Форум » Дневники персонажей » Дневник Риты Скитер (продолжение) » Ответить
Дневник Риты Скитер (продолжение)
Николай Шальнов: [quote]И они пали в его объятия, и осыпали его поцелуями, и отвели во дворец, где облекли его в дивные одежды, и возложили на его голову корону, и дали ему в руки скипетр, и он стал властелином города, который стоял на берегу реки. И он был справедлив и милосерд ко всем. Он изгнал злого Волшебника, а Лесорубу и его жене послал богатые дары, а сыновей их сделал вельможами. И он не дозволял никому обращаться жестоко с птицами и лесными зверями и всех учил добру, любви и милосердию. И он кормил голодных и сирых и одевал нагих, и в стране его всегда царили мир и благоденствие. Но правил он недолго. Слишком велики были его муки, слишком тяжкому подвергся он испытанию — и спустя три года он умер. А преемник его был тираном.[/quote] Оскар Уайльд, "Мальчик-Звезда"
Николай Шальнов: тэги: музыка, легендариум Недавно, кстати, Рита подбирала клавесинное вступление к этой песне на домашнем заменителе древнего инструмента. Слова хорошие у песни ("Песнь о Финголфине"), на сюжет "Сильмариллиона" - о переходе нолдоров через вздыбленный лёд Хелкараксэ, когда Феанор сжёг корабли тэлери в Лосгаре. Нарезка из другой сказки, правда, но тоже красиво.
Николай Шальнов: тэги: сказки обо всём, салон мамзель Ненорман История оккультизма таит в себе немало интересного и удивительного. Собственно, именно с того, что "жизнь прекрасна и удивительна, а скорее даже удивительна, чем прекрасна", начался у меня разговор с одной "практикующей готкой" о некоторых весьма оригинальных магических ритуалах: так, например, для того, чтобы урожай был хорош, "молодой девушке следует зажать под мышку красного петуха и голой в полдень трижды обежать вокруг поля" - реальный рецепт из "Народной магии". Можно представить себе трудность выполнения этого обряда. А также довольно забавно читать про создание магической связи между мышатами и коклюшем: "Против судорожного кашля при коклюше у детей применялось весьма неприятное средство: ребенку следовало повесить на шею завязанное в мешочек мышиное гнездо с живыми мышами. Так создастся магическая связь между мышами и кашлем, "поселившимся" в горле ребенка". Становится интересно, какого размера на самом деле мышиное гнездо? Хотя всё это, конечно, и рядом не стоит со сложностями обрядов церемониальной магии или даже процессом изготовления простейших пантаклей, описанных у старика Папюса. Но - самое главное, то, что повергло Риту в удивление, она обнаружила на страницах "Чёрной магии" Кавендиша, это шокировало гордящуюся своим целомудрием Риту бесстыдством предпосылок: "В равновесие с силой Бесконечности должен прийти весь человек, а не только какая-либо его часть: не человек как цивилизованный мыслитель и не человек как дикий зверь, но человек как совокупность первого и второго. Одно из оккультных применений этого учения о равновесии противоположностей относится к области секса. Традиционный для оккультиста пример развития посредством примирения противоположностей - это союз мужчины и женщины (двух противоположностей), результатом которого становится сотворение новой жизни - ребенка. Элифас Леви по этому поводу замечал: "В сущности, продолжение рода - это дело человека - андрогина; по отдельности мужчина и женщина бесплодны*"'. Порознь мужчина и женщина бесплодны не только физически, но, как утверждает теория магии, также и духовно. Древние предания гласят, что изначально человек был двуполым. Продолжение тут: Так, согласно одной иудейской легенде, правая половина Адама была мужской, а левая - женской; но затем Бог разделил его надвое. По другой версии, Адам и Ева изначально были соединены плечами, спиной к спине, а затем Бог разрубил их топором. Подобные предания возникли из-за необходимости совместить факт существования двух полов с представлением о том, что человек создан по образу и подобию Бога. Бога, или Единое, невозможно назвать ни мужчиной, ни женщиной: такое определение ограничило бы Его полноту. Ведь Единое сочетает в себе все противоположности и в том числе мужскую и женскую природу. И если человек сотворен по образу и подобию Бога, то изначально он должен был быть двуполым. Следовательно, маг не может стать Единым, не сделавшись двуполым. В качестве одного из способов продвижения к этой цели маг-мужчина должен культивировать в себе женскую сторону натуры, а маг-женщина - соответственно мужскую (в некоторых случаях - вплоть до целенаправленной гомосексуальности). Другой способ - активная сексуальная жизнь. Шекспировский "зверь с двумя спинами" - в своем роде тоже двуполое существо, андрогин. И потому половой акт, в котором мужчина и женщина сливаются воедино, также может являться мистическим приближением к Единому. Не следует считать эту идею всего лишь изобретательным оправданием сексуальных оргий. Представление о греховности и порочности секса, о несовместимости его с царством духа абсолютно чуждо магии - точь-в-точь, как оно было чуждо языческому миру, в который уходит корнями магическое мировоззрение. Напротив, в древности считалось, что жизнь во вселенной обязана самим своим существованием божественному половому акту (подобно тому, как ребенок обязан своей жизнью совокуплению между родителями). Известно множество мифов, где сотворение мира представлено как результат соития богов. Эсхил в "Данаидах" описывает все живое в Природе как потомство от любовного союза Неба и Земли: "Священное небо томится желаньем проникнуть в лоно земли, и ею владеет стремленье к союзу. Живительный дождь орошает землю, и в недрах своих зачинает она, и рождает для смертных тучные пастбища и изобилье Деметры"'. Четыре тысячи лет назад шумерский царь ежегодно совершал обряд священного совокупления со жрицей, олицетворявшей богиню продолжения рода, Инанну. Этот ритуал должен был на целый год обеспечить шумерской земле и подданным царя изобилие и плодородие. Аналогичные обряды известны в культуре многих других народов. Когда сексуальность "допускается" в мир божественного, то о единении с божеством можно рассуждать в сексуальных терминах (даже христианские мистики нередко говорили именно в этом ключе о единении с Богом). В языческих мистерийных религиях союз с божеством часто достигался посредством символического полового акта. Половое сношение с божеством - важный элемент в практике ведьмовства (в данном случае в роли божества выступает Дьявол). В отсталой местности на плато Озарк (США) женщина, желающая стать ведьмой, должна отдаться "представителю Дьявола" - мужчине, который уже является приверженцем культа. Чтобы пройти посвящение, ночью в новолуние женщина приходит на родовое кладбище. Там она произносит формулу отречения от христианской веры и предает Дьяволу свое тело и душу. Обнажившись, она совокупляется с мужчиной, который должен наставить ее в таинствах культа. Оба они повторяют особые слова, которые, как считается, привлекают демонов и злобных духов мертвых. Церемония завершается чтением "Отче наш" наоборот, от конца к началу. Так повторяется три ночи подряд; за ритуалом должны наблюдать по меньшей мере еще два члена культа, также обнаженные. Эта церемония - ни в коем случае не просто сексуальная оргия. "Посвящение ведьмы - гораздо более потрясающее духовное преображение, чем - то, что христиане* называют обращением" - так говорили исследователю озаркских ведьм Вансу Рэндольфу женщины, испытавшие и то, и другое*. Магические обряды, нацеленные на высвобождение энергий из глубин человеческого существа, как правило, обильно сдобрены сексом. Сексуальное влечение - одна из самых мощных сил как в человеке, так и соответственно во вселенной; и маг должен испытать на себе проявления этой энергии и подчинить ее своему контролю. Сексуальные табу и ограничения в этой сфере являются препятствиями на пути развития совершенного человека, и их надлежит преодолеть. Магу не чуждо языческое наслаждение радостями плоти, однако теория магии гласит, что смысл сексуальных обрядов заключается вовсе не в чувственных удовольствиях как таковых (и, следует отметить, многие ведьмы утверждали, что совокупление с Дьяволом крайне болезненно). Если маг расслабится и пойдет на поводу у своих желаний, ему не удастся достичь того идеального равновесия противоположностей, которое требуется для магического развития".
Николай Шальнов: тэги: астрология, мои милые старушки, сумасшедший дом для непослушных дев викторианской эпохи Вот такой вот символ у Той-Кого-Нельзя-Называть, а, точнее, у Той-От-Которой-Рита-Никак-Не-Может-Избавиться, когда же её приберёт Милосердная Смерть, которая так любит свой грех!.. Маленькая песчаная змея Эфа, одна из самых ядовитых змей. Маленькая, но яд у нее считается на третьем месте по ядовитости после водяного аспида и, по-моему, гремучей змеи. Почти мгновенная смерть после укуса. Хотя маленькая, тоненькая, в чем душа держится. Однако крайне агрессивная и нападает без предупреждения, даже не шипит, в отличие от многих других змей, в частности, от кобры, которая в первый раз не кусает - она вообще только раскачивается, капюшон распускает. Гадюка шипит, гремучая змея предупреждает, погремушку выставляет, а эта - без предупреждения. Этот градус дает очень вредоносный, коварный характер. Влезает в любую щель, обладает тончайшим искусством дипломатии. Это очень тонкий человек. Ядовитый, очень опасный может быть, но только тогда, когда он мстит. А так - это очень тонкий, любезный, коварный. Его никогда невозможно распознать, потому что он угадывает любые действия своих противников на десять шагов вперед. Всех вокруг он делит, как в век Тиберия: первых, которых надо уничтожить сразу, и вторых, которых надо уничтожить позже. На потом оставляет, чтобы было чем заняться. Очень часто не доверяет никому. Обладает крайней самостоятельностью, осторожностью, большим искусством обольщения. Как любая змея, он несколько раз меняет свою кожу, свой образ жизни, как оборотень. Меняет людей в окружении, знакомства и так далее. Очень гибкий и подвижный. Такие люди бывают акробатами, работают в цирке, в средствах массовой дезинформации обязательно такие будут работать - ловкие, обольстительные. Такие люди очень многим нравятся. Градус лает неизъяснимое женское обаяние, женщины с этим градусом очень нравятся мужчинам, именно благодаря своей стервозности. Стервозность - не мужская привилегия, мужская привилегия - дубиноголовость, за это мы и нравимся женщинам. Если бы он попроще был - это больше нравится. Предсказуемый, предугадываемый. Ну, Рита не любит жаловаться, хотя, конечно, порой она бывает невыносимым нытиком. В общем, сравнив карту этой мерзостной соперницы со своей, Рита обнаружила в её карте "опасности метафизики для молодёжи", а в своей - "личные достижения в метафизике". Последние предваряли помещение Риты в сумасшедший дом для непослушных дев викторианской эпохи, а, поскольку у Риты есть все основания обвинить в этом деятельность этой особы, она задумалась над тем, в чём же, собственно, состояла эта самая опасность метафизики, которой Рита посвятила почти весь свой досуг на многострадальном втором курсе филфака? Да, когда-то Рита поставила себе честолюбивой целью стать энциклопедически образованным человеком, кем-то вроде Аристотеля или Боэция, и, вдохновившись рассуждениями одной авторитетной фигуры от философии "не бояться дебрей метафизики", ныряла в такие её омуты, что, впрочем, не удивилась, когда оказалась, как и многие её соратники по ремеслу, в весёлом доме, частыми гостями которого были философы постмодернизма. Интересно, для кого метафизика не является опасным явлением? Для тех, кто не шибко умён? Нет, Рита никогда не кичилась своими интеллектуальными способностями, поскольку порой Ритина непроходимая тупость говорила сама за себя, но, но то, что взято в качестве рассмотрения - градус Моржа в Ритином XII доме - и если попытаться вывести следствие из тех посылок, гласящих о "преодолении опасностей", которые значатся в описании символа "монаха" - то можно предположить, что всё это относится как раз-таки к преодолению опасностей в областях духа, в механике самой придирчивой небесной юриспруденции. Тогда, конечно, Та-Кого-Нельзя-Называть открыла Рите блестящую перспективу общаться с теми, кого общество затворило в этой Бастилии для вольнодумцев, которой Рита упорно величает свой родной сумасшедший дом: дескать, если ты не такой, как все, будь с теми, чьё мировоззрение соответствующее. Что же, Рита вынесла из этого подходящий урок: не стоит причислять тех, у кого поехала крыша, к тем, кто достоин порицания и презрения, как это обычно бывает в нашем многострадальном обществе. Рита ухитрилась не сойти там с ума по-настоящему лишь из-за своего настроя на общепринятые нормы - ну, подумаешь, санаторий для психологической разгрузки... Однако Рита даже не подозревала, какой великолепный опыт она извлечёт из этого путешествия в край архетипов и парадоксов бессознательного, которыми так блистали обитатели больнички, сколько характеров и типов она там повстречает, какой громадный общественный срез она узрит там, где, казалось, место только печали и размышлениям... Настоящий "Декамерон", и Рита была самым благосклонным его читателем и почитателем. Как говорится, "отольются кошке мышкины слёзки" за ограничение поля мышкиной деятельности, хотя Рита и не желает никому зла. Когда Рита писала эти строки, она вспомнила эпизод в курилке, где Люба, которую все в дурке любовно называли "Люба Большая", спародировала медсестру Жанну Геннадьевну, которая если курила, до делала это весьма эффектно. "Смотрите: я - Жанна Геннадьевна! Я поменяла ориентацию! - совершала Люба пируэт за пируэтом по тесной курилке. - Я такая-растакая, от "Дольче и Габбана". В синастрической астрологии это воспоминание вполне может соответствовать положению син. Юпитера во втором доме: "Заморский принц у себя на родине может превратиться обратно в чудовище", а ситуация с "Дольче Габбаной" можно соотнести с вопросом Энди Сакс из "Дьявол носит "Prada": "Не подскажете, как пишется "Габбана"?"
Николай Шальнов: тэги: нарциссизм, рассказы старой балерины, авторитетные фигуры "А чтобы он не смог летать, ему все крылья окорнали, и детям отдали играть", - эти слова Крылова Рита вспоминает всякий раз, когда выходит из парикмахерской. Ну, не летать, так прыгать - судя по всему, выйдя замуж, царевна-лягушка сильно скучала по родному болоту. Вот такая вот Рита - озлобленная, легко ранимая, склонная к утопическим идеям и стремящаяся к недостижим идеалам. Читает пособия по истории древнего Рима и авторитету Полибия и Тацита доверяет больше, нежели своему опыту. По ходу дела выяснилось, что грабли Цицерона гораздо предпочтительнее грабель двенадцати цезарей, описанных у Светония. Светоний, кстати, заставил меня поверить в гуманность человеческой природы: когда Рита объясняла одной даме, о чём он, собственно, писал, она попросила Риту быть поручителем за мобильник, который ей весьма хотелось приобрести. Рита рискнула, причём позже встретилась с этой особой на одной вечеринке. Она даже пыталась Риту соблазнить (вот ведь подарок судьбы!), но Рита притворилась спящей, поскольку уверяла тогда себя, что Рита - однолюб, хотя эту глупую сказку о романе о любви до гроба Рита впоследствии сравнивала с выражением Сократа, когда он ответил своей жене на её просьбу надеть на зрелища его плащ: "Ты, видимо, хочешь не смотреть, а чтобы на тебя смотрели".
Николай Шальнов: тэги: графомания Сочинилось. Родительское скоро.... Отцу На твоей могиле, отче, Не был я уже давно, Дикий ужас полуночи, Неба чёрного стекло – Декорации готовы, Жду актёра для игры, Чтобы в небо бросить снова Богу нашему хулы. Пьяный праздник ослепленья Погорелых шабашей... За твоей, о отче, тенью, И за прелестью речей Я вернулся на кладбище: Двум актёрам целый мир Разворачивает днище – Будет адский нынче пир. Пантомима совершенна: Ангел – я, и демон – ты, Всё о старом, всё о бренном, Всё о пляске суеты… Гамлет тоже сумасшедшим Королевство принимал, Лучше б быть ему ослепшим, Чем таким, каким он стал. Сумасшествие недаром Худшим злом считает мир, Но Офелия б не стала Так любить его – больным, Источённым злым недугом Стал он ей дороже сна, И она на лоне луга Повторяла те слова, Что сказал он в тьме безумья, Больше рая возлюбив Воплощение раздумья Без ума... Её любив, Он любил, быть может, вечность, Грустной Дании снега, Размышлений бесконечность Дивного его ума... Видишь, отче, на могилу Я привёл с собой мечту О величье властелина - Дар властителя в аду. Для меня награды боле Нет прекрасней на земле: О величия короне Я мечтаю день от дне. Душу я отдал недаром Ради славы мировой: Может, встретишь эту падаль Под ущербною луной, Как Бодлер, который с дамой Лошадь дохлую сравнил И сказал: «Сё – труп исталый, Красоты вместивший мир».
Николай Шальнов: тэги: рассказы старой балерины, мыслевыброс, эстетические категории О взор любимой, губы, руки, О смех, о лоб, бровей излуки, О голос, пенье в поздний час, О грации, что мной любимы! Могу ли вновь, тоской томимый, Увидеть и услышать вас? Оливье де Маньи В голову вчера Рите пришла одна её знакомая, а Рита в последнее время стала понимать, что просто так в её голову ничего не приходит - значит, есть какая-то связь. С этой девушкой Рита знакома давно, тоже Ксюша-Юбочка-Из-Плюша, как и её начальница (*на фото она с гитарой) Играет на музыкальных инструментах в переходах города. Рита даже как-то позавидовала и устроила свой концерт на флейте: поразительно, какие щедрые у нас в Орене люди... Эдгар По говорил, что самое прекрасное в искусстве - это смерть прекрасной женщины. Рита же считает одним из самых прекрасных в искусстве образ женщины, играющей на музыкальном инструменте. Может, это пришло из детства, когда первые шаги в мир прекрасного Рита делала по страницам искусствоведческого календаря, где на обложке были изображены "Музыкантши" неизвестного художника: Рита могла часами рассматривать это удивительное творение. Что "звучит" с картины "Музыкантши" Мастера женских полуфигур? Этот очерк посвящен картине "Музыкантши" или, как ее иначе называют, "Три музицирующие девушки" (Санкт-Петербург, Эрмитаж) нидерландского художника первой половины XVI века. Его имя не дошло до нас. Как часто бывает в таких случаях, безымянного художника в искусствоведческой литературе именуют какой-то характерной особенностью картин, которые ему атрибутируются (Мастер игральных карт), или сюжета, который он изображал (Флемальский мастер), или инициалов, которые он ставил вместо полного имени (Мастер Е.S.), и так далее. В данном случае художник, о котором у нас пойдет речь, получил определение как Мастер женских полуфигур, поскольку на всех известных картинах, отмеченных характерными особенностями манеры этого художника, изображены молодые женщины в полуфигурном ракурсе. Наиболее активная деятельность этого художника протекала в Париже в 20-40-е годы XVI века. Наши "Музыкантши" всегда привлекали внимание любителей как живописи, так и музыки. Картина много раз воспроизводилась и в художественных альбомах, посвященных Эрмитажу и европейскому искусству XVI века, и в музыкальных изданиях, когда требовалось дать особенно красивую иллюстрацию ансамблевого музицирования. Все здесь говорит об изысканности и аристократизме - облик девушек, их тонкие изящные пальцы, одежда, сшитая, как утверждают историки костюма, по последней моде того времени, дорогие украшения. Стол, за которым расположились исполнительницы, покрыт красивой скатертью с тонкой вышивкой. На нем лежат книги в роскошных кожаных переплетах (довольно дорогие уже по тем временам). Здесь же футляр для флейт. Странный, на первый взгляд, предмет на стене - футляр для лютни. Девушки играют исключительно для себя, а не для слушателей, и это тоже подчеркивает элитарный характер музицирования. Возвышенно-умиротворенное настроение передает и тонкая цветовая гамма: холодноватый свет, проникающий в комнату сквозь голубые стекла окон. Чем дольше смотришь на эту картину, тем явственнее ощущаешь, что вот-вот зазвучит музыка... Продолжение тут: Какая это музыка? Что исполняют очаровательные девушки, похожие друг на друга, словно сестры? Соответствует ли их музыка их облику и всему настроению картины? Мне хотелось бы попытаться ответить на эти вопросы. Итак, картина хранится в санкт-петербургском Эрмитаже, и уже в старых его каталогах можно было почерпнуть первые сведения о ней. Попав в Эрмитаж между 1763 и 1774 годами, картина поначалу атрибутировалась разным художникам. Так, в одном из ранних рукописных каталогов Эрмитажа (1797) она значилась произведением Ганса Гольбейна Младшего; в каталоге 1863-го - художника Фламандской школы первой половины XVI века. Она также считалась картиной неизвестного художника, современника Яна Мостарта. П.П.Семенов в своих "Этюдах по истории нидерландской живописи..." (1885) называет в качестве ее автора имя Яна ван Хемессена. Наконец, в каталоге 1916 года она значится как произведение Мастера женских полуфигур. В последнем наиболее полном каталоге Эрмитажа "Нидерландская живопись XV-XVIII вв.", составленном Н.Н.Никулиным, уточняется: "Картина, несомненно, связана с творчеством этого художника, но скорее всего является результатом деятельности его мастерской". Продукция этой мастерской находила большой спрос в Париже в 20-30-е годы XVI века. Уточнение Н.Н.Никулина, что это скорее продукция мастерской, а не самого Мастера, имело для меня большое значение, поскольку среди аргументов исследователя были доводы, связанные с музыкой. Первое, что необходимо было сделать, - более внимательно присмотреться к наследию этого Мастера и его мастерской. Существует классический сводный каталог корпуса нидерландской живописи, составленный Максом Фридлендером ("Старая нидерландская живопись") и впервые изданный в четырнадцати томах в Берлине в 1924-1937 годах. В 1967-1976 гг. было осуществлено переиздание этого уникального труда - теперь на английском языке. Это английское издание, расширенное и более полно иллюстрированное, в XII томе содержит целую галерею миловидных женских портретов, считающихся принадлежащими Мастеру женских полуфигур. Шесть из них - изображения девушек с книгой за чтением, еще шесть - девушек, что-то пишущих (вероятно, письма). Есть и музыкантши: № 98, 99, 101-105, № 100 почему-то пропущен - нет ни репродукции, ни аннотации. В этой галерее музыкантш мы видим двух девушек, играющих на миниатюрнейшем инструменте, так называемом спинете. Это клавишный струнный инструмент, сделанный - представьте себе! - в форме толстой книги (конечно, Библии). Среди картин этого Мастера в каталоге Фридлендера мы обнаруживаем пять лютнисток. Все они изображены в облике Марии Магдалины, о чем свидетельствует наличие на портретах традиционного атрибута этой святой - сосуда с притираниями (миро), которые она умащивала тело Христа. Таким образом, эти картины, несомненно, наделялись символическим значением, понятным зрителям того времени. (Вот хороший повод обратить внимание на необходимость знания языка символов в живописи старых мастеров; надеюсь поговорить об этом отдельно, когда очередь дойдет до статьи о старой картины - прямом, переносном, сокровенном, символическом - и о "Словаре сюжетов и символов в искусстве" Джеймса Холла.) А вот и наша картина: три музыкантши, их инструменты - флейта и лютня, - раскрытая нотная книга на столе. Но стоп! В аннотации к этой картине сказано, что она из собрания графини Стефании Харрах в Вене, точнее, находится в ее фамильном замке в местечке Рорау под Веной. Значит, их две идентичных! Присматриваюсь внимательнее. Сходство венской и эрмитажной картин совершенно очевидно (странно, что Фридлендер не включил эрмитажную картину в свой каталог). Одинакова композиция обеих картин, присутствуют одни и те же предметы, нотные книги и так далее. Труднее отыскать различия. Они - в деталях причесок девушек, повороте головы каждой из них, украшениях и... нотных знаков в книгах. Что же в таком случае с музыкой? Обе картины поражают скрупулезностью, с которой изображены ноты и слова в лежащей на столе раскрытой книге. Вот что пишет Н.Н.Никулин по этому поводу: "Музыканты смотрят в ноты, в которых записан по-французски текст арии (точнее: песни - А.М.): "Тебе я радость подарю, мой друг (я чуточку изменил перевод. - А.М.), и поведу туда, куда стремится твоя надежда; пока я жива, я не покину тебя; даже когда я умру, я моя душа сохранит о тебе память". Исследователями уже было установлено, что автором этих стихов является популярный французский поэт первой половины XVI века Клеман Маро (1496-1544). Что касается музыки, то на венской картине она, как с достоверностью установлено, принадлежит перу очень известного в то время композитора Клодена де Сермизи (ок. 1490-1562). Про эрмитажную картину Н.Н.Никулин говорит (это, отмечу, было в одной из его ранних работ, опубликованных до каталога нидерландской живописи Эрмитажа), что здесь "нотные знаки изображены неточно и неправильно воспроизводят музыку". И еще один вывод исследователя: "Очевидно, венский вариант послужил образцом для эрмитажной картины". Скрупулезность и точность, с которой старые мастера выписывали такие, казалось бы, незначительные для картины детали, как нотные знаки, объясняется тем, что в Нидерландах существовала давняя традиция точного воспроизведения нотного текста, когда он включался в картину. Поэтому нас должно было бы удивить и насторожить, что автор эрмитажной картины отошел - если он действительно отошел - от нее. Традиция эта ведет свое начало от "Коленопреклоненного сэра Эдуарда Бонкила перед ангелом, играющим на органе" Гуно ван дер Гуса, где на пюпитре инструмента стоит писал, открытый на гимне "О Lux Beata Trinitas", записанном так называемой григорианской нотацией. Далее эта традиция прослеживается у Мастера "Легенды Св. Лючии" и ведет к современникам нашего Мастера. Но действительно ли на эрмитажной картине нотная запись вовсе не имеет смысла? Неужели такой каллиграфический почерк, столь точно воспроизведший на эрмитажной картине и нотные линейки, и сами нотные знаки, и текст стихотворения, зафиксировал бессмысленные звукосочетания? Для того чтобы ответить на эти вопросы, необходимо сперва обратиться к венской картине, где ноты, как я уже говорил, записаны совершенно точно. Здесь воспроизведен один из нотных сборников, изданных знаменитым французским нотоиздателем Пьером Аттеньяном. Он начал свою издательскую деятельность в 1528 году (забегу вперед и скажу, что поскольку именно аттеньяновский сборник лежит на столе на нашей картине, она не могла быть написана ранее этой даты) и с этого времени ежегодно выпускал по несколько сборников с музыкой месс, мотетов, произведениями для лютни. Всего насчитывается около ста таких сборников. Песни были собраны им в тридцати пяти сборниках. В общей сложности их насчитывалось около тысячи (927, если быть точным). Это крупнейшая антология французской музыки того времени. Даже больше - это в полном смысле сокровищница северофранцузской и фламандской музыки периода ее расцвета. Наша песня на стихи К.Маро фигурирует уже в первом издательском опыте Аттеньяна. Однако на венской картине голоса распределены иначе, чем на эрмитажной. Партия сопрано не у певицы, а в раскрытой нотной книге на столе. По ней играет флейтистка. Теперь о девушке, которая поет. В апрельском номере английского журнала "Music and Letters" ("Музыка и слово") за 1958 год была опубликована небольшая, но чрезвычайно интересная статья музыковеда Джона Паркинсона именно об этой песне К. де Сермизи. Статья эта ускользнула от внимания искусствоведов. Между тем Паркинсон установил, что в том нотном фрагменте, который виден в руках у певицы, можно ясно различить паузу в три семибревиса (семибревис - одна из длительностей старинной нотной записи). Этим, по мнению Паркинсона, объясняется то, что у певицы губы сомкнуты и она не поет. И, наконец, лютнистка. Совершенно очевидно, что она не обращает никакого внимания на ноты, по которым играет флейтистка. Она либо импровизирует, либо исполняет свой аккомпанемент наизусть. Если последнее предположение верно, то она должна была иметь возможность предварительно выучить песню по такому изданию, где она напечатана в существовавшей тогда специальной лютневой нотации - табулатурной (так назывался этот способ записи), а не по отдельным голосам, как в книге, лежащей на столе на картине. Здесь я должен сказать об удивительном совпадении. Одна из "Лютнисток" этого Мастера изображает девушку, внешне очень похожую на лютнистку на венском групповом портрете. Пьеса, которую исполняет эта солистка, оказывается - представьте себе! - той же самой песней Сермизи, которая записана в книге на венской картине. Ее легко можно прочесть на нижнем из двух листов, лежащих перед девушкой. Сверху же лежит лист с записью этой песни в табулатурной лютневой нотации. Примечательно, что репродукцию "Лютнистки" приводит Андре Пиро в своей солидной "Истории музыки XV-XVI столетий". Здесь он специально останавливается на песне Сермизи, однако он не заметил ее в записи на картине. Конечно же, лютнистке, играющей соло, скучно исполнять одну лишь мелодию, как вынуждены делать певица или флейтистка (они-то ведь иначе не могут). В тот момент, в который художник запечатлел нашу солистку (на "Лютнистке"), она, очевидно, разучивала аккордовый аккомпанемент по лютневой записи, сверяя его с мелодией, записанной отдельно. Именно для этого ей понадобились две записи одной песни. Разучив же ее и исполняя теперь песню в трио, она уже могла не быть связана ни с какой партией. Вот почему на обеих картинах, изображающих трех музыкантш - венской и эрмитажной, - взгляд лютнистки устремлен куда-то в сторону от нотного листа... Подтверждение всем этим выводам можно найти в хронологии публикаций Аттеньяна. Вслед за изданием вокального варианта песни в 1528 году он уже в следующем, 1529 году публикует ее табулатурную (лютневую) версию, а в 1531-м - вновь вокальную. И поскольку в датировке картин исследователи опираются на эти публикации Аттеньяна, в искусствоведческой литературе фигурируют все три даты. Лишь в одном известном мне издании - монографии Вальтера Салмена "Музыкальная жизнь в XVI столетии" (1976) - приводится неожиданно ранняя, никак не аргументированная датировка - "около 1520". И вот теперь об эрмитажном варианте этого сюжета. Наша картина демонстрирует интересное перераспределение партий: у певицы, как и следовало ожидать, в руках партия сопрано, в то время как флейтистка играет по теноровой партии. Причем, для того чтобы иметь возможность играть в более низкой тесситуре, она взяла более низкий инструмент этого флейтового семейства, то есть инструмент большего размера. (Поскольку флейтисты часто вынуждены были играть на разных инструментах одного семейства, им приходилось иметь их все вместе; потому на столе оказался футляр, в котором помещались три флейты.) Неизбежно возникает вопрос, почему художник, выполняя копию, измели нотную запись? Сегодня, по прошествии нескольких столетий, мы можем только гадать о причинах этого. Мне, признаюсь, очень нравится видеть в этом симпатичном акте непослушания Мастеру проявление инициативы ученика (или подмастерья) и, кстати, его остроумия: он не мог воспроизвести другую песню, но он придумал воспроизвести другую партию той же песни: ноты эрмитажной картины не совпадают с нотами венской, а музыка - совпадает. Итак, можно констатировать, что оба художника - мастер и подмастерье (если их действительно было двое) - одинаково грамотно и точно воспроизвели ноты на обеих картинах. Напомню, что точность записи музыки на венской картине и якобы ее неточность на эрмитажной принималась в расчет при определении того, какая из картин является оригиналом, а какая - копией. Логика рассуждения была примерно такая: венскую картину писал сам мастер и ноты здесь точные, в эрмитажной картине ноты неточны, следовательно, писал ее подмастерье. Я убежден, что музыкальные аспекты не могут служить в данном случае аргументом в пользу аутентичности или неаутентичности. Для решения этих проблем необходимо опираться на иные изыскания. И я был очень рад получить письмо от Н.Н.Никулина (от 5 сентября 1981), в котором он после знакомства с моими доводами писал: "Что касается последовательности вариантов, то австрийский, конечно, оригинал (во всяком случае, самый ранний по выполнению). С этим согласны все специалисты. Мне посчастливилось видеть его десять лет тому назад, как раз перед тем, как очаровательная Стефания, графиня Харрах, собиралась перевезти галерею из родового особняка в Вене в замок Рорау. Австрийский вариант намного выше по своим художественным качествам, чем наш (это уже серьезный аргумент. - А.М.). Кроме того, в нашем нет подготовительного рисунка под слоями живописи, который обнаруживается с помощью инфракрасных лучей и является признаком творческих поисков. Если его нет, картина чаще всего является повторением какого-то образца. Полагаю, что мнение о бессмысленности нот в нашей картине возникло именно потому, что наш вариант считается производным. Так как количество нотных знаков в обоих вариантах разное и расположены они по-разному, решили, вероятно, что автор нашей картины неточно воспроизвел оригинал и потому, якобы, не разбирался в музыке. Сожалею, что повторял эту точку зрения, не посоветовавшись со специалистами. Теперь я исправляю эту ошибку". Через некоторое время я получил от Н.Н.Никулина написанный им Путеводитель по Эрмитажу (Нидерландская живопись XV-XVI веков), в котором все сведения об этой картине, включая и музыкальные, оказались правильными. То же и в научном каталоге нидерландской живописи в Эрмитаже, также составленном Н.Н.Никулиным. Мне осталось лишь сказать, что песня Клодена де Сермизи пользовалась большой популярностью. Это доказывает не только наши "Музыкантши" и "Лютнистка" и публикации ее у Аттаньяна, но также публикация ее венецианским нотоиздателем Антонио Гардано (1566). Песня не была забыта еще в 80-е годы XVI столетия: ее включил в свой знаменитый труд "Оркесография, или Трактат в форме диалогов, по которому все могут легко освоить и практиковать честные занятия танцами" Жан Табуро, больше известный под псевдонимом Туано Арбо. Этот трактат был опубликован в 1588 году. В нашем столетии эта песня Сермизи также привлекла к себе внимание своей свежестью и мелодичностью. Английский композитор-мистификатор Филипп Хезельтайн под именем Питера Уорлока опубликовал ее в 1926 году в качестве первого (вступительного) номера в своей оркестровой сюите "Каприоль". Вот, наконец, эта песня в современной нотной записи: (нотный пример) И не девушка ли из этих музыкантш вдохновила Оливье де Маньи - поэта Плеяды - на создание оды "В разлуке с любимой", в которой есть такие слова: О взор любимой, губы, руки, О смех, о лоб, бровей излуки, О голос, пенье в поздний час, О грации, что мной любимы! Могу ли вновь, тоской томимый, Увидеть и услышать вас? (перевод Э.Шапиро)
Николай Шальнов: тэги: меланхолия, сумасшедший дом для непослушных дев викторианской эпохи, астрология, о ничтожестве и горестях жизни Рита все свои надежды возлагает на курсы психологической реабилитации, чтобы в очередной раз удалить вредный чип - появление в жизни Той-Кого-Нельзя-Называть, которая столь настойчиво лезет в жизнь Риты, что делает её невыносимой. Нет, ну стоит только изучить некоторые символы её натальной карты, как становится понятно, отчего людям спокойно не живётся - вот таким-то завистливым мятущимся натурам и достаются все лавры жизни, достаточных для того, чтобы их кудри спокойно седели под их сенью. Как ничтожна и горька жизнь! Подлые и низкие натуры обретают власть, хотя сами этого и не заслуживают. В другой карте одного моего знакомого, которого любит Та-Кого-Нельзя-Называть, указано "час отречения от власти", собственно, это есть то, что характеризует градус моего Меркурия (а это можно соотнести с "властью слова в общественности"). Символ "Умения держать слово", кстати, есть у другой особы, которая имеет тот же символ Совы, что и у Той-Кого-Нельзя-Называть, отрывок из описания которого Рита привела ниже. Так и вспоминаются древние: "И та власть, которой ученик должен добиваться, придаст ему вид ничтожества в глазах толпы". "На нынешнем, более ментальном уровне опыта и сознания, появляется третий фактор - змея, кольца которой представляют спиральный процесс эволюции, - не просто "секс", как было бы у мастера катарсических символов Фрейда. Мы можем понять этот "треугольный" образ, - мужчина, женщина и змея, - если соотнесем его с предыдущим, с не взорвавшейся бомбой, брошенной анархистом. Стремление взорвать структуру, которая стала в уме борца символом. Это обычно протест отторгнутого (и часто незрелого) ума, который отрицает соотнесенность, поскольку в отношениях он занимает подчиненное положение". Соотнесём вот с этим положением в синастрии: " Этот аспект вызывает разногласия, трения и раздражение. Женщина может подсознательно отождествляться со своей фигурой анимуса, и в результате она будет пытаться взять верх над своей интеллектуальной стороной, символом которой является мужчина. Она может действовать или реагировать инстинктивно, воспринимая его мысли как стимул, а не как возможность поделиться идеями"
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно, эстетические категории, мыслевыброс, светлые гении Возможно, способность обновиться через высокое искусство - это высшая форма обновления через искусство. Такое редко бывает, но такие мгновения оставляют о себе память на всю жизнь. Так, например, Рита в своё время была в восторге от "Над пропастью во ржи", думаю, это замечательное произведение можно считать высоким искусством. Впрочем, "Туманы и дожди" Бодлера Рита повторяет с благоговением, достойным Иисусовой молитвы, а это стихотворение смягчает все самое печальное, что есть в её душе, очень люблю его: Служанка скромная с великою душой, Безмолвно спящая под зеленью простой, Давно цветов тебе мы принести мечтали! У бедных мертвецов, увы, свои печали, - И в дни, когда октябрь уныло шелестит Опавшею листвой над мрамором их плит, О, как завидуют они нам бесконечно, Нам, дремлющим в тепле, в уютности беспечной, В то время, как они, под гнетом черных снов, Без доброй болтовни, в стенах сырых гробов, Скелеты мерзлые, изрытые червями, Лежат... И сыплются беззвучными клоками На них снега зимы... И так года текут. И свежих им венков друзья не принесут! Холодным декабрем, во мраке ночи синей, Когда поют дрова, шипя, в моем камине, - Увидевши ее на креслах в уголку, Тайком поднявшую могильную доску И вновь пришедшую, чтоб материнским оком Взглянуть на взрослое дитя свое с упреком, - Что я отвечу ей при виде слез немых, Тихонько каплющих из глаз ее пустых? Бодлер "Портрет пожилой служанки", неизвестный художник
Николай Шальнов: тэги: fashion style, салон мамзель Ненорман, фетишизм, мыслевыброс "Буду ли я счастлив с N?" - спрашивает Рита у Книги Судеб ( http://www.predskazanie.ru/sudba.shtml ), на что получает вполне предсказуемый ответ: "Разлетится в прах твоё счастье". Вообще эта Книга Судеб - отличная штуковина, особенно для тех, кто родился в 22 лунный день, и который связаны с энерго-информационным полем земли. Побывала Рита в магазине одежды, устроила себе шоппинг. И в который раз удивилась тому, насколько же внешнее обуславливает внутреннее. Вот почему, наверное, Александр Васильев очень счастлив, будучи преподавателем истории моды: по ней очень хорошо можно изучать социологию, психологию и социальную психологию. Поскольку Рита весьма дорожит общественными отношениями и ценит общественное мнение (может быть, просто потому, что оно на самом деле ничего не стоит), она старается не скатываться в откровенный эпатаж, куда её периодически очень сильно тянет. Действительно, "элегантность всегда в моде" - так Рита брякнула как-то в ответ на упрёк о том, что она "чересчур хорошо выглядит". Вот, например, Рита сегодня примеряла три пары обуви - белые кроссовки, коричневые кроссовки и стилизованный вариант армейской обуви. Первые не подошли по тону, берцы выглядели слишком грубо... Рите хватило элементов милитари в одежде - она достаточно находилась во всём этом в юности, и теперь она прекрасно понимает Вячеслава Зайцева, который принципиально не вносит элементов этого стиля в свои коллекции. Рите надоело быть необычной, она хочет быть самой заурядной, и грубости, несмотря на то, что это всё выглядит очень даже ничего, хочет противопоставить всё тонкое, изящное - были бы только способности к красоте и изяществу в самовыражении. Третья пара обуви оказалась вполне подходящей по цвету и оттенку, и Рита стала напоминать себе песчаный камешек в пустыне (вспоминается Васильев: "В этом чёрном платье вы похожи на глыбу каменного угля") - одинокий такой, высушенный и продуваемый всеми ветрами. Что же, вполне соответствует внутреннему состоянию Риты, хотя более точное сравнение было бы с цветком сиона (вспомните Сиона из "Шестой зоны", где Крыс удивляется тому, что его друга назвали в честь цветка) и с заброшенным заводом резиново-технических изделий на другом конце Оренбурга - душа там мутирует не хуже, чем в Чернобыльской Зоне. Во всяком случае, песочный цвет - это цвет земли, цвет Дев, цвет основательности и устойчивости - или стремления к оным. Психологически человек притягивает вещи определённого цвета даже не подозревая о том, что ему нужнее всего, и по большей части его выбор отражает его внутреннее состояние - старая как мир сказка. "В конечном счёте, многомиллионная индустрия моды на что направлена? На красоту души" =) Стоило только Рите обратиться за интерпретацией цвета к сети, как она сразу же вылезла на весьма милую статейку: "В христианском мире "коричневый цвет является цветом почвы, осени, грусти... символом смирения и бедности", "отсюда коричневая ряса некоторых нищенствующих орденов" (Хайнц-Мор). Однако его связывают в отрицательном плане также с дымом огня (Содом и Гоморра) и дьяволом. В политической сиволике он использовался национал-социалистами германского рейха (коричневые рубашки штурмовиков) и в националистических объединениях подобного рода. Коричневый - цвет земли, грязи и осенней листвы несёт в себе идею распада, смерти. В христианской сиволике окоричневый (красно-чёрный) цвет, свешение огня, дыма, пепла и сажи является символом дьявольской любви и предательства. Коричневый - цвет материального, соответствует садоанальной стадии, сопровождающейся скрытой или выраженной агрессивностью, злобой, упрямством, алчностью, эгоизмом".
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно, находки Эти главы из "Рукописи, найденной в Сарагосе", так великолепны... Они исполнены деталей, энциклопедических подробностей и всего того, что Рита так ценит в произведениях искусства. В какой-то степени их можно сравнить с описаниями из "Саламбо" Флобера, о которой Гонкуры выразились, что это - "шедевр прилежания, и только" ("очень утомительны... эти бесконечные описания"), хотя в этих описаниях, над которыми Флобер работал больше всего остального, вся прелесть, как в некоторой "скучности" романов Гюисманса. Гюисманс, кстати, отозвался об этих авторах в "Наоборот" очень красиво, Рита часто любит перечитывать этот отрывок: "Для одних искомый край -- седая древность, исчезнувшие миры, мертвые времена; для других -- фантастические города, грезы, более или менее отчетливые образы грядущего, в виде которого предстают, в силу неосознанного атавизма, картины эпох давно минувших. Вот Флобер живописует величие бескрайних просторов, яркую экзотику. На фоне неотразимых пейзажей варварского мира возникают трепетные, нежные существа, и загадочные, и высокомерные. Являются женщины -- и прекрасные, и страдающие. Художник распознает в них безумие мечты и порыва, но вместе с тем приходит в отчаяние от того, сколь безнадежно пошлы наслаждения, которые сулит им будущее. Весь темперамент творца выразился в несравненных "Искушении святого Антония" и "Саламбо". Уйдя от ничтожности нашей жизни, Флобер обращается к азиатскому блеску древних времен, к их непостижимым взлетам и падениям, к их мрачному безумию, к их жестокости от скуки -- тяжкой скуки, которую не в состоянии исчерпать богатство и молитвы. А Гонкуры уходили в век 18-й. Прошлое столетие манило их элегантностью навек исчезнувшего общества. Красоты морей, бьющих о скалы, и бескрайних пустынь под знойными небесами никогда не возникали в ностальгических гонкуровских романах. Они рисовали придворный парк, будуар, хранивший тепло красавицы и излучавший негу ее страсти, саму красавицу с усталой улыбкой, порочной гримаской, озорным и задумчивым взглядом. И наделяли они персонажей душой совершенно иной, нежели Флобер, у которого бунт затевался оттого, что никакое новое счастье, даже на исходных рубежах, невозможно. Гонкуровские герои начинали бунтовать, уже познав на своем опыте, сколь бесплодны любые попытки по изобретению небывалой и мудрой любви, а также по обновлению старых как мир и неизменных любовных утех, которые каждая парочка по мере сил пытается разнообразить. И хотя актриса Фостэн по всем приметам принадлежала нынешнему веку и была современницей своих авторов, роман, однако, был написан под влиянием предков и, унаследовав пряность души, усталость ума и изнеможение чувств, стал детищем минувшего века. Это было одно из самых дорогих для дез Эссента произведений. И в самом деле, дез Эссент столь жаждал грез, а оно так и навевало их; за каждой зримой строкой проступала незримая, открывавшаяся духовному зрению то по избытку стиля, который давал выход страстям, то, напротив, по фигуре умолчания, за которой угадывалась невыразимая бесконечность души. Этот язык уже не походил на флоберовский. Был он неподражаемо великолепен, и остер, и мрачен, и нервен, и вычурен -- способен уловить то неуловимое впечатление, которое действует на чувства и направляет их. И передавал этот язык сложнейшие оттенки эпохи, и без того чрезмерно непростой. Именно гонкуровское слово, в общем и целом, как нельзя лучше подходило дряхлеющим культурам, ибо им, чтобы найти силы для самовыражения, всегда были нужны свежие оттенки мысли, речи, ритма". Выход Саламбо (отрывок из романа): "Солдаты теснились, толкая друг друга. Они забыли страх и снова принялись пить. Благовония стекали у них со лба и падали крупными каплями на разодранные туники. Опираясь кулаками в столы, которые, как им казалось, качались подобно кораблям, они шарили вокруг себя налитыми кровью пьяными глазами, поглощая взорами то, что уже не могли захватить. Другие ходили по столам, накрытым пурпуровыми скатертями, и, ступая между блюд, давили ногами подставки из слоновой кости и тирские стеклянные сосуды. Песни смешивались с хрипом рабов, умиравших возле разбитых чаш. Солдаты требовали вина, мяса, золота, женщин, бредили, говоря на сотне наречий. Некоторые, видя пар, носившийся вокруг них, думали, что они в бане, или же, глядя на листву, воображали себя на охоте и набрасывались на своих собутыльников, как на диких зверей. Пламя переходило с дерева на дерево, охватывало весь сад, и высокая листва, откуда вырывались длинные белые спирали, казалась задымившим вулканом. Гул усиливался. В темноте завывали раненые львы. Вдруг осветилась самая верхняя терраса дворца; средняя дверь открылась, и на пороге показалась женщина в черных одеждах. Это была дочь Гамилькара. Она спустилась с первой лестницы, которая шла наискось от верхнего этажа, потом со второй и с третьей и остановилась на последней террасе, на верхней площадке лестницы, украшенной галерами. Не двигаясь, опустив голову, смотрела женщина на солдат. За нею, по обе стороны, стояли в два длинных ряда бледные люди в белых одеждах с красной бахромой, спадавшей прямо на ноги. У них не было ни волос, ни бровей, а пальцы унизаны сверкающими кольцами. Они держали в руках огромные лиры и пели тонкими голосами гимн в честь карфагенской богини. То были евнухи, жрецы Танит; Саламбо часто призывала их к себе. Наконец, она спустилась по лестнице с галерами. Жрецы следовали за нею. Она направилась в аллею кипарисов и медленно проходила между столами военачальников, которые при виде ее слегка расступались. Волосы ее, посыпанные фиолетовым порошком, по обычаю дев Ханаана, были уложены наподобие башни, и от этого она казалась выше ростом. Сплетенные нити жемчуга прикреплены были к ее вискам и спускались к углам рта, розового, как полуоткрытый плод граната. На груди сверкало множество камней, пестрых, как чешуя мурены. Руки, покрытые драгоценными камнями, были обнажены до плеч, туника расшита красными цветами по черному фону: щиколотки соединены золотой цепочкой, чтобы походка была ровной, и широкий плащ темного пурпурового цвета, скроенный из неведомой ткани, тянулся следом, образуя при каждом ее шаге как бы широкую волну. Время от времени жрецы брали на лирах приглушенные аккорды; в промежутках музыки слышался легкий звон цепочки и мерный стук сандалий из папируса. Никто еще не знал Саламбо. Известно было только, что она жила уединенно, предаваясь благочестию. Солдаты видели ее ночью на кровле дворца коленопреклоненной перед звездами, в дыму возжженных курильниц. Ее бледность была порождена луной, и веяние богов окутывало ее, точно нежной дымкой. Зрачки ее казались устремленными далеко за земные пределы. Она шла, опустив голову, и держала в правой руке маленькую лиру из черного дерева. Солдаты слышали, как она шептала: – Погибли! Все погибли! Вы не будете больше подплывать, покорные моему зову, как прежде, когда, сидя на берегу озера, я бросала вам в рот арбузные семена! Тайна Танит жила в глубине ваших глаз, более прозрачных, чем пузырьки воды на поверхности рек… Она стала звать их по именам, которые были названиями месяцев: – Сив! Сиван! Таммуз! Эдул! Тишри! Шебар! О, сжалься надо мною, богиня! Солдаты, не понимая, что она говорит, столпились вокруг нее. Они восторгались ее нарядом. Она оглядела их долгим испуганным взором, потом, втянув голову в плечи и простирая руки, повторила несколько раз: – Что вы сделали! Что вы сделали!.. Ведь вам даны были для вашей услады и хлеб, и мясо, и растительные масла, и все пряности со складов! Я посылала за быками в Гекатомпиль, я отправляла охотников в пустыню! Голос ее возвышался, щеки зарделись. Она продолжала: – Где вы находитесь? В завоеванном городе или во дворце повелителя? И какого повелителя? Суффета Гамилькара, отца моего, служителя Ваалов. Это он отказался выдать Лутецию ваше оружие, обагренное кровью его «рабов. Знаете ли вы у себя на родине лучшего полководца, чем он? Взгляните: ступени дворца загромождены вашими трофеями! Продолжайте! Сожгите дворец! Я увезу с собой духа-покровителя моего дома, черную змею, которая спит наверху, на листьях лотоса. Я свистну, и она за мной последует. Когда я сяду на галеру, змея моя поплывет за мной по пене вод, по следам корабля… Тонкие ноздри девушки трепетали. Она обламывала ногти о драгоценные камни на груди. Глаза ее затуманились. Она продолжала: – О бедный Карфаген! Жалкий город! Нет у тебя прежних могучих защитников, мужей, которые отправлялись за океан строить храмы на дальних берегах. Все страны работали на тебя, и равнины морей, изборожденные твоими веслами, колыхались под грузом твоих жатв. Затем она стала петь о деяниях Мелькарта, бога сидонского и праотца их рода. Она рассказала о восхождении на горы эрсифонийские, о путешествии в Тартесс и о войне против Мазизабала в отомщение за царицу змей: – Он преследовал в лесу чудовище с женским телом, с хвостом, извивавшимся по сухой листве, как серебряный ручеек. И он дошел до луга, где женщины со спинами драконов толпились вокруг большого костра, стоя на кончике хвоста. Луна кровавого цвета сверкала, окруженная бледным кольцом, и их красные языки, рассеченные, точно багры рыбаков, вытягивались, извиваясь, до края пламени… Потом Саламбо, не останавливаясь, рассказала, как Мелькарт, победив Мазизабала, укрепил на носу своего корабля его отрубленную голову. При каждом всплеске волн голова исчезала под пеной, солнце опалило ее, и она сделалась тверже золота; глаза ее не переставали плакать, и слезы непрерывно капали в воду. Саламбо пела на старом ханаанском наречии, которого варвары не понимали. Они недоумевали, о чем она им рассказывает, сопровождая свои речи грозными жестами. Взгромоздившись вокруг нее на столы, на пиршественные ложа, на ветви сикоморов, раскрыв рты и вытягивая головы, они старались схватить на лету все эти странные рассказы, мелькавшие перед их воображением сквозь мрак теогонии, как призраки в облаках. Только безбородые жрецы понимали Саламбо. Их морщинистые руки, свесившись над лирами, дрожали и время от времени извлекали из струн мрачные аккорды. Они были слабее старых женщин и дрожали от мистического возбуждения, а также от страха, который вызывали в них солдаты. Варвары не обращали на них внимания; они слушали поющую деву. Никто не смотрел на нее так пристально, как молодой нумидийский вождь, сидевший за столом военачальников между воинами своего племени. Пояс его был так утыкан стрелами, что образовал как бы горб под его широким плащом, прикрепленным к вискам кожаным ремнем, Расходившийся на плечах плащ окружал тенью его лицо, и виден был только огонь его глаз. Он случайно попал на пир, – отец поселил его в доме Барки, по обычаю царей; посылавших своих сыновей в знатные семьи, чтобы таким образом подготовлять союзы. Нар Гавас жил во дворце уже шесть месяцев, но он еще ни разу не видал Саламбо; сидя на корточках, опустив бороду на древки своих дротиков, он разглядывал ее, и его ноздри раздувались, как у леопарда, притаившегося в камышах. По другую сторону столов расположился ливиец огромного роста с короткими черными курчавыми волосами. Он снял доспехи, и на нем была только военная куртка; медные нашивки ее раздирали пурпур ложа. Ожерелье из серебряных полумесяцев запуталось в волосах на его груди. Лицо было забрызгано кровью. Он сидел, опершись на левый локоть, и улыбался широко раскрытым ртом. Саламбо прекратила священные напевы. Она стала говорить на всех варварских наречиях и с женской чуткостью старалась смягчить гнев солдат. С греками она говорила по-гречески, а потом обратилась к лигурам, к кампанийцам, к неграм, и каждый из них, слушая ее, находил в ее голосе сладость своей родины. Увлеченная воспоминаниями о прошлом Карфагена, Саламбо запела о былых войнах с Римом. Варвары рукоплескали. Ее воспламеняло сверкание обнаженных мечей; она вскрикивала, простирая руки. Лира ее упала, и она умолкла; затем, сжимая обеими руками сердце, она несколько мгновений стояла, опустив веки и наслаждаясь волнением солдат. Ливиец Мато наклонился к ней. Она невольно приблизилась к нему и, тронутая его восхищением, налила ему, чтобы примириться с войском, длинную струю вина в золотую чашу. – Пей! – сказала она". Восток, где роскошна и жестока жизнь, где чувственные, величественные страсти соседствуют с бесстыдной роскошью - всё это пленяет воображение. Говорят, Ян подольский сочинил роман, когда его возлюбленной нечего было читать после сказок "Тысячи и одной ночи". Из "Рукописи": "Так в мертвой тишине протекал час за часом, как вдруг я вздрогнул от неожиданного звона колокола. Я насчитал двенадцать ударов, а, как известно, злые духи имеют власть только от полуночи до первого пенья петуха. Как было не изумиться, если до этого часы ни разу не били, – и бой их произвел на меня зловещее впечатление. Вскоре дверь в комнату открылась, и я увидел на пороге черную, но отнюдь не страшную фигуру; это была красивая полунагая негритянка с двумя факелами в руках. Негритянка подошла, отвесила мне глубокий поклон и обратилась ко мне на чистом испанском языке с такими словами: – Сеньор кавалер, две иностранки, остановившиеся на ночлег в этом трактире, просят тебя провести вечер в их обществе. Не угодно ли следовать за мной? Я поспешил за негритянкой и, пройдя несколько коридоров, оказался в ярко освещенной зале, посреди которой стоял стол с тремя приборами, уставленный японским фарфором и графинами из горного хрусталя. В глубине залы возвышалось роскошное ложе. Несколько негритянок сновали туда и сюда, наводя порядок, но вдруг они почтительно расступились, образовав два ряда, и я увидел двух входящих женщин; лица их, цвета розы и лилии, чудно оттенялись эбеновым цветом прислужниц. Молодые женщины держали друг друга за руку. Одеты они были немного странно, по крайней мере, мне так показалось, хотя впоследствии, в дальнейших моих странствиях, я убедился, что это был обычный наряд, распространенный на берберийских побережьях. Он состоял, по существу, только из рубашки и корсажа. Верхняя половина рубашки была полотняная, а от пояса – из мекинесского газа, материи, которая была бы совершенно прозрачной, если бы широкие шелковые ленты, друг с другом соприкасаясь, не скрывали прелестей, находившихся под этим легким покровом. Корсаж, богато расшитый жемчугом и украшенный алмазными застежками, тесно охватывал грудь, а рукава рубашки, тоже газовые, были пристегнуты на плечах. Драгоценные браслеты покрывали их руки у запястий и выше локтей. Ножки незнакомок, ножки, повторяю, которые, принадлежи они злым духам, конечно, были бы кривые и оснащены когтями, были обуты в вышитые восточные туфельки, едва скрывавшие маленькие пальчики. На щиколотках у незнакомок сияли бриллиантовые браслеты. Незнакомки подошли ко мне с приветливой улыбкой. Обе были несравненные красавицы, каждая в своем роде. Одна – высокая, стройная, яркая, другая – нежная, робкая. Фигура и черты старшей с первого взгляда поражали своей правильностью. У младшей, полненькой, были пухлые губки, а прищуренные глаза оттенены необычайно длинными ресницами. Старшая обратилась ко мне на чистейшем испанском языке с такими словами: – Сеньор кавалер, спасибо тебе за любезность, с которой ты пожаловал на наш скромный ужин. Я думаю, он будет нелишним… Она произнесла это с такой улыбкой, что я подумал, уж не по ее ли приказу был уведен мой мул с провизией. Но сердиться не приходилось – ущерб был щедро восполнен. Мы сели за стол, и та же незнакомка промолвила, придвигая ко мне блюдо из японского фарфора: – Сеньор кавалер, это – олья подрида, приготовленная из мяса всякого рода, кроме одного, так как мы – правоверные, или, говоря точнее, мусульманки. – Прекрасная чужеземка, – ответил я, – ты, безусловно, очень точно выразилась. Кому же более пристало говорить о верности? Ведь это религия искренне любящих сердец. Однако, прежде чем утолить мой голод, не откажите в любезности сделать то же самое с моим любопытством, – скажите, кто вы? – Кушай, сеньор кавалер, – возразила прекрасная мавританка. – У нас нет от тебя никаких тайн. Меня зовут Эмина, а сестру мою – Зибельда; мы живем в Тунисе, но семья наша родом из Гранады, и некоторые наши родственники остались в Испании, где тайно исповедуют веру отцов. Неделю тому назад мы покинули Тунис и высадились на пустынном берегу возле Малаги. Потом перевалили горы между Лохой и Антекерой и, наконец, приехали сюда, чтобы переодеться и уйти от поисков. Как видишь, сеньор, наше путешествие – большая тайна, которую мы вверяем твоей порядочности. Я уверил прекрасных путешественниц, что меня им нечего опасаться, и стал подкреплять свои силы; ел я с некоторой жадностью, однако не без вынужденного изящества, о котором никогда не забывает молодой человек в обществе женщины. Увидев, что первый голод мой утолен и я перехожу к тому, что в Испании называют los dulces[2], прекрасная Эмина велела негритянкам показать мне, как у них на родине танцуют. Кажется, никакое приказание не могло быть для них приятнее. Они исполнили его с увлечением, которое почти граничило с распущенностью. И я, наверно, не сумел бы положить конец этим пляскам, если б не спросил прекрасных незнакомок, не предаются ли они тоже иногда этой забаве. В ответ они встали и велели подать им кастаньеты. Танец их напоминал болеро, зародившееся в Мурсии, и фоффу, которую танцуют в Альгарве. Кто знает эти края, тот легко представит себе его, однако никогда не сумеет постичь того очарования, которое придавали ему прелести обеих африканок, прикрытые прозрачными складками, сбегающими по их стройным станам. Некоторое время я спокойно смотрел на восхитительных плясуний, но в конце концов их движения, все более стремительные, оглушающий звук мавританской музыки, чувства, возбужденные обильными яствами, – все это, вместе взятое, ввергло меня в дотоле неизведанное волнение. Я просто не знал, женщины это или какие-то коварные призраки. Я уже не смел смотреть, не хотел видеть, закрыл глаза рукой и в то же мгновение почувствовал, что теряю сознание. Обе сестры подошли ко мне и взяли меня за руки. Эмина заботливо осведомилась, как я себя чувствую, – я успокоил ее. А Зибельда спросила, что это за медальон на груди моей, – наверно, портрет возлюбленной? – Это талисман, полученный от матери. Я обещал никогда его не снимать. В нем заключена частица животворящего креста. Услышав это, Зибельда отступила и побледнела. – Ты испугалась, – продолжал я. – А ведь креста боятся только злые духи. Эмина ответила за сестру: – Сеньор кавалер, ты ведь знаешь, что мы мусульманки, и не должен удивляться огорченью, которое ты невольно причинил моей сестре. Признаюсь, у меня тоже такое чувство: нам досадно, что ближайший наш родственник принадлежит к христианскому вероисповеданию. Эти слова удивляют тебя, но ведь твоя мать – из рода Гомелесов. Мы тоже принадлежим к этому роду, который ведет свое происхождение от Абенсеррагов… Но сядем на этот диван, я расскажу тебе подробней… Негритянки ушли. Эмина усадила меня в углу дивана и села рядом, подогнув под себя ноги. А Зибельда легла по другую сторону, облокотившись на мою подушку, и мы были так близко друг от друга, что наши дыханья смешивались. Эмина, казалось, минуту обдумывала; потом, бросив на меня полный участия взгляд, взяла меня за руку и начала так: – Я не хочу скрывать от тебя, милый Альфонс, что нас свел с тобой не просто случай. Мы ждали тебя здесь, и если бы, движимый страхом, ты выбрал другую дорогу, ты навсегда лишился бы нашего уважения. – Ты мне льстишь, прекрасная Эмина, – возразил я. – Не понимаю, отчего тебя так интересует моя храбрость. – Нас очень интересует твоя судьба, – продолжала мавританка, – но, может быть, это покажется тебе менее лестным, когда ты узнаешь, что ты – первый мужчина, которого мы встретили в жизни. Тебя удивляют мои слова, и ты как будто сомневаешься в их правдивости. Я обещала рассказать тебе историю наших предков, но, наверно, будет лучше начать с нашей собственной. ИСТОРИЯ ЭМИНЫ И ЕЕ СЕСТРЫ ЗИБЕЛЬДЫ Наш отец Газир Гомелес, дядя по матери дею, который правит теперь в Тунисе. Братьев у нас не было, мы никогда не знали отца и, оставаясь с малых лет запертыми в стенах сераля, не имели ни малейшего представления о вашем поле. Но природа наделила нас неизъяснимой склонностью к любви, и, за отсутствием кого-либо другого, мы страстно полюбили друг друга. Привязанность эта возникла уже в младенческие годы. Мы заливались слезами, когда нас хотели ненадолго разлучить. Если одну из нас наказывали, другая плакала навзрыд. Днем мы играли за одним столиком, а ночью спали в одной постели. Это сильное чувство, казалось, росло вместе с нами и особенно усилилось благодаря одному обстоятельству, о котором я тебе расскажу. Мне было тогда шестнадцать лет, а сестре четырнадцать. Мы давно заметили, что мать старательно прячет от нас некоторые книги. Сначала мы не обращали на это особенного внимания, и без того наскучив книгами, по которым нас учили читать; но с возрастом в нас проснулось любопытство. Улучив минуту, когда запретный шкаф был открыт, мы быстро вытащили маленький томик, в котором описывались чувства Меджнуна и Лейлы, в переводе с персидского, сделанном Бен-Омаром. Это захватывающее произведение, изображающее пламенными красками любовные наслаждения, зажгло наше молодое воображение. Мы не могли их понимать, никогда не встречая представителей вашего пола, но повторяли новые для нас выражения. Мы обменивались речами любовников и в конце концов страстно пожелали любить друг друга, как они. Я взяла на себя роль Меджнуна, а сестра – Лейлы. Сперва я открывала свою страсть, подбирая цветы и букеты (этот способ объяснения в любви применяется во всей Азии), потом стала кидать на нее полные огня взгляды, падала перед ней на колени, целовала следы ее ног, умоляла ветерок передать ей мою тоску и пробовала воспламенить его жаркими вздохами. Зибельда, следуя указаниям поэта, назначила мне свидание. Я упала к ее ногам, стала целовать ей руки, обливать слезами ее колени. Моя возлюбленная сначала оказывала легкое сопротивление, но вскоре позволила мне сорвать несколько поцелуев и, наконец, целиком разделила мои пламенные чувства. Наши души, казалось, слились в одно, и более полного счастья мы не могли себе представить. Не помню уже, как долго занимали нас эти страстные сцены, но постепенно порывистость наших чувств заметно охладела. У нас проснулся интерес к некоторым наукам, в частности, о растениях, которые мы изучали по трудам славного Аверроэса. Моя мать, убежденная, что нельзя пренебрегать никакими средствами, способными рассеять скуку сераля, относилась с сочувствием к нашим занятиям и, желая облегчить нам ученье, выписала из Мекки святую женщину по имени Хазарета, что означает святая из святых. Хазарета учила нас законам Пророка и преподавала нам науки тем чистым и мелодичным языком, каким говорят теперь только потомки корейшитов. Мы не могли вдосталь ее наслушаться и скоро знали наизусть почти весь Коран. Потом мать рассказала нам историю нашего рода и передала множество сочинений, из которых одни были написаны по-арабски, а другие по-испански. Дорогой Альфонс, ты не поверишь, как нам стала противна ваша религия, как возненавидели мы ее служителей. А с другой стороны, превратности и несчастия, выпавшие на долю тех, чья кровь текла в наших жилах, необычайно заинтересовали нас. Мы восхищались то Саидом Гомелесом, перетерпевшим мученья в застенках инквизиции, то его племянником Леиссом, который долгие годы вел в горах жизнь дикую, мало чем отличающуюся от жизни хищных животных. Подобные описания будили в нас восхищение перед мужчинами, нам хотелось увидеть их, и часто мы поднимались на террасу в саду, чтобы хоть издали взглянуть на моряков на озере Голетта или правоверных, спешащих к источнику Хамам-Неф. Хоть мы и не забыли уроков любезного Меджнуна, однако с тех пор больше им не следовали. Я даже думала, что моя любовь к сестре совершенно погасла, как вдруг новое событие доказало мне, что я ошибаюсь. Однажды мать привела к нам некую принцессу из Тафилета, женщину преклонных лет. Мы постарались принять ее как можно лучше. После ее ухода мать объявила мне, что принцесса сватает меня за своего сына, а сестра моя предназначена в жены одному из Гомелесов. Новость эта поразила нас как гром среди ясного неба. Первое время мы не могли вымолвить ни слова, потом горе разлуки так живо встало у нас перед глазами, что мы предались самому жестокому отчаянию. Мы рвали на себе волосы и оглашали сераль воплями. Наконец, когда проявления нашей горести достигли грани безумия, мать, испуганная, обещала не выдавать нас насильно и предоставила нам возможность либо остаться в девушках, либо выйти за одного и того же мужчину. Эти заверения немного нас успокоили. Вскоре после этого мать сказала нам, что говорила с главой нашего рода и он согласился, чтоб мы вышли за одного и того же человека, но чтобы он был из рода Гомелесов. Мы ничего не ответили, но с каждым днем мысль иметь одного и того же мужа все больше нам улыбалась. До тех пор мы ни разу не видели ни старика, ни молодого мужчины, разве только на большом отдалении; но поскольку молодые женщины казались нам привлекательнее старых, нам очень хотелось, чтоб и супруг наш был тоже молод. Мы надеялись, что он сумеет объяснить нам некоторые места в книге Бен-Омара, которых мы сами не могли понять… Тут Зибельда перебила сестру и, сжимая меня в объятиях, промолвила: – Милый Альфонс, зачем ты не мусульманин! Как я была бы счастлива видеть тебя на груди у Эмины и разделять ваше наслаждение, участвовать в ваших ласках. В нашем доме, как и в семье Пророка, потомки по женской линии имеют такие же права, как и по мужской, от тебя зависело бы стать главой нашего рода, который уже клонится к упадку. Для этого было бы довольно открыть свое сердце лучам нашей веры. Слова эти показались мне до такой степени похожими на дьявольское искушение, что я посмотрел, не заметны ли следы рожек на прекрасном челе Зибельды. Я пробормотал несколько слов о святости моей религии. Обе сестры отстранились от меня. Лицо Эмины приобрело строгое выражение, и прекрасная мавританка продолжала в таком духе: – Сеньор Альфонс, я слишком много рассказывала о себе и Зибельде. Это не входило в мои намерения; я села рядом с тобой, чтобы сообщить подробности, касающиеся рода Гомелесов, от которых ты происходишь по женской линии. Вот что я хочу тебе поведать".
Николай Шальнов: тэги: музыка, ностальжи Вот как раз тот случай, когда не знаешь, где раздобыть ноты красивой музыки, с которой связаны сентиментальные воспоминания. Рита сегодня пыталась вспомнить один вальс, который играла когда-то в муз. школе, называется "Raining", вспомнила подобие вступления, а продолжения среди нот интернета нет. Жаль, помню, он очень красиво звучал, как будто подражая звукам грозы и дождя: http://www.youtube.com/watch?v=ix3q3Dm4-zs&feature=youtu.be
Николай Шальнов: тэги: моя шокирующая жизнь Осталось только одеть платье цвета фуксии, в котором похоронили Эльзу Скиапарелли - автора мемуаров, в честь которых назван тэг этого поста. В жизни Риты, по-видимому, проигрывается мистерия Бенджамина Баттона: после того, как её остригли, как викторианскую овцу, путаница с восприятием её возраста стала просто невыносимой. Уж сколько раз твердили миру, то бишь парикмахерам, чтобы те не шибко коротко её стригли, но парадокс жизни, который заключается в том, что эта её стрижка нравится всем без исключения, выходит для Риты боком. Так, например, в кабинете у психолога специалист говорит: "Да, садитесь сюда, а внучонок ваш пусть сюда сядет". В магазине тканей: "Вчера к вам мой сын заходил" - "Сын!?!". На улице - матушке: "Ишь, какого молоденького отхватила!". В "Магните: "Тебе ещё шестнадцати нет, а ты уже вино хлещешь". Жесть. Это пугает как некоторые описания в романах Энн Райс: "Ей суждено было навсегда остаться ребенком-демоном, - тихо и удивленно сказал он. - И я внешне тот же молодой человек, каким был, когда умер. И Лестат. Но душа Клодии изменилась. Это была душа вампира, женщины-вампира. Она становилась женщиной. Она стала больше говорить, хотя по-прежнему любила молча размышлять и могла часами слушать меня не прерывая. С ее кукольного личика смотрели недетские глаза. Она отбросила невинность, как сломанную игрушку. Она стала нетерпеливей. В тонкой кружевной сорочке, расшитой жемчугом, она раскидывалась на кушетке, и в этом была какая-то жуткая чувственность. Она превращалась в опытную соблазнительницу, настоящую женщину. В ее голоске, по-прежнему чистом и мелодичном, явственно зазвучали женские нотки, и порой это шокировало. Она вела себя непредсказуемо. То целыми днями молчала, то вдруг принималась язвительно высмеивать предсказания Лестата по поводу грядущей войны. Прихлебывая кровь из хрустального бокала, она говорила, что в доме мало книг, что надо непременно их достать, пусть даже украсть; говорила про какую-то даму, которая живет в роскошном поместье за городом и собирает книги, как драгоценные камни или как бабочек, и спрашивала, смогу ли я провести ее в спальню к этой женщине".
Николай Шальнов: тэги: мыслевыброс, искусство вечно, фетишизм «Насколько же иной была судьба вещей, созданных людьми! Куда они девались? Где дивное одеяние шафранного цвета с изображением битвы богов и титанов, сотканное смуглыми девами для Афины Паллады? Где велариум, натянутый по приказу Нерона над римским Колизеем, это громадное алое полотно, на котором было изображено звездное небо и Аполлон на своей колеснице, влекомой белыми конями в золотой упряжи?» - пишет Уайльд. Где великолепное издание «Разоблачённой Изиды», на которую Рита копила два месяца и которую дала почитать какому-то херу, с которым обменяла её на время на «Ангелов и демонов»? Где трёхтомник «Властелина Колец», «Хоббита» и «Сильмариллиона», который Рита дала почитать одному служке, который, вопреки всем христианским добродетелям, так и не вернул его обратно? Где собрание сочинений Папюса и Блаватской, которые от Риты спрятали домашние в неизвестном месте? Впрочем, грех Рите жаловаться: что легко пришло, то легко и ушло, «habent sua fata libelli» - говорили римляне. Поверим им на слово и понадеемся, что эти книги принесли свою пользу, какую и должны были принести по своему назначению. Рита, впрочем, славно развлекла себя на днях «Мемуарами» Казановы и «Галантными празднествами» Верлена, а «Блеск и нищета куртизанок» и вовсе сразили Риту наповал теми своими сценами, в которых живописуется нравственное падение людей, населяющих «Париж, где продаётся и покупается всё». Помнится, это великое произведение помогло Рите не свихнуться от скуки в хирургическом отделении, где она целыми днями слушала «Танец маленьких *лядей» и пыталась вникнуть в суть «Феноменологии духа» Гегеля. Некоторые сцены этой книги вяжутся у Риты с другими отрывками: так, например, сцена, где Люсьен прогуливается с «крысой» Тампиль по Оперному Театру, можно сравнить со сценой из «Счастливых преступников» Барбе д`Оревильи (хотя и весьма метко замечено, что "Барбе находит точные слова там, где Бальзак утопает в перифразах, у Барбе есть неподдельность и подлинность") - в обоих этих произведениях живо описано единение духа любящих и какая-то надмирность их существования, в чём-то даже надломленность, а изображение покоев куртизанки и молитва бывшей Люпо навязчиво ассоциируется с молитвой Консуэло в домике венецианского предместья. Только в случае с Консуэло – это воплощённая добродетель, а в «Блеске и нищете» - это покаяние чистосердечной Магдалины. Что, впрочем, равнозначно, поскольку среди всех населяющих мир бальзаковского романа только одна проститутка сохранила человеческое лицо, любовь облагородила куртизанку. «Если «человек» звучит гордо – значит он не прекрасен», - говорит цинизм в Рите, однако «блаженные нищие духом [куртизанки] ибо их есть царство небесное». Когда Рита отождествляет себя с астрологическими идеями, у неё поневоле начинается лёгкое расстройство гендерной самоидентификации, что навело её на мысль, обозначенную в Платоновском «Пире» - о женском и мужском начале души, это нашло своё отображение в сравнении этих самых начал Риты с образами журналиста Люсьена, которого ещё недавно в Париже «душили железные руки нищеты» и Тампиль, «элекрическим скатом», которая, взращенная на потеху безнравственной публике, оказалась отличной от душевного убожества продажных телом и духом остальных своих товарок. Да и аристократок. Высокие идеалы, однако было интересно вспомнить «Клуб свиданий старшей школы Оран»: отождествляясь с Харухи, невольно хочется оказаться на месте обворожительного Тамаки, несмотря на стойкую ассоциацию Риты богатеньких буратино с ограниченностью души. Духовная жизнь всегда парадоксальна: великий грешник может стать великим святым, и наоборот. Читаешь Бальзака и думаешь: вот не лень было мужику столько писать… Да таким сложным слогом, пока дочитаешь до конца, забудешь, что было в начале, да ещё и все эти имена, события, отсылки к прошлому… Вспоминается первое ощущение от прочтения «Властелина колец» в переводе Муравьёва и Кистяковского: как справедливо заметил первый, под «ВК» чувствуется мощная база – база в виде намоленного Ритой «Сильмариллиона» - старого томика, окружённого Ритой большим почётом и лежащий на особом месте в её будуаре. За всем этим вспомнилась ещё "Красота по-американски" - самая большая любовь 14-15 - летия Риты, это был первый фильм, продолжение которого она хотела бы увидеть больше всего на свете. И ей одинаково было жаль и Джейн, и Анджелу, более всего на свете боящуюся "быть обычной", но оказавшуюся вполне заурядной красоткой, что, впрочем, не лишает образа последней неизъяснимого обаяния.
Николай Шальнов: тэги: легендариум, мыслевыброс, искусство вечно Привычка связывать события «Сильмариллиона» с событиями своей жизни у Риты сохранилась, а, вернее, возникла и не изменялась, с того момента, когда она перевернула первую страницу «Акаллабет». «Властелин Колец» - настолько универсальная вещь, то по ней можно изучать жизнь, как по бальзаковской «Человеческой комедии». Одна время у Риты даже была привычка привязывать образы персонажей эпопеи к своим многочисленным знакомым, и это было довольно занимательным упражнением для ума. Несмотря на то, что образ Гэндальфа весьма мил, Риту почему-то всегда притягивал образ Сарумана – могущественный чародей, не убоявшийся посвятить свой досуг изучению свойств Колец Власти, осмелившийся бросить вызов самому Барад-Дуру в состязании на изощрённость ума. Волею случая Ортханк переводился с древнеристанийского как «лукавый ум». Хотя Саруман - предатель и отступник, было в его предательстве что-то, не зависящее от его натуры: трудно было устоять перед искушениями, которых ему сулило обладание Сауроновским кольцом. И жаль было уничтоженный Изенгард: наверняка Курунир вложил в него много своего личного, с таким всегда жаль расставаться. И в его упрямстве было что-то героическое, хотя Рита и не верит в героев. Не героическое, а стойческое, точнее. И ещё один образ притягивает Риту в «ВК», особенно отчётливо он обозначен в фильме: образ Элронда. Папаша непутёвой дочки. Шутка, конечно. Провидец, наставник, душеводитель, хранитель мудрости и страж доблести. Красивая сцена там, где он разговаривает с Вечерней Звездой касательно её будущего, всё очень интимно и тонко передано. Чудесная сказка о былых благородных временах. Как Лестат дал выбор парню, взявшему интервью у Луи, Элронд дал Арвен выбор – тот выбор, которого не было у него. Впрочем, у Сарумана тоже не было выбора, с кем соперничать: Барад-Дур для Риты – собирательный образ всех, с кем она соперничает, правда, она всё-таки гнушается подлых методов, какими не гнушаются те, кто обосновался в Мордоре. Рита только лишь оккупировала нуменорскую башню, присвоила себе ключи от крепости и зырит в палантир, который порой показывает совсем не то, что хочется видеть.
Николай Шальнов: тэги: графомания, музыка, светлые гении Почему-то написалось под вдохновением "Потерянного рая" Арии. Можно добавить в цикл "Апологии" вместе с "Морганой" и "Идеалом" =) Саруман Там, где неба угасают Предзакатные огни, В небо смело устремляет Грани чёрные свои Клык-гора - Ортханк могучий, Мудрость древнюю храня, Разрезающий ход тучи, Ларь хранящую дождя. И небесных звездоходов Пристань временного сна Зачарованные воды Омывают, и весла Ариэн ладьи прекрасной Башню трогают, когда Дева сходит в полдень ясный Помечтать на облаках. Улучив момент, украдкой Посоветоваться с ней На высокую площадку Всходит милый чародей Вопреки законам строгим Неизменности путей Сил небесных... Гор отроги, Травы роханских степей, Бесконечные дороги, Сны бессмертных и людей - Тебе ведомо, что скрыто: Души, мысли и сердца, Члены Светлого Совета Ждут совета мудреца. Корни гор взродили башню, Ту, что ты облюбовал, Может, то, что ты не знаешь, Ты, укрывшись в ней, мечтал Распознать умом могучим, Просвещать, учить, вести, Бездны духа словом жгучим Пробуждать и осветить. Может, то, что преступленьем Эльфы глупые сочли, Было сумрачным хотеньем, Зовом дерзостным души?.. Страсть, которая спалила Дух великий твой в золу, В мудрость Тьму оборотила. Непонятный никому, Ты ушёл, о старче, в вечность, Миру славный дав урок, Верю: знанья бесконечность Мандос для тебя сберёг.
Николай Шальнов: тэги: сказки о жизни, эстетические категории В поисках рецептов философского камня Рита наткнулась на эту статью ("Прекрасные женщины старше 50-ти"): http://www.artofcare.ru/top/6176.html. "Богинями мы были и остались, сводя с ума безумством наших тел, да облизнутся те, кому мы не достались, да сдохнут те, кто нас не захотел" =)
Николай Шальнов: тэги: звезда в шоке, мыслевыброс, культур-мультур Что лучше: древние культуры или так называемые "современные"? Рита в который раз склоняется к первому, поскольку всякий раз, когда она заползает на "Луркоморье", настроение у неё падает на весь день. Этот ресурс - квинтэссенция того, во что превращается Рита, когда недовольна жизнью. Нет, и всё бы хорошо, но как устаёшь от этих бесконечных непонятных определений, которые в большинстве своём несут в себе отрицательный смысл, от этого негатива, который подан там с претензией на достоверное изображение действительности! Хотя Рита и понимает, что всё то, что существует под небом, в том числе и этот ресурс, имеет, по Екклезиасту, своё место и время, но всё же поливать грязью всё подряд - не, "я не вампир", как высказалась моя тётка про готику. Особенно после того, как Лору Бочарову определили ссылкой на статью "ТП" (нехорошее значение, для тех, кто не знает). Может быть, Рита слишком большая гуманистка, чтобы развенчать всё, чем живёт современное общество, но она всегда восхищалась теми, кто способен видеть идеальное во всём, "даже посреди пожаров и разрушительного ада войны", а, может, она просто ценит веру превыше разума, даже коллективного, того, который зациклился на себе самом, превратившись в кривое зеркало всего, что он же там и отразил. "Отражая, ум покрывается пылью. Даже невежество лучше, чем интеллектуальная учёность без мудрости души, её направляющей", - говорили древние. Хотя Рита всегда бесконечно восхищалась самой идеей аристотелевских категорий, подгонять под их подобие великолепие и удивительность жизненных проявлений, по моему - большая профанация. Кто без греха, киньте в грешную Риту помидор. Всегда хотелось подрисовать это, когда рассматривал эту фреску.
Николай Шальнов: тэги: графомания, охотники за сновидениями Клуше из рекламы приснился СНИЛС, а Рите приснился Деймон, одноклассница и старый приятель. Что бы это могло значить? Деймон если и снится мне, то в ореоле невыразимой притягательности, а старая подруга теперь так далеко, что поневоле начинаешь скучать о прошлом. Приятель, Артур, кстати, тоже молчит: раньше Рита развлекала себя тем, что периодически отправляла ему в контакт что-нибудь из классики, поскольку этот принц не слушает ничего, кроме тяжелой музыки. Интересно, спасёт ли это вопоминание хотя бы пресловутая бутылка водки из описания положения синастрического Нептуна в 11 доме, раз она не сумела когда-то спасти наши дружеские отношения? Утреннее вино На мотивы Бодлера Душа вина поёт в бутылке Под утро, в сумрачном гробу Своём, под пробкой монастырской: "Я так давно свою судьбу Ждало, но, прежде чем истаю Во рту амброзией богов И унесу к высотам рая, Поведая, друже, всем о том, Каким виденьем был овеян Твой сон сегодняшний: Морфей Тебя, наверное, с неделю Уже томит тоской степей: Из ночи в ночь долины, рощи Пожар пустынных миражей Отсвет на сомкнутые очи Бросают сломленных лучей Большого солнца, что в темнице Небесных круч заточено, Ему так холодно, что снится Светилу водное стекло, В котором можно обновиться, Смывая чад людских страстей, И в ад подводный погрузиться, Где груды кладов спят на дне. Холодный блеск сокровищ чудных, Хранимых гадами глубин Пылает огненным и жгучим, Бессменным ужасом златым. Вбирая мнимый свет, бесстрастно Над миром всходит солнце вновь, Чтоб также холодно и властно Вершить свой вечный суд дневной". "Сегодня видел юность мира, - Ответил каменщик вину, - Девчушка милая косила Траву на солнечном лугу, Её любил любовью Лира, Судьба нас с нею развела, И не смогу цветком жасмина Увить любимого чела. И видел друга, о котором Я вспоминаю в тьме ночей, Когда стучится в мои окна Хвастливый мартовский Борей. И видел древнего вампира, Бредущего во тьме ночи, И жизнь в отторгнутого миром Я влил проклятием своим".
Николай Шальнов: тэги: моя шокирующая жизнь, готика, сказки о дружбе, листы старого дневника Рита Скитер завершила операцию "Рита Скитер и свитер Молли Уизли, когда на улице весенняя оттепель". Несмотря на то, что на улице довольно тепло, матушка нарядила Риту на работу в длиннющий свитер, напоминающий бронежилет. Вспомнилось стихотворение Бодлера "Смерть любовников": "Постели, душные от ласки ароматов, как жадные гроба, раскроются для нас". Между прочим, Рита, подобно Офелии из некрасовского стихотворения, побывала-таки на "сумрачных гробах" - на оренбургском кладбище. "Тяжёлое место", - сказала Ритина матушка. "Да, вот преимущество готов над простыми смертными - им здесь хорошо", - ответила Рита, и предложила прокатиться обратно до города на газели, которая при ближайшем рассмотрении оказалась катафалком. Помимо всех прелестей некрополя, Рита обнаружила за тамошней остановкой указатель с надписью "Гребени", повёрнутый прямо к обители усопших. Недаром, по-видимому, Рита ратовала за то, что отпуск лучше проводить не в Таиландах и Турциях, куда периодически отправляется мамина подруга, а среди полей и лесов просторов двадцать пятого километра под городом, которые и называются "Гребени", ставшего легендарным среди неформалов Оренбурга. Рита гордится этим своим убеждением, сравнивая времяпрепровождения в этом местечке с жизнью Толкина в Южной Африке, четырёх лет проживания в которых Профессору "хватило на все описания природы во "Властелине колец". Человек, о котором Рита не перестаёт помнить, это её старый приятель - Ворон, фотографию которого Рита хранит в своих архивах наряду с изображениями всех остальных своих соратников, и он чем-то напоминает Рите оборотня, типа Джейкоба: на этой весьма удачной фоте он овеян ореолом какого-то отрицательного обаяния. Может быть, это не тот нечеловеческий блеск, которым награждает своих героев Та-Чьё-Имя-Нельзя-Называть, но, во всяком случае, Рита решила сохранить его в анналах этой саги о деяниях, которой она иногда называет в шутку страницы этого дневника. Марла Зингер советовала Джеку из "Бойцовского клуба" "скользить", Рита только и занимается тем, что скользит умственным взором по поверхности вещей, и, по-видимому, по поверхности морализма тоже, чем часто напоминает себе Черити из "Эльвиры Повелительницы Тьмы" - такую же ханжу, как и сама Рита. "Стоит только в нашем городе появиться кому-то вроде этой Эльвиры, как в школах сразу же начинают преподавать сексуальное воспитание, а в детских садах - раздавать презервативы", - повторяет Рита за председательницей городского совета, бросая камешек в огород своей сопернице. Может быть, это связано с тем, что у Риты ещё теплится надежда не обратиться в "предмет домашней мебели, которая порядком обветшала и нуждается в замене", о котором вещает синастрический Сатурн в 4 доме. Рита спешит утешить себя своей же старой заметкой на обложке одного из своих старых дневников: "И домашняя мебель может быть изящной, как мебель Буля, даже если она и устарела". (Андре Буль - известный мебельщик эпохи Людовика XIV). Вместе с этой ремаркой Рита обнаружила там же выписку из трудов Ньютона: "О Боже, я мыслю твоими мыслями и вслед за тобой". Находя в простой и естественной красоте единственный и неиссякающий иссточник вдохновения, Рита удивляется тому, как можно не верить в Бога, и поражается тем её друзьям, которые держатся от оккультизма подальше или, во всяком случае, считают сокровенные науки чем-то неотмирным и далёким от реальности. Рита, хотя и не преуспела в них, всё же позавидовала Казанове, который в своих мемуарах рассказывает о том, как за короткое время достиг степени Мастера в одной из европейских масонских лож. Может быть, стоит привести здесь одну из записей в той же тетради, запись эта воплотила собою самую типичную для Риты Мэри Сью. Пусть эта Аспазия от готической ритиной душонки послужит напоминанием о том, какой может стать внутренняя жизнь того, кто сказал однажды вслед за лермонтовской Тамарой: "Пусть примет сумрачная келья, Как гроб, заранее меня". Из историй про готку Дженис: "… Она обладала теми качествами натуры, за которые её не любили, но прекрасный философский склад ума её был тем мерилом лучшего в ней, что изредка поневоле выявляла из неё сутолка нашей шумной и вечнобушующей у нашего порога жизни. Одеваясь, разумеется, исключительно в чёрное, она стремилась и мир вокруг себя обратить в чарующее облако мистики и сумеречной тайны, ореолом окруживший бы её саму – воплощение лихорадочной тоски по чему-то недостижимо далёкому, тому, что обращалось порой в призрак огромного, окутанного саваном ночи и чёрных туч города. И прорех этих туч не переставая лил дождь, и казалось, весь мир её, её маленькая комнатка, затерянная в лабирнте бетонных громад, была освещена лишь парой-тройкой бледных свечей, силившихся разогнать тьму, нависшую над этим миром, лишённом света и отражающимся в двух безднах: в омутах луж и в небесах, заволоченных тяжёлой ватой чёрных облаков. Изредка в прорехах этих туч проглядывала едва заметная луна, отбрасывая слепые бледные пятна на асфальт; исковерканные тенями деревьев, эти пятна становились чем-то вроде теней, отбрасываемых мраком, и пейзажи этого одинокого, мёртвого и забытого города становился ещё тоскливей. Дженис мыслями своими часто возвращалась к прошлому, обагрённому, по её же словам, «закатными огнями», освежённому морским бризом, пришедшем, казалось, из ниоткуда (её город раскинул свои каменные щупальца посреди степи), возвращалась к длинным, утомительным прогулкам в одиночестве среди каменной толчеи уставившихся в небо десятиэтажек, и среди степей, где ветер колебал рассыпанные по всхолмьям большие острова высокой травы, одинаково безразличный как к судьбе города, так и к судьбе отдельного человека, несмотря на то, что он смог, если бы захотел, узнать обо всём, что происходит в один миг. Одев на шею свой любимый чёрный ошейник, она направилась прямиком на городское кладбище, на котором, по её признанию, отдыхала её душа. Да, в этом месте, полном всевозможных чар, исполненном какого-то особенного, святого, застывшего очарования, можно было предаваться странным грёзам и тем мечтам, которые рождают в нас некоторые городские виды, представляющие собой сочетания несочетаемого, как, например, великолепная луна на чёрном небе над безмолвным городским базаром. Горящая на её столе свеча в каменном черепе свидетельствовала о странном стремлении Дженис ко всему условному, символическому и застывшему, подобно тому, как застывает под могильной плитой охладевающий труп. Дженис любила оставаться в одиночестве, прикрыв плечи роскошной мантильей, коротая таким образом долгие дни сезона туманов и дождей. Иногда, когда Дженис мирилась с кажущейся несправедливостью жизни, она успокаивала себя тем, что большее и лучшее ждёт её впереди, хотя она наслаждалась тем, что происходит в её жизни сейчас, на настоящий момент, ведь сотни знаков сопровождало её, по её рассказам, в течении дня. Рядом с нами присутствует столько намеков на иную жизнь, жизнь, отличную от нашей и столь же несравненно близкую к ней; часто во снах Дженис видела то, что впоследствии являлось к ней в странных формах, вроде тех, которые она пыталась описать в своём дневнике. Сны были ей отдушиной для уставшего творческого ума, не находящего иного выхода кроме как в видениях, истолковываемых ею позже по методу Фрейда. Весь её мир был затянут серым сумраком. <…>" Интересно, как можно связать "Символ Понимания" с MC этого человека с "Символом Мистицизма" той знакомой, которая играла в переходе и о которой Рита писала в после про "Музыкантш"? А, может быть, его можно связать с Ритиной Венерой, в которой значится "чувство любви, восприятие красоты, понимание искусства. Юношеская любовь". нет, Рита никогда бы не хотела вернуться к тому, что составляет юношескую любовь в зрелом возрасте, почему-то у Риты с этим связано и чувство безотвественности тоже.
Николай Шальнов: тэги: графомания Передача недавно на "Виасат Хистори" была про эту персону, во многих отношениях очень замечательная личность. Вторая жена Генриха XVIII. Вспомнилась её последняя патриотическая воля, стихотворение построено по аналогу "Марии Стюарт" Брюсова. Анна Болейн Гляжу на лик - таким же рисовали Иконописцы встарь лик истины святой. За призраком твоим в былого дали Мой дух бредёт, как за родной сестрой Брести готов по летнему я полю, Пылающему сотнями цветов Безбрежным днём... Как не печальна доля Моя - твоя печальней. Облаков Закатных танец - юных дней твоих Зерцало сумрачных предначертаний, Быть может, среди буйства волн морских, Ладью твою толкающую в дали От милой Франции, узрела ты богов Решение о тебе: "Мечтать и править, Влюбить в себя весь королевский двор, А после жизнь свою безвременно оставить. Пусть недоношенное чадо искупленьем За дни беспечные и пышный блеск пиров, За беззаботное и светлое веселье Ей будет в будущем: полёт орлов Губителен бывает для зайчонка И коршун - для кукушкина гнезда, Но выбор твой запомнится потомкам - Смерть от французского стального топора".
полная версия страницы