляла для того, чтобы выразить простые вещи: «Я люблю», «Я ненавижу», «Я страдаю». Ее переживания, хотя и богаче наших, но находятся на нашем уровне. А в «Грозовом перевале» Я вообще отсутствует. Здесь нет ни гувернанток, ни их нанимателей. Есть любовь, но не та любовь, что связывает мужчин и женщин. Вдохновение Эмили — более обобщенное. К творчеству ее побуждали не личные переживания и обиды. Она видела перед собой расколотый мир, хаотическую груду осколков, и чувствовала в себе силы свести их воедино на страницах своей книги. От начала и до конца в ее романе ощущается этот титанический замысел, это высокое старание — наполовину бесплодное — сказать устами своих героев не просто «Я люблю» или «Я ненавижу», а — «Мы, род человеческий» и «Вы, предвечные силы…». Фраза не закончена. И не удивительно. Гораздо удивительнее, что Эмили Бронте все-таки дала нам понять, о чем ее мысль. Эта мысль слышна в маловразумительных речах Кэтрин Эрншоу: «Если погибнет все, но он останется, жизнь моя не прекратится; но если все другое сохранится, а его не будет, вся вселенная сделается мне чужой, и мне нечего будет в ней делать». В другой раз она прорывается над телами умерших: «Я вижу покой, которого не потревожить ни земле, ни адским силам, и это для меня залог бесконечного, безоблачного будущего — вечности, в которую они вступили, где жизнь беспредельна в своей продолжительности, любовь — в своей душевности, а радости — в своей полноте». Именно эта мысль, что в основе проявлений человеческой природы лежат силы, возвышающие ее и подымающие к подножью величия, и ставит роман Эмили Бронте на особое, выдающееся место в ряду подобных ему романов. Но она не довольствовалась лирикой, восклицаниями, символом веры. Это все уже было в ее стихах, которым, быть может, суждено пережить роман. Однако она не только поэтесса, но и романистка. И должна брать на себя задачу гораздо труднее и неблагодарнее. Ей приходится признать существование других живых существ, изучать механику внешних событий, возводить правдоподобные дома и фермы и записывать речь людей, отличных от нее самой. Мы возносимся на те самые высоты не посредством пышных слов, а просто когда, слушаем, как девочка поет старинные песенки, раскачиваясь в ветвях дерева; и глядим, как овцы щиплют травку на болотистых пустошах, а нежное дыханье ветра шевелит тростники. Нам открывается картина жизни на ферме, со всеми ее дикостями и особенностями. И можно сравнить «Грозовой перевал» с настоящей фермой, а Хитклифа — с живыми людьми. При этом думаешь, откуда ждать правдивости, понимания человеческой природы и более тонких эмоций в этих портретах, настолько отличных от того, что мы наблюдаем сами? Но уже в следующее мгновение мы различаем в Хитклифе брата, каким он представляется гениальной сестре; он, конечно, немыслимая личность, говорим мы, и, однако же, в литературе нет более живого мужского образа. То же самое происходит с обеими героинями: ни одна живая женщина не может так чувствовать и поступать, говорим мы. И тем не менее это самые обаятельные женские образы в английской прозе. Эмили Бронте словно бы отбрасывает все, что мы знаем о людях, а затем заполняет пустые до прозрачности контуры таким могучим дыханием жизни, что ее персонажи становятся правдоподобнее правды. Ибо она обладает редчайшим даром. Она высвобождает жизнь от владычества фактов, двумя-тремя мазками придает лицу душу, одухотворенность, так что уже нет нужды в теле, а говоря о вересковой пустоши, заставляет ветер дуть и громыхать гром". Из статьи Вирджинии Вульф "Джейн Остен" ( http://www.apropospage.ru/person/vulf/v8.html ) "Не хотим ничего менять в этом мире и мы. Ведь даже если муки неудовлетворенного тщеславия или пламень морального негодования и подталкивают нас заняться улучшением действительности, где столько злобы, мелочности и дури, все равно нам это не под силу. Таковы уж люди - и пятнадцатилетняя девочка это знала, а взрослая женщина убедительно доказывает. Вот и сейчас, в эту самую минуту еще какая-нибудь леди Бертрам опять сидит и кличет Моську, чтобы не разоряла клумбы, и с опозданием посылает Чэпмен на помощь мисс Фанни. Картина так точна, насмешка до того по заслугам, что мы, при всей ее беспощадности, почти не замечаем сатиры. В ней нет ни мелочности, ни раздражения, которые мешали бы нам смотреть и любоваться. Мы смеемся и восхищаемся. Мы видим фигуры дураков в лучах красоты. Неуловимое это свойство часто бывает составлено из очень разных частей, которые лишь своеобразный талант способен свести воедино. У Джейн Остен острый ум сочетается с безупречным вкусом. Ее дураки потому дураки и снобы потому снобы, что отступают от мерок здравого смысла, которые она всегда держит в уме и передает нам, заставляя нас при этом смеяться. Ни у кого из романистов не было такого точного понимания человеческих ценностей, как у Джейн Остен. На ослепительном фоне ее безошибочного морального чувства, и безупречного хорошего вкуса, и строгих, почти жестких оценок отчетливо, как темные пятна, видны отклонения от доброты, правды и искренности, составляющих самые восхитительные черты английской литературы. Так, сочетая добро и зло, она изображает какую-нибудь Мэри Крофорд. Мы слышим, как эта особа осуждает священников, как она поет хвалу баронетам и десятитысячному годовому доходу, разглагольствуя вдохновенно и с полной свободой. Но время от времени среди этих рассуждений вдруг звучит отдельная авторская нота, звучит очень тихо и необыкновенно чисто, и сразу же речи Мэри Крофорд теряют всякую убедительность, хотя и сохраняют остроумие. Таким способом сцене придается глубина, красота и многозначность. Контраст порождает красоту и даже некоторую выспренность, в произведениях Джейн Остен они, пожалуй, не так заметны, как остроумие, тем не менее составляют его неотъемлемую сторону. Это ощущается уже в "Уотсонах", где она заставляет нас задуматься, почему обыкновенное проявление доброты полно такого глубокого смысла. А в шедеврах Остен дар прекрасного доходит до совершенства. Тут уже нет ничего лишнего, постороннего: полдень в Нортгемптоншире; подымаясь к себе, чтобы переодеться к обеду, скучающий молодой человек разговорился на лестнице с худосочной барышней, а мимо взад-вперед пробегают горничные. Постепенно разговор их из банального и пустого становится многозначительным, а минута эта - памятной для них обоих на всю жизнь. Она наполняется смыслом, горит и сверкает; на миг повисает перед нашим взором, объемная, животрепещущая, высокая; но тут мимо проходит служанка, и капля, в которой собралось все счастье жизни, тихонько срывается и падает, растворяясь в приливах и отливах обыденного существования. Продолжение тут: А коль скоро Джейн Остен обладает даром проникновения в глубину простых вещей, вполне естественно, что она предпочитает писать о разных пустячных происшествиях - о гостях, пикниках, деревенских балах. И никакие советы принца-регента и мистера Кларка "изменить стиль письма" не могут сбить ее с избранной дороги; приключения, страсти, политика, интриги - все это не идет ни в какое сравнение с событиями знакомой ей живой жизни, свершающимися на лестнице в загородном доме. Так что принц-регент и его библиотекарь наткнулись на совершенно непреодолимое препятствие: они пытались соблазнить неподкупную совесть, воздействовать на безошибочный суд. Девочка-подросток, с таким изяществом строившая фразы, когда ей было пятнадцать лет, так и продолжала их строить, став взрослой; она ничего не написала для принца-регента и его библиотекаря - ее книги предназначались всему миру. Она хорошо понимала, в чем ее сила и какой материал ей подходит, чтобы писать так, как пристало романисту, предъявляющему к своему творчеству высокие требования. Некоторые впечатления оставались вне ее области; некоторые чувства, как их ни приспосабливай, ни натягивай, она не в силах была облачить в плоть за счет своих личных запасов. Например, не могла заставить своих героинь восторженно говорить об армейских знаменах и полковых часовнях. Не могла вложить душу в любовную сцену. У нее был целый набор приемов, с помощью которых она их избегала. К природе и ее красотам она подходила своими, окольными, путями. Так, описывая погожую ночь, она вообще обходится без упоминания луны. И тем не менее, читая скупые, четкие фразы о том, что "ночь была ослепительно-безоблачной, а лес окутывала черная тень", сразу же ясно представляешь себе, что она и вправду стояла такая "торжественная, умиротворяющая и прекрасная", как об этом простыми словами сообщает нам автор. <...> И когда она говорит об Энн: "В юности она поневоле была благоразумна и лишь с возрастом обучилась увлекаться - естественное последствие неестественного начала", - мы понимаем, что эти слова относятся и к ней самой. Теперь она больше внимания уделяет природе, ее печальной красоте, чаще описывает осень, тогда как прежде всегда предпочитала весну. И мы читаем о "грустном очаровании зимних месяцев в деревне", о "пожухлых листьях и побуревших кустах". "Памятные места не перестаешь любить за то, что там страдал", - замечает писательница. Но перемены заметны не только в новом восприятии природы. У нее изменилось самое отношение к жизни. На протяжении почти всей книги она смотрит на жизнь глазами женщины, которая сама несчастна, но полна сочувствия к счастью и горю других и до самого финала принуждена хранить об этом молчание. Писательница на этот раз уделяет больше внимания чувствам, чем фактам. Полна чувства сцена на концерте, а также знаменитая сцена разговора о женском постоянстве, которая доказывает не только тот биографический факт, что Джейн Остен любила, но и факт эстетический, что она уже не боится это признать. Собственный жизненный опыт, если он серьезен и глубоко осознан, должен был еще дезинфицироваться временем, прежде чем она позволит себе использовать его в своем творчестве. Теперь, в 1817 году, она к этому готова. Во внешних обстоятельствах у нее тоже назревали перемены. Ее слава росла хоть и верно, но медленно. "Едва ли есть на свете еще хоть один значительный писатель, - замечает мистер Остен Ли, - который жил в такой же полной безвестности". Но теперь, проживи она еще хоть несколько лет, и все бы это переменилось. Она бы стала бывать в Лондоне, ездить в гости, на обеды и ужины, встречаться с разными знаменитостями, заводить новые знакомства, читать, путешествовать и возвращаться в свой тихий деревенский домик с богатым запасом наблюдений, чтобы упиваться ими на досуге".
Николай Шальнов: тэги: охотники за сновидениями, искусство вечно, эстетические категории, светлые гении, мои милые старушки, графомания Приснилась Рите Рут Гудмэн, причём на той самой викторианской ферме. Переделали кучу работы с ней, и Рита была счастлива, как только, наверное, был счастлив Деймон из "Дневников вампира", когда остался со своей пассией один дома. По пробуждении Рите вспомнились сразу два стихотворения: "Прохожей" Бодлера ( http://www.bodlers.ru/102.html ) и "Сон, с которым я сроднился" Верлена ( http://www.stihi-xix-xx-vekov.ru/verlen6.html ). В чём-то они сродни, эти два сонета. Ездила Рита вчера на дачу к приятелю, по дороге слушала рэпчик и клубняк - в общем, то, что всегда резало аристократические ушки Риты. Потом, правда, пообвыкла, и даже положенные на звуки ремонта "Времена года" Вивальди помогли ей должным образом оценить изощрённость партитуры, которая чётче звучала в обработке. Сегодня утром, когда Рита задумчиво выводила карикатуру на своего приятеля, она размышляла о том, почему на её вирш "Арвен и Элронд" ( https://ficbook.net/readfic/3359407 ) модераторы "Фикбука" наклеили ярлык "рекомендовано к прочтению", хотя этот набросок - почти что черновик, который Рита писала в расстройстве духа, не имея желания даже по обыкновению завести комп и писать в блокноте, а выводила по старинке ручкой, лёжа на диване и изнывая от лени. Вот это было как раз тем редким случаем, что заставило Риту снова обратиться к рефлексии. Идея разговора отца с дочерью, наверное, один из интереснейших сюжетов в литературе, особенно если дочка непутёвая. В чём-то здесь есть даже пушкинское: Настали святки. То-то радость! Гадает ветреная младость, Которой ничего не жаль, Перед которой жизни даль Лежит светла, необозрима; Гадает старость сквозь очки У гробовой своей доски, Все потеряв невозвратимо; И все равно: надежда им Лжет детским лепетом своим. Само стихотворение родилось из строчки "Но там и жизнь была!", помнится, именно так ответила Арвен своему отцу на слова о том, что её впереди ничего хорошего не ждёт. Ей было видение (у Толкина этого нет, но талантливые и проницательные создатели кинотрилогии постарались) ребёнка и Арагорна в лесной чаще, что заставило её повернуть назад. Рите всегда нравился перенос конца предложения в реплику другого героя, наверное, сказалось лермонтовское: Тамара Зачем мне знать твои печали, Зачем ты жалуешься мне? Ты согрешил... Демон Против тебя ли? Тамара Нас могут слышать!.. Демон Мы одне. Этот эффектный приём, особенно если дело доходит до прямого противоречия, всегда нравился Рите, как и известный монолог Демона, почти полностью построенный на контрастах. Чувство обречённости, которое испытывает Арвен, почти сравнима с чувством Тамары, когда она умоляет отца отвезти её в монастырь: «Отец, отец, оставь угрозы, Свою Тамару не брани; Я плачу: видишь эти слезы, Уже не первые они. Напрасно женихи толпою Спешат сюда из дальних мест. Немало в Грузии невест; А мне не быть ничьей женою!.. О, не брани, отец, меня. Ты сам заметил: день от дня Я вяну, жертва злой отравы! Меня терзает дух лукавый Неотразимою мечтой; Я гибну, сжалься надо мной! Отдай в священную обитель Дочь безрассудную свою; Там защитит меня спаситель, Пред ним тоску мою пролью, На свете нет уж мне веселья... Святыни миром осеня, Пусть примет сумрачная келья, Как гроб, заранее меня...» В общем, классики рулят. Рита, наверное, бессознательно им подражала, поскольку сама всегда любила отточенные и строгие формы. А вчера Рита познакомилась со своим племянником: до этого она просто знала о его существовании. И пришла в восторг: дети - цветы жизни. В особенности когда растут на чужой грядке. В общем, типичная шальновская порода: умён, начитан. Рита впала в нирвану, когда кто-то-то наконец разделил с ней её интересы, ведь Влад, помнится, вопреки надеждам Риты, не полюбил "Сильмариллион", а Дима засыпает всякий раз, когда Рита пытается читать ему ономатологию Флоренского. Когда же Денис сообщил Рите, что с удовольствием провёл бы выходные в Припяти, Рита с большим удовлетворением отметила: "Наш человек". Впрочем, он три раза перечитывал "поттериану" и множество книг по "Сталкеру". Радости полные штаны! Со времён детства Рита сама мало изменилась - см. фото. Найдите, как говорится, десять отличий. В гости обещала зайти одна из Ритиных старушек-лебёдушек. Радует хотя бы то, что она одна из тех женщин, которых Рита вопреки всему любит. Хотя и она в своё время Рите доставила... Неизвестно ещё, что Риту с ней ждёт. Или не ждёт, что более вероятно. Но, впрочем, кто старое помянет... Во всяком случае, купила ей в подарок картину с Нотр-Дамом, на которую благополучно села и разбила стекло. Как выяснилось, другая женщина, которую Рита любит ещё с детского сада, приходится троюродной сестрой Ритиному другу. Мир тесен!
Николай Шальнов: тэги: графомания Сибила Вейн Когда-то Имодженой ты бродила В лесах Сицилии, свободная душа, Смеялась над бедняжкой Розалиной, Встречая на балконе, чуть дыша, Влюблённого, или венок из руты В печали приносила королю, И нежно-тихо принцу ранним утром Когда-то говорила: "Я люблю". Любовь - искусство... Нежно обращает Она в реальность сказочный обман. И радость, и блажество обещает До той поры, когда с искусством нам Не совладать: оно играет нами. И ты влюбилась в жизнь, дитя печали.
Николай Шальнов: тэги: светлые гении, моя шокирующая жизнь, киберпанк, мыслевыброс, пороки и добродетели Рита просмотрела и добавила в свою коллекцию очень интересный фильм – антиутопию «Дивергент» с Кейт Уинслет. Раньше Рита о нём и не знала, а жаль. Нельзя сказать, что жизненные ошибки Риты были малы или незначительны: путь её усеян колоссальными развалинами, может быть, поэтому Рита порой сбегает от порядком надоевшей реальности в реальности совершенных машин и чипованных повстанцев: есть, по-видимому, в её душе что-то от этих сумрачных миров. И, размышляя о том, в какую из фракций мира «Дивергента» Рита бы попала, будь ей дан на то выбор, она пришла к выводу, что, несмотря на всю притягательность «бесстрашных» (типа индийских кшатриев), сердце бы её было всё-таки отдано «Отречению» - альтруистам и заботникам об изгоях мира сего. Эх, мечты… История любви из фильма показалась Рите весьма занимательной, она странно ассоциируется у Риты с одной песенкой Милен Фармер: http://www.youtube.com/watch?v=fdqn6JekZwc Говоря о бесстрашии, этой важной жизненной добродетели, то Рита, порой настойчиво её в себе взращивая, сталкивалась с невообразимым противоречием: всё её существо и вся жизнь была подчинена строгому распорядку самосохранения, и фактически это порождало странные плоды. Рита успокаивала себя только тем, что в её окружении бесстрашие часто путали с безрассудством, в частности, когда-то это делала одна Ритина знакомая, разгуливающая по обледенелому карнизу в сапогах на каблуках. «Такое бывает, когда уже нечего терять» - эту фразу Рита и взяла на вооружение, и именно эта дева предварила сборник Ритиных стихотворений фразой Густава Фрейтага: «Кто избрал судьбою творить новое, великое, тот заодно обращает в развалины часть собственной жизни. И чем он добросовестней, тем глубже разрез, которым он рассекает мироздание...». Вот, кстати, хорошая статья про бесстрашие: http://naturalworld.ru/key_besstrashie.htm Конечно, Рита никогда не стремилась быть героем мира сего, поскольку чаще всего происходило так, что она этим героем не оказывалась, а светлый гений её, который дремлет в каждом человеке и порой являет миру образцы удивительного совершенства – линял под напором разбушевавшихся жизненных стихий. Да и Юпитер у неё стоит не в X, а в IV доме, следовательно, все потуги на «совершить в этой жизни что-то БОЛЬШОЕ» смысла не имеют, да и конфликтовать с начальством из-за чрезмерно завышенного самомнения, как это делают так называемые «столпы общества» с этим положением Юпитера, Рита не испытывает желания. В фильмах много романтики, да вот приключения не всегда заканчиваются так, как этого хотелось бы. «Что ты знаешь о стольких приключениях?» - вечно резонный для Риты вопрос. Кстати, о «Консуэло». Рита гадала сегодня на ней утром, на вопрос «Кто я?» выпало вот что: «— Странная у меня судьба, — часто говорила она ему, — небо наделило меня талантом, душой, способной чувствовать искусство, потребностью к свободе, любовью к гордой, целомудренной независимости, но в то же время вместо холодного, свирепого эгоизма, который обеспечивает артистам силу, необходимую, чтобы пробить себе дорогу сквозь опасности и соблазны жизни, небесная воля вложила в мою грудь нежное, чувствительное сердце, бьющееся только для других, живущее только самопожертвованием. И вот под влиянием двух противоположных сил жизнь моя проходит втуне, и я никак не могу достичь цели. Если я рождена быть самоотверженной, пусть бог отнимет у меня склонность к поэзии, увлечение искусством и инстинкт свободы, превращающие мое самоотвержение в пытку, в муку. Если же я рождена для искусства, для свободы, пусть он вынет из моего сердца жалость, чувство дружбы, заботливость, страх перед страданиями, причиняемыми другим, — словом, все то, что будет отравлять успех и мешать моей карьере. — Если бы мне было позволено дать тебе совет, моя бедная Консуэло, — отвечал Гайдн, — я сказал бы: «Слушайся голоса своего таланта и заглуши голос сердца». Но теперь я хорошо узнал тебя, ты не сможешь этого сделать». Слова замечательны, как и этот её монолог, который Рита любит перечитывать, как и все остальные: «— Милый мой Беппо, ты не можешь себе представить, до чего мне трудно играть эти роли, считающиеся такими возвышенными, такими трогательными! Правда, рифмы хороши и петь их легко, но что касается персонажей, произносящих все это, то не знаешь, где взять, уж не говорю, подъема, а просто сил удержаться от смеха, изображая их. До чего же нелепо получается, когда, следуя традиции, мы пытаемся передать античный мир средствами современности: выводятся на сцену интриги, страсти, понятия о нравственности, которые, пожалуй, были бы очень уместны в мемуарах маркграфини Байрейтской, барона Тренка, принцессы Кульмбахской, но в устах Радамиста, Береники или Арсинои являются просто нелепой бессмыслицей. Когда, поправляясь после болезни, я жила в замке Великанов, граф Альберт часто читал мне вслух, чтобы усыпить меня, но я не спала и слушала затаив дыхание. Читал он греческие трагедии Софокла, Эсхила и Эврипида, читал их по испански, медленно, но ясно, без запинки, несмотря на то, что тут же переводил их с греческого текста. Он так хорошо знает древние и новые языки, что казалось, будто он читает чудесно сделанный перевод. По его словам, он стремился переводить как можно ближе к подлиннику, чтобы в его добросовестной передаче я могла постичь гениальные произведения греков во всей их простоте. Боже! Какое величие! Какие картины! Сколько поэзии! Какое чувство меры! Какого исполинского размаха люди! Какие характеры, целомудренные и могучие! Какие сильные ситуации! Какие глубокие, истинные горести! Какие душераздирающие и страшные картины проходили перед моими глазами! Еще слабая, возбужденная сильными переживаниями, вызвавшими мою болезнь, я была так взволнована его чтением, что воображала себя то Антигоной, то Клитемнестрой, то Медеей, то Электрой, воображала, что переживаю эти кровавые мстительные драмы не на сцене, при свете рампы, а в ужасающем одиночестве, у входа в зияющие пещеры или при слабом свете жертвенников, среди колоннад античных храмов, где оплакивали мертвых, составляя заговоры против живых. Я слышала жалобные хоры троянок и пленниц Дардании. Эвмениды плясали вокруг меня… что за странный ритм! Какие адские песнопения! Воспоминание об этих плясках еще и теперь вызывает у меня дрожь и наслаждение. Никогда, осуществляя свои мечты, я не буду переживать на сцене тех волнений, не почувствую в себе той мощи, какие бушевали тогда в моем сердце и в моем сознании. Тогда впервые почувствовала я себя трагической актрисой и в голове моей сложились образы, которых не дал мне ни один художник. Тогда я поняла, что такое драма, трагические эффекты, поэзия театра. В то время как Альберт читал, я мысленно импровизировала мелодии и воображала, что произношу все мною слышанное под аккомпанемент. Я несколько раз ловила себя на том, что принимала позы и выражение лица героинь, чьи слова произносил Альберт, и часто, бывало, он останавливался в испуге, думая, что видит перед собой Андромаху или Ариадну. О, поверь, я большему научилась и больше постигла за месяц этого чтения, чем постигну за всю свою жизнь, вызубривая драмы господина Метастазио. И если бы музыка, написанная композиторами, не была преисполнена чувства правды, которое отсутствует в действии, мне кажется, я изнемогла бы от отвращения, изображая великую герцогиню Зенобию, беседующую с ландграфиней Аглаей, и слушая, как фельдмаршал Радамист ссорится с венгерским корнетом Зопиром. О, как все это фальшиво, чудовищно фальшиво, милый мой Беппо! Фальшиво, как наши костюмы, фальшиво, как белокурый парик Кафариэлло в роли Тиридата, фальшиво, как пеньюар а ля Помпадур на госпоже Гольцбауэр в роли армянской пастушки, как облаченные в розовое трико икры царевича Деметрия, как декорации, которые мы видим вблизи и которые похожи на пейзажи Азии не больше, чем аббат Метастазио на старца Гомера».
Николай Шальнов: тэги: моя шокирующая жизнь, киберпанк, ностальжи Пересматривая свои тридцать папок с картинками за последний год, Рита впала в какую-то сентиментальную нирвану. Такое бывало с ней когда-то, когда она перечитывала "Имена" Флоренского до тех пор, пока не запретила себе этого делать. Одно имя мозолит ей глаза там... И всё же прошлые два года - это совсем неплохо, воспоминания о них - как строки "Демона", столь любимого Ритой: "И долго сладостной картиной Он любовался – и мечты О прежнем счастье цепью длинной, Как будто за звездой звезда, Пред ним катилися тогда. Прикованный незримой силой, Он с новой грустью стал знаком; В нем чувство вдруг заговорило Родным когда-то языком. То был ли признак возрожденья? Он слов коварных искушенья Найти в уме своем не мог… Забыть? – забвенья не дал бог: Да он и не взял бы забвенья!.." Все эти чувства можно выразить одной премилой картинкой, которую Рита обнаружила в своих закромах попутно с премилым стихотворением. В бесчувственной душе клерика шевельнулась отзывчивость на жизнь. Эквилибриум Монеты, кастеты, ножи, пистолеты, Ночные кошмары, шаги за спиной… Обратно уже ты не купишь билеты,- Наш призрачный поезд идет по прямой. Трава-голова задохнулась в тумане, Иголки-слова утонули в крови. В дурмане карманит, в кармане дурманит. А стоны поют о последней любви. Смертельная жизнь оживающей смерти По капле стекает в могилу души. Представь, что ты – марка на черном конверте, Но в ящик себя опускать не спеши. Возьми свое сердце. Намажь его светом И съешь под скрипение старой тахты. Так много вопросов, так мало ответов… Так много их всех! И единственный ты. Уйди по тропинке, вернись по дороге. Воскресни… Умри… И воскресни опять! На крылья меняй свои слабые ноги, - Зачем же ходить, если можешь летать? Раздвинь этот мир на диаметр вдоха, Сожми этот свет у себя в кулаке. Быть частью Вселенной не так уж и плохо… Гораздо страшнее уснуть в уголке. Твой ласковый демон, окутанный дымом. Сверкает глазами стальных топоров. Его, ненавидя, зовешь ты любимым, Отчетливо зная, что он нездоров. Купаясь в осколках кровавого шара, Царапаешь душу, пытаясь уплыть. А тень за спиной твоя вечная пара За каплю сомненья готова убить. На бешеной скорости мчишься по склону На мощных колесах, но без тормозов. И пение птиц заглушается стоном Твоих воспаленных, гниющих мозгов. По лезвию бритвы, так ярко сверкая, Вокруг рассыпая расплавленный дождь, Звездой пролетишь, все вокруг обжигая. Умрешь… И воскреснешь… И снова умрешь.
полная версия страницы