Форум » Дневники персонажей » Дневник Риты Скитер (продолжение) » Ответить
Дневник Риты Скитер (продолжение)
Николай Шальнов: [quote]И они пали в его объятия, и осыпали его поцелуями, и отвели во дворец, где облекли его в дивные одежды, и возложили на его голову корону, и дали ему в руки скипетр, и он стал властелином города, который стоял на берегу реки. И он был справедлив и милосерд ко всем. Он изгнал злого Волшебника, а Лесорубу и его жене послал богатые дары, а сыновей их сделал вельможами. И он не дозволял никому обращаться жестоко с птицами и лесными зверями и всех учил добру, любви и милосердию. И он кормил голодных и сирых и одевал нагих, и в стране его всегда царили мир и благоденствие. Но правил он недолго. Слишком велики были его муки, слишком тяжкому подвергся он испытанию — и спустя три года он умер. А преемник его был тираном.[/quote] Оскар Уайльд, "Мальчик-Звезда"
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно, юмор, мылевыброс, старые мастера Из жизнеописания Фридриха Ницше в послесловии к "Заратустре": "24 мая - поджог Тюильри в Париже коммунарами; слухи о подожжённом Лувре. Запись Козимы Вагнер от 28 мая: "Рихард оживлённо говорит о пожаре и его значении: "если вы не способны создавать полотна, то вы не стоите того, чтобы обладать ими". Профессор Ницше говорит, что для учёных такие события равносильны концу всего существования. О Бакунине: гордится ли он этим?". Из письма к К. фон Герсдорфу от 21 июня: "Кроме битвы наций нас ужаснула та голова интернациональной гидры, которая столь страшным образом предстала вдруг взору как индикатор совершенно иных битв будущего. Если бы мы смогли переговорить с глазу на глаз, присущая нашему миру чудовищная ущербность современной жизни, по сути всей старой христианской Европы и её государств, прежде же всего повсюду царящей ныне романской "цивилизации", - мы согласились бы, что на всех нас, со всем нашим прошлым, лежит вина за подобный становящийся явью ужас и что, стало быть, нам следует воздержаться от того, чтобы в высокомерии не взвалить вину за преступление борьбы против культуры только на тех несчастных. Я знаю, что это значит: борьба против культуры. Когда я услышал о парижском пожаре, я был на несколько дней полностью раздавлен и затоплен слезами и сомнениями: всё научное и философско-художественное существование показалось мне нелепостью, если оказалось невозможным истребить за один-единственный день великолепнейшие творения искусства, даже целые периоды искусства; убедительнейшим образом цеплялся я за метафизическую ценность искусства, которое не может существовать здесь просто ради бедных людей, но предназначено к исполнению более высоких миссий. Но даже в самой невыносимой точке боли я не был в состоянии бросить камень в тех кощунников, которые явились для меня лишь носителями общей вины, о которой впору бы думать и думать!". Часто, слушая по телевизору политические сплетни, трудно отделаться от мысли, что нации, взрастившие своих светлых гениев, могут порождать и всяких политиков, которые весьма далеки хотя бы от истории, из которой в первую очередь извлекать уроки должны именно они. Так, например, весьма показательно молчание Ангелы Меркель на заявление какой-то финляндской политической шишки касательно того, что СССР развязал Вторую Мировую и претендовала на мировое господство. Рита не политолог, и она понимает, как порой трудно признать ошибки своего народа и смотреть правде в лицо, но всё же немцы давным-давно приняли к сведению позорные страницы своей истории. Пора бы и руководству над этим поразмыслить. Всё это к тому, что часто национальные менталитеты бессознательно ассоциируются порой у Риты с политикой государств и с руководством стран. Порой так и хочется спросить вслед за Малиновским из сериала "Не родись красивой": "Секретарша - лицо компании. И вы хотите, чтобы у нашей компании было такое лицо?!". И Рите приходится всякий раз напоминать себе, что не все немцы одинаковые, и Германия для неё в первую очередь - страна Баха и Гёте, Вагнера и Гегеля, Шумана и Марлен Дитрих, и только во вторую очередь - Гитлера и всей его клики. Хотя в детстве Рита часто задумывалась, глядя на "Знамя Победы над Рейхстагом" о судьбе держав: ей было жаль Рейхстаг, который, некогда могучий и величественный, был изрядно пообтрёпан советскими войсками. Теперь у Риты эта фотография вызывает слёзы гордости за Родину, о Рейхстаге она думает редко, но иногда ей становится грустно от того, сколь быстротечна жизнь вещей, созданных людьми, и о том, как великолепна была когда-то жизнь, как удивительна в своей радующей глаз пышности!.. "Даже читать об этой ушедшей в прошлое роскоши было наслаждением"...
Николай Шальнов: тэги: готика, издержки профессии, рассказы старой балерины, сумасшедший дом для непослушных дев викторианской эпохи Встретила Рита на работе одного своего знакомого, с которым в лагере проживала. Предложил подработку, только вот вряд ли у Риты это выйдет: ей ещё предстоит мозгоштурм на психологических группах - последствие пребывания Риты в сумасшедшем доме для непослушных дев викторианской эпохи. Кстати, о лагере. Рита с трудом вписалась в лагерную группу, поскольку она бессознательно следовала в то золотое время принципам романтизма и индивидуализма, то, что все её странные увлечения в совокупности назывались готикой, она узнала только спустя два года. Идеологически она с трудом приспособилась к коллективу, подобное же случилось на первом курсе филфака: к группе она привыкала с большим трудом, правда, потом научилась приспосабливаться к любым людям и обстоятельствам, как Остап Бендер. В лагере её считали странной, Рита больше смахивала на Венсди Аддамс, чем на нормального ребёнка: она была замкнута, меланхолична, больше читала и бродила в одиночестве по древним лесам, окружавшим её временное пристанище. Да и характер - резкий, порывистый, импульсивный - был причиной постоянных драк, склок и недоразумений. Плыла так Рита против течения целый месяц, но не жалела об этом, поскольку её часто бесили её однолагерники хотя бы тем, что в них отсутствовала жалость: слыханное ли дело - травить одного целой стаей! Природу подростковой жестокости Рита так до сих пор до конца понять не может, только предполагает то, что у подростков отсутствует устоявшаяся система ценностей. В общем, взяла она этого беднягу под крыло, а он её предал, гад такой. В результате она совершила не самый благовидный поступок: напугала его, как наследница семейки Аддамс, до полусмерти, до сих пор стыдно. Оправдывает её только то, что она не подозревала о впечатлительности приятеля. "Сказка о чёрном ферзе", которую Рита скомпоновала из общего лагерного фольклора, исследованиями которого Рита коротала однообразные дни, по-видимому, была весьма хорошо ею продумана. Порой Рита ненавидит себя за те образы, которые создаёт. В частности, в той же шарашкиной конторе на празднике ужасов она играла Вия, а по ночам подрисовывала гномику из "Белоснежки" ноготь - с каждой ночью он становился всё длинней, а потом распространяла слухи о поселившейся в лагере нечисти. Просто поразительно, сколько оказалось восприимчивых к этой белиберде умов. Рита даже закрутила роман - от скуки, неудивительно, что вышел он не самым удачным. Зато удачным вышел её плевок на голову вожатого (ей-богу, не нарочно), который случайно проходил мимо Ритиного балкона. Ну, ещё Рита развлекала себя "экономикой" - собиранием бумажек, которые потом можно было обменять на всякую мелочь. Меняла на книги, которых было так мало, и такого посредственного содержания, что ей пришлось выдумывать свои истории самой, а когда хандра уже совсем заедала, то Рита подбивала сокамерников на всякие сомнительные магические практики. Вот так вот =)
Николай Шальнов: тэги: готика, искусство вечно, авторитетные фигуры В своё время Рита зачитывалась вампирско-неформальными романами Поппи Брайт, стоящими по известности на той же ступени, что и вамприада Энн Райс. Герои её книг - гордые, чувственные, дерзкие, потерянные, в чём-то неприкаянные странные личности, порой из маргинальных слоёв общества. Брайт демонстрирует мастерство жизненных наблюдений и неплохое знание человеческой природы. Обильная детализация, не переходящая, однако, в натурализм, привлекает своим бесконечным разнообразием. Двумя-тремя штрихами Поппи создаёт весьма запоминающиеся образы, полюбившиеся многим. В чём-то её стиль схож с Тони Уайтом, хотя лексика богаче и не столь банальна. Можно сказать, что в некоторых случаях Рита, сама того не замечая, подражала писательнице в полетевших на днях с компа приключениях вампира из Нью-Орлеана под рабочим названием "Байки из склепа". ...Июнь, на взгляд Заха, был последним терпимым месяцем в Новом Орлеане — аж до середины осени. Дни уже стояли жаркие, но не настолько завязшие в пропитанной влагой духоте, как это будет в июле, августе и почти до конца сентября. В эти непотребные месяцы он спал далеко за полдень, и в сны вплетались дребезжание и шум капель от работающего кондиционера. Вечера он проводил, набивая голову информацией, словами и образами и трудноуловимыми взаимосвязями смыслов, которые они порождали в его мозгу, или кряпая себе дорожки через бесконечные лабиринты запретных компьютерных систем, или просто болтаясь по эхам и доскам объявлений, где был не только желанным, но и до смешного почитаемым гостем. Только через несколько часов после заката он выбирался во Французский квартал, чтобы бороздить освещенные газовыми фонарями переулки, бродить среди пьяных до изумления туристов и разношерстной толпы по запачканной неоном улице Бурбон, встречаться с друзьями, передающими по кругу бутылку вина на Джексон-сквер, или зависнуть в темном баре или прокуренном клубе на рю Декатур, или даже от случая к случаю закатиться на вечеринку на Святом Людовике № 1 — на старом кладбище на краю квартала. Продолжение тут: Но сегодня он спустился по лестницам па тротуар и, распахнув чугунную решетку, глубоко вдохнул влажный воздух, будто духи. Отчасти так оно и было: попав в легкие, воздух осел в них словно влажный хлопок, но сохранил аромат квартала, опьяняющую смесь тысячи запахов — морепродукты и пряности, пиво и конский навоз, масляные краски и благовония, и цветы, и мусор, и речной ил, и подо всем этим — чистый ветхий запах возраста, старого чугуна, мягко осыпающегося кирпича, камня, истоптанного миллионами ног и запомнившего бесконечно малый отпечаток каждой из них. Квартира Заха на третьем этаже выходила на крохотную рю Мэдисон, одну из двух самых коротких улиц в квартале, вторая, ее близняшка Уилкинсон шла по другую сторону Джексон-сквер. Здания по его стороне улицы были украшены затейливым чугунным литьем. Тихая маленькая Мэдисон, длиной лишь в квартал, выходила прямо на сочное многоцветье и толчею Французского рынка. Проходя мимо магазина старомодной одежды на углу, Зах постучал в открытую дверь и приветственно помахал его владельцу-хиппи (который недавно по-соседски продал ему по дешевке черный сюртук на шелковой подкладке королевского пурпура — хотя до Рождества ходить в нем будет слишком жарко), потом прошел насквозь площадь, приютившую развалы, где в зависимости от дня и везения можно найти что угодно — от бесполезного мусора до самых настоящих сокровищ Лафитта. И вот он уже на Французском рынке, где со всех сторон его обступают аппетитные запахи и гармоничные краски, где под сводом старой каменной крыши свалены в огромные светящиеся груды дары съедобного мира. Здесь были пирамиды помидоров, алых до боли в глазах, огромные корзины баклажанов, блестящих, будто начищенная пурпурная лаковая кожа. Вот темно-зеленые сладкие перцы и изысканная кремовая зелень нежных маленьких миртильон-патиссонов. Вот луковицы — огромные, размером-с голову ребенка, — красные, желтые и жемчужно-белые. Вот орехи, и спелые бананы, и гроздья прохладного, будто глазированного, винограда, а вот свисают со стропил свежие травы, продаваемые по пучку, роскошные косы чеснока и сушеных красных перцев-табаско. Вот стебли свежего сахарного тростника, продаваемые по футу, так чтобы можно было жевать и высасывать сладкий сок, бредя по рынку и восхищаясь запахами. А вот еще выращенный дома рис и бочонки блестящих красных фасолин к нему, и длинные связки копченых сосисок-кажун, чтобы бросить в кашу для вкуса. В стороне тянулись рыбные ряды, где можно купить свежих крабов, и раков, и даже сома, и ярко-голубых креветок с Залива длиной в ладонь, и даже — если очень захочется — аллигатора. И у каждого прилавка — торговцы, нахваливающие свой товар, старики, прибывшие сюда до рассвета в тяжелогруженых грузовиках. Лица их напоминали изборожденную складками хорошо выделанную кожу, черную или темно-коричневую, — кажун, кубинцы, временами даже азиаты. Рынок, на взгляд Заха, был одним из наиболее культурно и этнически разношерстных мест города. Хорошая карма для места, куда еще каких-то две сотни лет назад за утренними покупками приходили рабы. У каждого торговца товар был самый лучший, самый свежий, самый дешевый; все и каждый заявляли об этом один громче другого, пока настойчивая многоголосая хвала фруктам и овощам не поднималась к сводам, чтобы спиралями разойтись меж каменных колонн. Товар вам здесь продадут штучно или за фунт и весь, черт побери, сразу, если захотите. Но Заху хотелось иного. Он шел через рынок, присматриваясь, по не покупая, пока не достиг раскинувшейся на задах барахолки. Здесь товары бывали или ветхие и обшарпанные, или странные и причудливые. Столы ломились от ракушек на магнитах и керамических раков-солонок, а между ними стояли козлы, с которых торговали кожаными украшениями, сапожными ножами, эфирными маслами и пучками благовонных палочек и подозрительными с виду кассетами, записанными с CD-диска, что купил недавно продавец. Некоторые торговцы приветственно кивали Заху. Вот Гарретт — нервный парнишка с обесцвеченными перекисью волосами и трагическими глазами ангела. Гарретт рисовал картины, слишком страшные для жаждущих портрета толп с Джексон-сквер; на столике перед ним были разложены распятия-подвески и светоотражающие очки. Торговля шла бойко. Вот пурпурноволосая Сирена, пахнущая пачулями жрица неведомой богини, счастливо кивает над своим алтарем пиратских “Cure” и “Nirvana”. Сирена безмятежна, как само ее имя, пока какой-нибудь ни о чем не подозревающий нечистый на руку покупатель не сочтет ее легкой добычей! Тогда она как хлыст разворачивалась единым змеиным движением, одной рукой забирая в захват несчастного вора, а другой высвобождая свой товар. Вот похожая на привидение Лареза с черной подводкой а-ля Клеопатра: эта худышка в рваном бархатном платье читала Таро на площади — когда не продавала на рынке самодельных кукол-вуду. Особой прибыли ее гадания не приносили: она рассказывала клиентам столько плохого и так часто попадала в точку, что клиенты почти всегда требовали деньги назад, и она всегда их возвращала — но обязательно с числом, нацарапанным на банкноте нестираемым маркером, день и год — иногда в далеком будущем, иногда зловеще близко. Зах бегло оглядел столы и прилавки. Вывеска каждый день кочевала с места на место, но всегда у кого-нибудь да была. Наконец он заметил, что она приклеена к столу со шляпами, за которым стоял тощий молодой человек с лицом цвета черного кофе и копной дредок, которые как змеи будто вырастали из макушки его черепа и, извиваясь, спускались до середины спины. Дредки были перевиты пурпурными, красными, желтыми и зелеными нитками — цвета Расты и Марди Гра. Этот джентльмен проходил под сладкозвучным именем Дугал Сен-Клер. Аккуратно отпечатанная благопристойная вывеска, приклеенная скотчем к краю его стола, гласила: ПОМОГИТЕ НАМ В БОРЬБЕ ПРОТИВ НАРКОТИКОВ! ЗАРАНЕЕ БЛАГОДАРНЫ ЗА ЛЮБОЕ ПОЖЕРТВОВАНИЕ. — Захария! По-моему, тебе нужна шляпа, дружище! Дугал замахал Заху, и лицо его расплылось в усмешке, такой же солнечной и укуренной, как и его родная Ямайка. Голос у него был глубокий и веселый, а акцент — будто темный сладкий сироп. Из беспорядочной кучи на столе Дугал выхватил широкополую черную шляпу. Это оказалась шляпа меноннитов, богато украшенная лентой из черной кожи и мелкими раковинами. К чести Дугала, он не попытался грубо насадить шляпу на голову Заху, а просто протягивал ему, пока Заху не пришлось взять ее. Зах повертел в руках шляпу, но не стал надевать ее. Здесь могут всучить все что угодно. — На самом деле, — сказал он, — я хотел сделать небольшое пожертвование на правое дело. — Во-во, друга. Нет проблема. Дугал даже не протянул руку, а просто придвинул ее к краю стола, где она была доступна на случай, если кому-нибудь вздумается что-нибудь в нее сунуть. Вынув незаметно из кармана две двадцатки, Зах подсунул их под неподвижную ладонь. Темные глаза Дугала скользнули по руке, посчитав сумму в момент исчезновения денег. Запустив руку под стол, он извлек оттуда толстую брошюру, которую и протянул Заху: “Опасности марихуаны” — да уж, зомби из пропаганды в наши дни действительно превзошли самих себя по части воображения. Зах убрал брошюру в карман. Отвинтив крышку термоса, Дугал щедро плеснул в пластиковый стаканчик дымящегося черного кофе. Насыщенный цикорием запах коснулся ноздрей Заха. Увидев, как он ежится, Дугал протянул ему стаканчик. — Допивай, друга. Утром взял свежим из “Кафе дю Мон”. У Заха руки чесались взять стаканчик. Он знал, каким теплым и умиротворяющим будет этот стаканчик на ощупь, знал, как плавно прокатится по языку вкус медленно обжаренного кофе. К несчастью, он знал, и каковы будут последствия: как сердце у него забьется о грудную клетку, будто пленный зверь, как начнет точно губка высыхать мозг, как глазные яблоки станут словно гудеть и подрагивать в глазницах. — Не могу больше пить кофе, — признался он. — Когда-то я его любил, но сейчас меня от него только трясет. Тяжелые брови Дугала сошлись у переносицы в искреннем ужасе. — Но у нас же почти самый лучший джава в мире! Только глотни — и он тебя живо поправит. — Я даже бескофеиновый пить не могу, — печально отозвался Зах. — У меня слишком богатое воображение. — Тебе двадцать? — Девятнадцать. — И ты перестал пить кофе… — Когда мне было шестнадцать. Дугал покачал головой. У лица его заколыхались слегка разлохматившиеся концы дредок. — Во-во, тебе надо расслабиться. Если бы я не смог пить новоорлеанского кофе, я бы вносил пожертвований даже больше, чем ты. — Так какой самый лучший? — Ямайская “голубая гора”, друга. Жуй по утрам пирожки с соленой рыбой, пей две-три чашки “голубой горы” и живо избавишься от черных кругов под глазами. Ага, подумал Зах, и умри от сердечного приступа, не дожив до двадцати пяти. Они еще пару минут поболтали (“Вечеринка сегодня, — сообщил ему Дугал, — полно хороших ребят закинут трип у Луи”. Что в переводе означало: сколько получится — от трех до двадцати — человек собираются сегодня ночью закинуться кислотой на кладбище Святого Людовика.). Когда Зах уже прощался, намереваясь уходить, Дугал остановил его: — Берешь шляпу? Полцены — нет проблема. Зах совсем забыл, что все еще вертит в руках меноннитскую шляпу. Он собрался было бросить ее назад на стол, потом остановился. Шляпы у него не было, а эта неплохо укроет от солнца. Он надел шляпу — села как влитая. Дугал кивнул. — Очень идет. Похож в ней на сбившегося с пути истинного проповедника. И вновь эта солнечная ухмылка. Зах тоже рассмеялся. Эти ребята и впрямь могут всучить все что угодно. По пути домой Зах остановился у прилавка с колониальными товарами, где купил несколько пригоршней смертельно острых красных перцев. Время от времени па рынке появлялись оранжевые и желтые башмачки, или хабапьерос, которые росли на родине Дугала. Считалось, что это самый острый в мире перец — в пятьдесят раз острее жалапеньо, — у них был сладкий фруктовый привкус, который так любил Зах. Но пока сойдут и луизианские перцы. Ими он перекусит потом, попивая молоко и несясь по трассам королевства хакеров. <...> Дело не в том, что он не мог себе позволить муффулетту, когда захочет. Все было бесплатно или почти бесплатно. Все, что могло ему понадобиться, лежало у самых кончиков пальцев всякий раз, когда он садился за стол и включал комп. Но он так и не привык к тому, чтобы еды было вдоволь. В кухонных шкафах родителей никогда ничего не было — если не считать выпивки. На экране бушевал фильм. В городе Давич — надо же, какое оригинальное название, — повесился священник, что распахнуло ворота в ад или куда там еще. Зомби с плохой кожей теперь проецировали себя словно беженцы со звездолета “Энтерпрайз”. Заху вспомнился единственный священник, которого он когда-либо знал, — отец Руссо, служивший мессы, куда по выходе из очередного глухого запоя таскала его мать раз в несколько месяцев. Однажды двенадцатилетний Зах в одиночестве отправился на исповедь, нырнул в исповедальню и, прислонив раскалывающуюся от боли голову к экрану, прошептал: Благословите меня, отец, ибо против меня согрешили. Жаркие слезы выдавились у него из глаз, когда губы складывали эти слова. Не так надо начинать покаяние, ответил священник, и надежда Заха угасла. Но он настаивал: Моя мать ударила меня ногой в живот и заставила меня блевать. Мой отец ударил меня головой о стену: Разве вы не можете мне помочь? Дурной мальчишка, ты клевещешь на родителей. Разве ты не знаешь, что должен им повиноваться? Если они наказывают тебя, то только потому, что ты согрешил. Господь говорит: почитай отца своего и матерь свою. А КАК НАСЧЕТ ТОГО, ЧТОБЫ ОНИ ПОЧИТАЛИ МЕНЯ? взвизгнул он, ударив рукой в хрупкую стену исповедальни, и жгучий шип боли воткнулся в его и без того растянутую руку. Отдергивая занавеску, врываясь в каморку священника, вздергивая рубашку, чтобы выставить напоказ сочные многоцветные синяки и следы ремня на батарее ребер. ЧТО ТЫ НА ЭТО СКАЖЕШЬ, ХРЕН В РЯСЕ? ЧТО ОБ ЭТОМ ГОВОРИТ ГОСПОДЬ? Глядя в ошарашенное лицо священника, видя, как меняют свой цвет с красного на пурпурный апоплексические щеки и нос, как вспыхивают праведным гневом водянистые глаза, Зах с тошнотворной ясностью понял, что здесь помощи не дождешься, что священник даже и не видит его, что священник пьян. Точно так же пьян, как были пьяны вчера вечером родители. Его выволокли из церкви и велели не возвращаться — как будто он еще когда-либо сюда придет. Рухнув на каменные ступени, он рыдал еще около часа. Потом встал, выхаркнул на ступени огромный ком флегмы и ушел с безмолвной болью, гораздо более глубокой, чем от синяков и ссадин, болью, шедшей из самой раненой души, которой никогда больше не коснуться католической церкви. Приятно было бы поглядеть, как висит и горит отец Руссо и кровь льется из его глазных яблок. Возможно, священник уже мертв; возможно, ему отведена главная роль в каком-нибудь адском фильме Луцио Фульчи, Зах очень на это надеялся. Поппи Брайт, "Рисунки на крови"
Николай Шальнов: тэги: мыслевыброс, светлые гении, искусство вечно Выложили в инет икону. Типа желания исполняет. Подписи - одна краше другой: "не верьте идолам", "пошли на ***, православные" и т. п. Поражаешься бескультурью: никто не заставляет вас верить, но до чего же надо опуститься, чтобы проявить такую нетерпимость, пусть даже и к чуждой религии? Как-то Рита сказанула за обеденным столом, где она обычно смакует свои наполеоновские проекты, что хочет стать Римским Папой. Это уже после того, как она разочаровалась в своей деканше и перестала страдать по её месту. Вообще в жизни проигрываются странные мистерии. Так, например, Рита предала анафеме Ту-Кого-Нельзя-Называть, свою асексуальность часто сравнивает с целибатом, и часто подаёт попрошайкам, заранее зная, что они спустят все эти деньги на всякие непотребства. Но говорил Иисус: "Просящему у тебя дай, и у хотящего занять у тебя не отвращайся". Вообще во всех Ритиных блужданиях по миру есть что-то от христово-невестиного, такого утончённо-целомудренного, сохраняющего свою чистоту даже среди богомерзкой ереси оккультных наук, которым она предаётся со страстью отступницы. В ономатологии Флоренского её уподобляют Корделии, но Риту, скорее, можно сравнить ещё и с Психеей, осветившей ложе своего Эрота огнём любопытства: она вечно во что-то встревает, вечно думает о ком-то, вечно стремится к недостижимому, и мечты её странны. Может, именно из-а своих мечтаний она и не особо переживала - ни когда приходила пора очередной линьки героев - она остригала их, как овец, хотя эта овчинка и не стоила особой выделки, ни когда муза не оказывалась музой, награждённая Ритой нечеловеческим блеском. Скорее, "нечеловеческим упрямством", надо было написать, но Рита всегда страдала от собственной гордыни, особенно когда дело доходило до того, что добрый доктор Ярослав из сумасшедшего дома для непослушных дев викторианской эпохи посчитал за проявление болезни, а Рита ведь до сих пор в этом, к своему несчастью, убеждена: Та-Кого-Нельзя-Называть, видите ли, по Мартину Шульману кармически предназначена Риту учить. Ну уж нет, только не на моей кухне!.. Вспоминаются строки из "Эльвиры": - Надо посадить её на осла и выгнать из города! - Боюсь, ей это может понравиться... Очень люблю эту картину Россетти ("Мысли монахини"). Как и "Благословенная Беатриче", она склоняет к созерцанию. "На полотне художник изобразил монахиню в белом одеянии, гуляющую в монастырском саду. Картина полна скрытых символов: книга в руке монахини открыта на странице с изображением распятия Христа («мистического жениха»), белые лилии, цветущие вокруг, олицетворяют непорочность. Монастырская ограда за спиной девушки очерчивает границы ее существования, в то время как пронзительно синее небо символизирует беспредельность жизни вечной. Возможно, эта картина была связана с любовью художника к Марии Россетти, сестре Данте Габриэля, Уильяма Майкла и Кристины, которая отвергла предложение руки и сердца, а впоследствии стала монахиней".
Николай Шальнов: тэги: графомания То, что всегда так волновало - чувство прекрасного, заключённое в линиях, деталях и формах, то, что придаёт такое изящество простым вещам, образам и людям. Песенка Амбридж "Я наведу здесь порядок!" (с) Я - большая тётя-мотя, Я порядок наведу: В форму форм, как Аристотель, Эту школу заключу. Кто бы знал, как это трудно: Уловить в сиянье глаз, В блеске снов и в чувствах бурных То, что так волнует нас. Вот Синистра: плиссировка Возбуждает разум мой, Что же хочет так чертовка Спрятать под своей полой? (Может быть, татуировку?) Как же Пинс идёт лорнет! Как непринуждённо-ловко Стебль втиснулась в корсет! У Миневры так изящно Шляпа на глаза сползла... У Сибилы не напрасно Лента в косу вплетена: Праздник жизни, незнакомый Тем, кто не был посвящён В тайны сплетен коридорных, Только возбуждает взор: Посмотри на локон нежный, Сбитый на бок у Луны, Глянь на танец безмятежный Фей и эльфов - словно дым Распадаются мгновенно Все изыски нежных дам Лепестками, ветром сменным Разметённых по ночам. Парни - просто загляденье, Простота и красота! В них, наверное, как в пенье Есть все прелести рулад: Только с музыкой сравнима Вся изящность нежных форм - Даже Гойл, сын гориллы, Галстук подобрал под тон. Или взглянешь на Уизли: Их прекрасна худоба, Взгляд - как ирисы, что сбрызнул Дождь, ниспавший на луга. Погляди теперь на Криви: Кеды - просто милота! О таких, как о могиле, Теплится моя мечта! Глянь на Седрика: причёска - Точно летние лучи, Набок выбитая чёлка - Цвета пламени свечи... Как идёт Малфою серый Тонкий нежный кардиган: Надо быть, наверное, смелым, Чтоб его представить нам! Как хорош изгиб запястья У Финч-Флетчи: посмотри - Эти руки так прекрасны, Что мне не с чем их сравнить. Симус Финниган - ещё бы, Кто бы свет своих шнурков - Фиолетово-зелёных Спрятал в недра сундуков? Они светятся хвостами Пробегающих комет, Нам напоминаньем стали О земных исходе лет. Красота пороков нежных, Дивный юношеский свет Старцев, прячущих мятежный Дух под спудом зрелых лет - Всё томится в формах дивных, В тонкость линий отлитых, С звуком скрипки лишь сравнимых, С нежной флейтою... Мой стих Длинный, дольше - будет мука. Я веду его к концу. В этом мире форм и звуков Лень мне вовсе не к лицу. Передача впечатлений Вот в такую лабуду Отлилась... Вернусь к веселью, Как порядок наведу!
Николай Шальнов: тэги: музыка Сегодня Рита проснулась на редкость счастливой. В голове вертелась песенка "Аббы" - "The winner takes it al", и та сцена из "Mamma mia", где Мэрил Стрип поёт в красном платке. Под вечер Рита стало опять грустно, хоть помирай (только не говорите Ярославу Сергеевичу, доктору психиатрии из сумасшедшего дома для непослушных дев викторианской эпохи, а то он опять упечёт Риту за решётку). На дне рождении тётка рвала струны на гитаре, пела красивую песню, про Нью-Орлеан, жаль, Рита слов не запомнила. Вот в Нью-Орлеан Рита бы поехала. Выдержка из "Дневника плохого парня": "Новый Орлеан имеет репутацию города, где можно с легкостью найти любые "взрослые" развлечения. Город известен своей клубной жизнью, доступностью алкоголя, музыкой, казино, большому гей-сообществу. Но кроме этого, Новый Орлеан - это исторические районы, интересная архитектура, музеи, шоппинг, фестивали, парады, яркие праздники. Самый известный и популярный праздник - карнавал Марди Гра (Mardi Gras). Также могут вызвать интерес туры по окрестностям (плантации, болота), различные варианты круизов". Но Рите он примечателен не этим, а тем, что в этом "городе готов" разворачивались события романов Энн Райс и Поппи Брайт. Рита уже смирилась с тем, что её притягивает как магнитом на помпезные зрелища. Есть в этом что-то от надломленности Парижа эпохи Помпадур.
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно С этим чудесным стихотворением Бодлера вяжется прелюдия Баха Грустный мадригал Не стану спорить, ты умна! Но женщин украшают слезы. Так будь красива и грустна, В пейзаже зыбь воды нужна, И зелень обновляют грозы. Люблю, когда в твоих глазах, Во взоре, радостью блестящем, Все подавляя, вспыхнет страх, Рожденный в Прошлом, в черных днях, Чья тень лежит на Настоящем. И теплая, как кровь, струя Из этих глаз огромных льется, И хоть в моей - рука твоя, Тоски тяжелой не тая, Твой стон предсмертный раздается. Души глубинные ключи, Мольба о сладострастьях рая! Твой плач - как музыка в ночи, И слезы-перлы, как лучи, В твой темный мир бегут, сверкая. Пускай душа твоя полна Страстей сожженных пеплом черным И гордость проклятых она В себе носить обречена, Пылая раскаленным горном, Но, дорогая, твой кошмар, Он моего не стоит ада, Хотя, как этот мир, он стар, Хотя он полон страшных чар Кинжала, пороха и яда. Хоть ты чужих боишься глаз И ждешь беды от увлеченья, И в страхе ждешь, пробьет ли час, - Но сжал ли грудь твою хоть раз Железный обруч Отвращенья? Царица и раба, молчи! Любовь и страх - тебе не внове. И в душной, пагубной ночи Смятенным сердцем не кричи: "Мой демон, мы единой крови!"
Николай Шальнов: тэги: астрология, мыслевыброс, листы старого дневника Тэг "листы старого дневника" в какой-то степени схож с тегом "дневник плохого парня" - это реально существующие заметки, с одной лишь только разницей что в последнем дневнике собраны все земные пороки, от которых Рите не хватает духу себя избавить: ярко блещут камни в короне обольстителя Мары. Наткнулась вот на статью про Дев, в своё время одной из её честолюбивых целей было именно "создание необыкновенных произведений искусства, где единство замысла подчеркнуто каждой мельчайшей деталью и подробностью" (сравните с благородным пунктом программы прерафаэлитов - "...самое главное: создавать абсолютно прекрасные произведения искусства"). Собственно, стихотворение "Песенка Амбридж", опубликованное двумя постами выше, и посвящено всем Девам и их замечательному стремлению к работе с формами. Вспомнила на днях, что списала Кенни из своего фика не только с Ворона. Это получился, скорее, собирательный образ, как описанный Толкиеном в образе Сэма Гужни рядовой солдат британской армии. Второй чел, который послужил источником вдохновения - Ритин одногруппник, как раз - Дева. Интересно, всё-таки, в своё время все болтали о содержании, что-де, содержание важнее, даже в религии дух ценится выше буквы. Хотя какое содержание без формы и имел бы ценность дух, лишённый оболочки?.. Про Дев "Дева умеет получать глубокое удовлетворение от любой работы, сделанной (по ее мнению) хорошо, какой бы неприятной и грязной эта работа ни казалась окружающим: Дева инстинктивно умеет видеть в самых низких формах Божественное начало и ощущает необходимость своих действий для достижения высшей гармонии Космоса. Это видение дает возможность высокой Деве создавать необыкновенные произведения искусства, где единство замысла подчеркнуто каждой мельчайшей деталью и подробностью. Непроработанной Деве приходится столкнуться с таким положением дел, когда она, с одной стороны, чувствует, что она ответственна за формы, которые попадают ей в руки, а с другой - у нее ничего не получается, работа словно валится из рук, все пачкается, теряется и ломается. Если Дева опускает руки, то из нее получается страшная грязнуля и неряха, каких свет не видывал - таким способом судьба ей наглядно показывает ее кармическое предназначение. У нереализованной Девы образуется следующее подсознательное убеждение: "Как только я берусь за работу с формами, наведение порядка и т.п., у меня появляется энтузиазм (другими словами, включается Дева и дает энергию), я втягиваюсь в работу и трачу много сил, а в результате ничего не получается, и я падаю без сил среди хаоса, так что лучше уж и не начинать вовсе". Тем не менее, какое-нибудь одно символическое действие даже совсем непроработанная Дева будет производить со всей тщательностью, что окружающим покажется странностью или глупостью, а для человека это единственный оставшийся канал связи с зодиакальным знаком. При акцентуации это ведет к характерным неврозам навязчивости, часто с анально-уретральной тематикой. Дева - главный утешитель. Что бы с человеком ни происходило, какие бы душевные страдания и лишения не выпадали на его долю, когда он, найдя в себе минимальные силы, начинает заниматься каким-нибудь конкретным делом (например, готовит стол для поминок), к нему приходит Дева и по-своему его утешает, отвлекает внимание, помогает изживать самое тяжелое горе (переключение основных энергетических каналов муладхары). Дева обладает наиболее конкретным мышлением из всех зодиакальных знаков. Она с очень большим трудом воспринимает абстрактные понятия, упорно пытаясь найти им аналогию из мира понятных ей форм, что далеко не всегда возможно. Поэтому Деве свойственна жуткая профанация: не поняв и не прочувствовав достаточно общей концепции или тонкостей устройства вашей душевной жизни, но усвоив лексику, Дева может начать говорить такое, что вы горько пожалеете о своем знакомстве с нею. На тонкие вещи вообще не следует смотреть слишком пристально; понять это Деве необычайно сложно. Но зато если она осваивает тонкие планы и формы, она способна на такую виртуозность операций, которая недоступна никакому другому знаку".
Николай Шальнов: тэги: нарциссизм, сказки на ночь, астрология "Карл Шестой... так страстно любил жену брата, что один прокаженный предсказал ему безумие от любви; когда ум его помутился, его успокаивали только сарацинские карты с изображениями Любви, Смерти и Безумия". Рита с трудом успокаивается, когда читает описание Венеры в Рыбах. По непонятной причине Риту это описание просто бесит, возможно, от зависти. Рита предполагает, что люди в какой-то степени сами выбирают свою судьбу, и кодификация планет в знаках - не более, чем оформление выбора души. Жаль, однако, что невозможно совместить два знака в одном. Вероятность этого была научным интересом в области астрологии Риты в последние месяцы, как когда-то - вычисление идеального союза. Рита также любит вычислять вероятность счастливого брака по расчёту, брака без нужды по любви и вероятность поправить браком шаткое материальное положение. Довольно занимательное дело (вот и думай после этого о Венере в Рыбах). Это я на вечеринке, где пели про Нью-Орлеан. Блин, как душевно всё-таки пели!..
Николай Шальнов: тэги: записки у изголовья, мыслевыброс, сказки о дружбе В отличие от сексуально озабоченной конкурентки, Той-Чьё-Имя-Нельзя-Называть, Рита тоже озабочена, только другими вопросами - вопросами души. На фрейдовские вопросы ей как-то наплевать. В частности, Рита думает об одном своём юном приятеле, с которым она поддерживает отношения, поскольку, как ручей Нарцисса, я вижу в его глазах отражение своей юности. Хорошее время, Рита часто к нему возвращается. Всё богатство и тонкость чувств и пробуждение сексуальных энергий трудно описать, можно только вспоминать с нотой ностальгии. Правда, Рита была тогда предельно чувственна, распущена и постоянно шлялась в поисках сексуальных приключений с такими же озабоченными, как она сама. Изведав все формы порока, в девятнадцать лет она успокоилась и поставила табу на все формы плотских утех. Иногда способность рассматривать человека даже не как цель, а как материал для исследования или как плод своего труда (как рассматривала Ольга Илью Обломова) приносит большее удовлетворение, нежели корыстные чувства и расчётливость. Сегодня этот малыш, весьма напоминавший бы Рите Баттерса, если бы только не матерился постоянно и не обладал той пробивной силой, которая отсутствовала у персонажа "Южного Парка", жаловался на училку русского, которая отобрала у него "GTA". Счастливец! Однако Рита испытывает к нему чувство жалости, странной хотя бы тем, что, по сути-то, и нет никаких причин. Может быть, она чувствует некий диссонанс, конфликт между его личностью и попыткой выразить её вовне? Риту притягивает в этом человеке способность типичного Скорпиона обращать миру то одно, то другое лицо: милого шушпанчика и, собственно, ядовитой гадины. А ещё тот потенциал, который она видит в нём нераскрытым - жуткое противоречие тонкости натуры и грубости обращения с людьми. Флоренский об этом написал неплохо: "Эта тяжесть Дмитрия вместе с его внутренней заторможенностью служит препятствием к полному раскрытию и осуществлению в культуре его способностей: Дмитрий одарен значительно выше среднего. Он умен, хотя ум его более склонен разлагать, нежели строить; обладает вкусом, идущим не от натасканности в соответственных областях, а от чрева, и сродным биологическому инстинкту красоты, которою он опьяняется; в нем - много четкости мысли, отчасти производной от глубинной гордости, - вообще мысль его хотя и не быстрая, но полновесная и содержательная. В Дмитрии есть чувство культуры и чувство природы, интерес к жизни в разных ее проявлениях. В том, что делает он, есть своя звонкость и ценность, это не бывает вялым, относится ли оно к разряду большого или малого. Но гордость заставляет Дмитрия требовать от себя большего, чем насколько он способен, и, понимая свою недостаточность для этого, он предпочитает вовсе воздержаться и от того, на что способен". А ещё я тащусь от его кед. Как у гота Пита из "Южного парка" - просто загляденье.
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно, готика "Если Миранда меня уволит, я обшарю все фаст-фуды в Нью-Йорке, но до тебя доберусь", - словами Эмили из "Дьявол носит "Prada" настроила себя Рита на поиск статьи по прерафаэлитам, которая в своей основательностью и глубиной проникновенности в предмет в своё время открыла ей величественный пласт викторианской культуры. Но, как и многие другие вещи, которыми мы так дорожим, она куда-то исчезла. Все остальные журналы остались, а этот, со статьёй, пропал. Так было со многими редкими книгами, которых Рита тщилась раздобыть, со многими вещами и даже с картами ТАРО, которые на витрине были годами никому не нужны, а потом внезапно в самый необходимый момент оказывались востребованными неизвестно кем. Компенсировала всё эта Рита изучением статей по Фра Анжелико, китайской живописи, в чём-то сближающейся по принципам со столь отдалённым по времени европейским романтизмом, и модерном, который так любит Александр Васильев из "Модного приговора": ноги этого стиля растут от тех же прерафаэлитов, чьи ноги, в свою очередь, растут от художников треченто и кватроченто, и Фра Анжелико в частности ("А краски, краски - ярки и чисты, / Они родились с ним и с ним погасли. / Преданье есть: он растворял цветы / В епископами освященном масле..."). Рита же растворяла в масле видимой пристойности свои поступки - смазываясь, они на вид становились вроде как пристойными. Даже строители, которые посмеялись над Ритиной излишней вежливостью, не взбесили её чёртовы плебеи, мы - аристократы, остальные - быдло! Если уж быть готкой, то быть ею и в том пункте, который говорит о том, что эти благодетели человечества должны быть подчёркнуто вежливыми. Где же найти тут грань между благожелательностью и светским пустым этикетом, за которым часто ощущается ненависть, которую трудно скрыть?.. Вот ведь вопрос, гораздо более интересный, чем вопрос о символизме художников Поднебесной. В своё время авторитетной фигурой для Риты была преподавательница математики, в предмете которой Рита не смыслила абсолютно ничего, но с которой Рита разделила представление о произведениях Ренессанса как о невспаханной целине: настолько Рита в своё время была не осведомлена о философии искусства этого периода, да и сейчас остаётся не особо осведомлённой. Она долго медитировала над "Сотворением Адама", изучая статьи по композиции фигур этой удивительной работы, отослав их потом учительнице. Со своей второй авторитетной фигурой (преподавательницей эстетики) Рита в универе даже ни разу не виделась, только подпитывала себя легендами о её сверхкультурности и сверхутончённости, в какой-то степени равновесие эстетического и математического достигалось наличием на кафедре философской антропологии другого типа, перед которым Рита благоговела - Ильдара Рустамовича, преподавателя логики, ради конференции у которого Рита отказалась от просмотра вагнеровской "Тристана и Изольды". А вот эта картина, которую Ритин сосед, просматривая у неё в гостях альбом с шедеврами Уффици, назвал "Выкидыш", чем Риту очень позабавил, оказалась куда глубже и многозначней, чем Рите показалось на первый взгляд. Недаром, как выяснилось, она в своё время вызвала у современников восторженные отклики. "Алтарь Портинари как наиболее значительное произведение второй половины XV в. является своеобразной вехой в нидерландском искусстве. По своей значительности он сопоставим с Гентским алтарём. О сдвигах, произошедших в мировидении, свидетельствует новое живописное воплощение концепции двоемирия. Благовещение внешних створок атларя по-прежнему указует на суть сокровенного внутреннего изображения. Однако если в Гентском алтаре внешнее и внутреннее соотносились как земное и небесное. у ван дер Гуса всё куда сложнее. В драматической экспресии Благовещения наблюдается странная двойственность - трудно понять, живые люди изображены в виде скульптур или скульптуры представлены как живые люди. Показана вроде бы земная сцена. однако события происходят не в конкретном интерьере, как у ван Эйка, а на фоне абстракции - безупречной ритмике полуциркульных арок. Перед нами воплощение сложной теологической идеи - соединение Благовещения исторического, которое состоялось некогда, и Благовещения литургического, которое существует в Вечности. Создаётся ситуация, в которой мы как будто присутствуем при самом мгновении превращения исторической реальности в вечность, живых персонажей - в мраморные изваяния, в факт сакрального бытия. О том, что это именно мир сакральный, свидетельствует "небесный" свод тройных арок (подобным образом было обозначено трансцендентально небо над деисусом в Гентском алтаре) и символическая отмеченность фигур белым цветом. Продолжение тут: Этот одушевлённо-мраморный цвет божественной святости передаётся фигурке младенца в сцене Рождества. При раскрытии алтаря достигается почти кинематографический эффект: вечность расцвечивается всеми земными красками и превращается в свою противоположность - в земную историю. Божественное естество младенца, лежащего прямо на пепельного цвета земле, вочеловечиваясь, смешивается с прахом земным. В сокровенности внутреннего пространства алтаря вместо сакрального мира оказывается подчёркнуто земной пейзаж. единой панорамой развёртывающийся на всё пространство триптиха. Его естественность и принадлежность земле подчёркнута преобладанием "земных" красок - оттенков коричневого, охры и чёрного скал, почвы, каменных и деревянных строений. Это земля, и именно дети земли, пастухи, пришли поклониться чуду. Их одежды того же цвета, что и камни, их лица и руки - цвета обожжённой глины. Воплотившись в материю, энергетика божественного красного утратила свою огненную открытую пламенность и только иногда вспыхивает в одеждах Иосифа и святых, в лепестках огненной лилии, символе мученической крови Христа. Колорит триптиха, по контрасту с горением Гентского алтаря. подчёркнуто остывший, холодный. Это плата за дистанцированность земного бытия. Свою лепту вносят ангелы, пришельцы неба. чьи бело-голубые одежды излучают драгоценный холод сфер. Холодный рассвет на левой створке и холодный хакат на правой - благодаря их свету полнится земля тенями и тьмой. Сгустившаяся под крышей хлева тьма порождает дьявола. явившегося в мир, чтобы предотвратить события Рождества. То, что у ван Эйка было разнесено по разным уровням сложной архитектуры вселенной, у Гуго ван дер Гуса сосуществует в земном пространстве, но не сливается друг с другом. Мир божественный и земной, мир священной истории и современности, даже мир тьмы обладают не только своим цветом, но и своим обособленным пространством. своим масштабом. Хрупкие маленькие фигурки ангелов, образуя вокруг младенца охранительный круг, даже не соприкасаются с по-земному тяжёлыми фигурами святых, к тому же они отличаются странной плоскостностью рядом с пластической мощью своих покровителей. Дьяволу пространство вообще не дано, в свое стеснённости он читается как антипространственная сущность. Гуго ван дер Гус на сонове новой формулы вселенная/пейзаж сделал попытку "создать синтетический образ, спаяв в единый зрительный комплекс явления, между котрыми в его собственном представлении сохранилась непроходимая пропасть". Даже не достигнув в полной мере желаемого, он смог преодолеть полностью средневековые представления о простраснтве как функции иррационального, в результате чего категория пространства "окончательно приобрела для него значение функции жизни, которой он начал пользоваться в своём искусстве произвольно, согласно вставшим перед ним творческим задачам" (Н. М. Гершензон-Чегодаева). Именно в объективизации и одновременно субъективизации категории пространства можно видеть вклад Гуго ван дер Гуса в становлении ренессансной картины мира".
Николай Шальнов: тэги: грамматический нацизм Пока Рита научится сразу видеть ошибки в своих постах, рак на горе точно свистнет =(
Николай Шальнов: тэги: сумасшедший дом для непослушных дев викторианской эпохи, музыка, искусство вечно Вроде бы та песня, которую пела тётка на дне рождении, правда, нет слов "прощай, Нью-Орлеан", которые так эффектно завершили выступление. Что же, весьма показательное произведение (как выяснилось, это народная американская баллада), если заменить название города у Миссисипи на "Оренбург", а "дом восходящего солнца" на "сумасшедший дом для непослушных дев викторианской эпохи", то песня как раз про Ритину судьбу. Всё в природе не случайно: закономерности, которыми пронизаны искусство и жизнь в неразрывном целом, легко можно уловить в связях и отношениях, на первый взгляд кажущиеся дуновением мечты, смешной странностью и прихотью впечатлительности. Русскоязычная версия песни ("Блеснет слезой") в исполнении группы "Калинов Мост" послужила саундтреком к фильму Гарика Сукачева "Дом солнца", - вещает "Википедия". Хороший фильм про хиппарей, кстати. "Он ушел, а не бросил. А это две разные вещи", - хорошая фраза оттуда. В Новом Орлеане есть дом, Его называют «Домом Восходящего Солнца». Сколько молодых душ было загублено там! И, видит Бог, моя тоже. Моя мать была швеей, Она сшила мне новые джинсы. Отец был игроком В Новом Орлеане. Всё, что нужно игроку, Это чемодан и колёса. Отец чувствовал удовлетворение, Только когда был мертвецки пьян. О, мама, накажи детям Не поступать как я, Не волочить жизнь опустившегося грешника В «Доме Восходящего Солнца» Одна нога на платформе, Другая на подножке поезда. Я возвращаюсь в Новый Орлеан Чтобы нести свой крест. Что ж, в Новом Орлеане есть дом, Его называют «Домом Восходящего Солнца». Сколько молодых душ было загублено там! И, видит Бог, моя тоже....
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно, мыслевыброс Рита пересмотрела "Эдварда руки-ножницы". Когда в одиннадцать лет она впервые посмотрела это творение Тима Бёртона, то в конце едва не разрыдалась: подобное чувство нежной грусти, радостной тоски возникало у неё тогда, когда она ощущает противопоставление совершенства - несовершенному, индивидуальности - обывательству, красоты - безобразному. Этот фильм-притча был как бы живительной струёй, окном в мир, который Рита тогда только начала познавать. Значительные и совершенные из произведений искусств не способны не восприниматься, это очень явно ощущалось в сравнении с бесконечными боевиками низкого пошиба и американскими фильмами не самого высокого качества, которыми Рита засматривалась, как все дети того возраста. Фильм-притча, фильм с элементами гротеска, где одно резко противопоставляется другому, где очень тонко и в то же время очень явно проведена линия между внутренним миром простодушного творца необыкновенно богатых способностей и толпы с её вечно изменяющимися претензиями, с её жестокостью, ограниченностью и неблагодарностью - всё это всегда находило у Риты отклик в душе. В голову Рите пришлось сравнить "Эдварда" с другим "готическим" фильмом - "Эльвирой Повелительницей Тьмы": оба героя необыкновенны, самобытны, оригинальны, оба оказываются в среде тупых обывателей, конформистов и потребителей, оба в итоге находят свою подлинную мечту. Правда, в случае с Эльвирой, которая медленно, но верно шла к своей звезде, минуя непонимание, но ловко демонстрируя публике своё природное очарование, обращая социальные течения себе на пользу и умело используя наследство предков и в итоге завоевала престиж и признание, Эдвард, наоборот, сначала был принят всеми с большой охотой, но с трудом вписался в общество, а в конце-концов и вовсе оказался этим обществом гоним: толпа в конце "Эльвиры" приходит героиню пестовать, Эдварда - линчевать. Хотя оба в итоге находят выражение своей индивидуальности в творчестве: у Эльвиры это - сцена, у Эдварда - необыкновенные произведения искусства, созданные им в добровольном затворничестве. Интересно так просто подумать.
Николай Шальнов: тэги: моя шокирующая жизнь, сказки о любви, волшебные сказки, мои милые старушки, сумасшедший дом для непослушных дев викторианской эпохи Рита подняла свои кости и в поисках счастья прошвырнулась по городу. Ну, если иметь в виду, что счастье заключается в новых фотообоях на стену спальни. В общем, занесло Риту в "Армаду" - это оренбургский торговый комплекс такой, этакий "рай на земле" для относительно состоятельного слоя общества. Среди всех этих дельфинов, динозавров, обезьян, кошек и прочих прелестей - развлечений для детей и их родителей, среди великолепия одежд, предметов быта, ароматов, роскошных диванных обивок, еды и моря всего прекрасного Ритин взгляд упал на целующуюся парочку подростков лет шестнадцати. О, что это было за великолепие! Он смотрел на неё так, как если бы в ней было сосредоточена вселенная: в этом взгляде чувствовалась такая сопричастность душе, такая потребность в понимании и взаимности, такая поглощённость ею, что трудно было взгляд оторвать. Все в шестнадцать живут любовью, это чувство кажется в это время единственным и наиболее важным, самым всеобъемлющим и самым сильным. Всю свою юность Рита слушала сказки - училась их писать. Училась у своих старушек-лебёдушек: старушка Машенька Грета-Из-Мечты рассказывала Рите страшные сказки, готические - сказки Лавкрафта; старушка Полина - сказки Джона Толкина, старушка Юля - сказки братьев Гримм, старушка Таня - сказки Андерсена, старушка Та-Чьё-Имя-Нельзя-Называть извратила психику Риты эротическими сказками. Впрочем, Рита и это сумела обратить если не в благоухающую амброзию, то хотя бы во что-то относительное стоящее памяти. Всё то, чем могла бы быть юность Риты, но так ею и не стала хотя бы в виду того, что Рита считала юность своею и прожила её так, как сама того хотела, она потом обнаружила в "Сумерках". В девятнадцать смотреть их и считать, что жизнь прошла - это, наверное, единственный диагноз, за который можно упечь в сумасшедший дом для непослушных дев викторианской эпохи. Трудно сказать, что не осталось воспоминаний, но они иногда бывают столь остры, что лучше бы их и не было бы. Как в том моём стихотворении: "Письмо, как ты, такой любовью дышит, / Что лучше бы его не открывать".
Николай Шальнов: тэги: мыслевыброс Рита, изучая искусство модерна, в который раз наткнулась на мысль о разочарованиях в идеалах гуманизма и ренессанса, на которых зиждилась европейская культура вплоть до Шопенгауэра, который, руководствуясь представлениями буддизма об угасании жизни и сознания и полного прекращении существования в нирване (по открытиям тогдашней, ещё юной, науки востоковедения), называл, в отличие от Ницше, сострадание позитивной силой, одной из тех светлых сил, что порождает любовь в условиях дегуманизации внутреннего мира человека под железной поступью позитивного прогресса. Ницше же в "Заратустре" посвятил отдельную главу "О сострадательных", в которой посчитал это качество недостойным сверхчеловека: "Ах, где в мире совершалось больше безумия, как не среди сострадательных? И что в мире причиняло больше страдания, как не безумие сострадательных?". В какой-то степени его можно понять, прочитав полностью эту главу (хотя бы "С тех пор как существуют люди, человек слишком мало радовался; лишь это, братья мои, наш первородный грех!"). Вообще вся философия Ницше показалась мне сплошным парадоксом, где величие сверхчеловека шло от утверждения его внутренней мощи с учётом покорения тех страстей, которые властвуют над разумом. Но если понимать нирвану в эзотерическом смысле - как "состояние абсолютного существования и абсолютного сознания, куда Эго человека, во время жизни достигшего высшей степени совершенства и святости, входит после смерти тела, а иногда, как в случае Готамы Будды и других, и при жизни", то становится ясно, что сострадание, которое некоторыми психологами приравнивается к сентиментальности (последнюю часто рассматривают как отрицательное свойство психики), то становится понятной возвышенная этика "Голоса безмолвия", обнародованного Е. П. Блаватской: "Одеяние шанджня может воистину стяжать вечный Свет. Лишь оно даёт нирвану разрушения; оно останавливает колесо рождений, но, лану, оно также убивает и сострадание. И не могут больше совершенные будды, облекающиеся в славу дхармакайи, содействовать спасению человека. Увы! Будут ли многие Я пожертвованы одному Я, человечество — благу единиц? Знай, о начинающий, это — Открытый Путь, дорога к себялюбивому блаженству, избегаемая бодхисаттвами "Тайного Сердца", буддами Сострадания. Жить для блага человечества — это первый шаг. Практиковать шесть светлых добродетелей — второй. Облекающийся в смиренные одежды нирманакаи отрекается от вечного блаженства для себя, дабы содействовать человеческому спасению. Достичь блаженства нирваны, но отречься от него — это заключительный шаг, высочайший на Пути Отречения. Знай, ученик, это и есть Тайный Путь, избранный буддами Совершенства, пожертвовавших своим Я ради тех, кто слабее. Но если для тебя чересчур высоко "Учение Сердца", если сам ты нуждаешься в помощи и боишься предложить помощь другим, — да будет предупреждено робкое сердце твое вовремя: довольствуйся внешним учением Закона. И всё же надейся. Ибо если "Тайный Путь" недостижим для тебя сегодня, он может сделаться доступным завтра. Узнай, что ни единое усилие, даже малейшее — будь оно в верном или неверном направлении — не может исчезнуть из мира причин. Даже рассеявшийся дым не остается без следа. "Жестокое слово, произнесенное в прежних жизнях, не уничтожается, а всегда возвращается".* Не может перечное растение дать жизнь розе, а серебристая звезда благоухающего жасмина не может превратиться в шипы и чертополох". Почему-то подумала про это Рита, когда расплакалась, пересмотрев в очередной раз концовку "Эдварда Руки-Ножницы".
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно Пересматривая архивы, Рита наткнулась на работы Жана Дельвиля. В чём-то его работы сближаются с "Саломеями" Моро, героиня которых - "красавица, каталепсический излом тела которой несет в себе проклятие и колдовскую притягательность, - это бездушное, безумное, бесчувственное чудовище, подобно троянской Елене, несущее погибель всякому, кто ее коснется". Эти картины возбуждают какое-то странное чувство, сродни болезненному эротизму - невольно вспоминаешь Бёрдслея, который, всё же, был довольно ироничен, например, в "Лакедемонянских послах": http://cdn.endata.cx/data/games/6203/14o90959432f.jpg Вот что пишут о женском образе модерна: "Принципиальным для модерна является переориентация с мужского типа культуры на женский. Древняя традиция оппозиционного разделения мира на мужское и женское закрепила за женским началом понятие хаоса, низа, тьмы, сокровенно-внутреннего, иррационального, стихийного, загадочного, в равной степени порождающего жизнь и отнимающего её. Достаточно вспомнить такие образы, как Тиамат, Иштар, Гея, Горгоны, Химера, Сцилла и Харибда. Ориентация на модель нижнего мира неизбежно вызвала к жизни и образ его хозяйки. Е. Мурина отмечает, что "культ женщины, женского начала, перерастает в модерне в настоящую "феминизацию" изобразительно-сюжетной основы стиля. Господство женского начала или особой женственности, декадентской, хрупко-изломанной или "демонически-роковой", но тем более притягательно-дурманящей, очень характерно. Это один из лейтмотивов "мифологии" модерна, сквозная тема стиля. Женщина-вамп - такой же распространённый стереотип, как нимфа, русалка или принцесса". В модерне архетип богини-матери преимущественно проявляет свою хтоническую/демоническую сущность. Она не столько подательница жизни, символ её бесконечного возрождения, как в древних культурах, сколько неуловимый фантом, губящий алчущего её мужского начала. Страх индивидуализированного сознания XIX века перед конечностью жизни нашёл своё выражение в том, что из древней круговой формулы деятельности богини-матери: Эрос/жизнь/Танатос - выпадает срединная часть, в результате чего остаётся фрейдистская формула Эрос/Танатос. Женщина становится символом смерти. Дыханием смерти овеяны все расставания, бесконечные поиски и запоздавшие на целую жизнь встречи "сказов" модерна. Обретённые принцессы в контексте модерна оборачиваются гибелью. Наиболее показательным примером в этом отношении является переосмысление концепции средневековой легенды в панно "Принцесса Грёза" М. Врубеля - встреча поэта и его музы происходит в междумирье сновидения-смерти. Даже когда любящие счастливо воссоединяются, то не для жизни, как это было в традиционной сказке, которая кончается формулой "и жили они долго и счастливо", и не в этой жизни, а в ирреальности Эллизиума, рая, зазеркальной сказочной страны. Чистым примером такого ирреального мира сновидений/смерти является сугубо женский мир В. Борисова-Мусатова, существующий между "Сном божества" и "Реквиемом". Образ мужчины в нём может появиться только на мгновение или и вовсе не появиться. Именно в этом обнаруживается неожиданное родство Борисова-Мусатова и Мунка. В картине последнего "Танец жизни" фигура мужчины буквально сгорает в вихре красного платья женщины, олицетворяющей мгновения зрелости. Его нет в вечности ожидания невесты в белом слева и в столь же вечном безмолвии прощания вдовы в чёрном справа. Вся трагедия этой картины в том, что мужское оплодотворяющее начало выпадает из цикла. Ещё одни вариантом безвозвратной гибели мужского начала является инверсия древней формулы"бессмертная богиня - смертный партнёр". В паре Тамара - Демон, сквозной трагедии творчества М. Врубеля, бессмертием наделён Демон. И гибель женщины/жизни приводит к тому, что бессмертие оборачивается вечной мукой смерти. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить одно-единственное исчезающее мгновение жизни в графическом листе "Тамара в гробу" с бесконечностью вариаций на тему мучений Демона. В том же ключе решена Врубелем и трагедия Фауста - мгновение истинной жизни в образе Маргариты неуловимо-недоступно (триптих "Фауст"), полёт же в сумеречной пустыне мира - вечен ("Полёт Фауста и Мефистофеля")". Другие работы Жана Дельвиля тут: http://art.gothic.ru/paint/delville/index_e.htm
Николай Шальнов: тэги: рассказы старой балерины, готика Рите нравится колесить по окраинам города - за окном часто расстилаются прекрасные индустриальные пейзажи. Заброшенная мясобойня, заброшенный завод РТИ, заброшенная электростанция, дом со львами - можно часами бродить там, натыкаясь порой на самые необычные предметы - от сломанных гогглов до дневников старого профессора. Что интересно, одно из самых романтических воспоминаний Риты связано с кладбищем: как-то раз она читала там стихи Россетти в знойный летний полдень, это было необычайно прекрасно! Ритой тогда овладело то, что она называет викторианским чувством - это ощущение размеренной безмятежности, изолированной от времени, скользящей в зарослях шиповника и остывающей на могильных плитах. Может быть, поэтому её так зацепила эта сцена из "Рисунков на крови": "На глинистой дороге, ведущей к небольшому кладбищу Потерянной Мили, было жарко. Тревор привык ходить по городским улицам, где томящий летний зной перемежался порывами кондиционированного холода из дверей, постоянно открывающихся на тротуары, улицам, где всегда можно нырнуть в подъезд или под навес. Но на этой дороге под названием Проезд Сгоревшей Церкви, если верить покосившемуся указателю на повороте с Пожарной улицы, тени не было совсем, если не считать раскидистых крон случайных деревьев. Немногочисленные дома стояли далеко друг от друга. В основном это были фермерские усадьбы, построенные среди полей, которые, зеленея табаком или щетинясь пшеницей, подступали к самой дороге. Здесь были участки намного лучшие, чем у Дороги Скрипок, землю здесь еще не запользовали до смерти. Пусть дома здесь и не были новыми или веселыми, но их дворы украшали большие зелёные лужайки, не искалеченные горами отбросов или ржавеющими остовами автомобилей. Продолжение тут: Солнце неимоверно палило на дорогу и устилающий ее крупный гравий — по сути, куски гранита, будто раздавленные останки кладбища, засевшие во влажной красной глине. Сланцевые вкрапления улавливали свет, чтобы затем раздробить его на миллион острых как бритва осколков. Тревор был даже рад, когда небо начало затягивать облаками — медленно наползала летняя гроза. Мозги, казалось, спеклись, а кожа уже чесалась от новеньких солнечных ожогов. Рюкзак у него был непромокаемый — чтобы предохранить от влаги блокнот для рисования. Если гроза достаточно помедлит, он начнет на кладбище новый рисунок. Если нет, то просто посидит на земле, давая дождю промочить себя до нитки. Тревор чувствовал почти безмолвное присутствие смерти впереди: нет, не старухи с косой, наблюдающей из-за угла, но все же он ощущал присутствие чего-то так же ясно, как палящий зной на коже. И это что-то было будто радиочастота или, точнее, пустое пространство на волне между частотами: нет сигнала, который можно было бы поймать, и все же слышишь слабое электрическое гудение — не совсем тишина, не совсем звук. Словно находишься в комнате, из которой только что кто-то вышел, в комнате, которая до сих пор хранит смутный запах и слабое движение воздуха. Однажды в интернате, в дормитории, где спал Тревор, у страдающего эпилепсией ребенка случился припадок: мальчик умер за несколько часов до рассвета, когда все спали и никто не мог ему помочь. Тревор проснулся холодным тихим утром и понял, что смерть рядом, хотя он не знал, к кому и как она пришла. Но кладбище впереди издавало тихое гудение — будто сверчки на солнце, будто шестеренки в часах, у которых кончается завод. Расположенное в тенистом тупике проезда Сгоревшей Церкви, окруженное с трех сторон лесом, это место казалось утолением боли. Тревор никогда не видел захоронения своей семьи. Едва завидев кладбище, он уже знал, что это подходящая прелюдия к возвращению домой. Разумеется, ему не позволили присутствовать на похоронах. Насколько Тревор знал, собственно, и похорон-то не было. Уезжая из Остина, Бобби Мак-Ги сжег за собой все мосты, родных у них не было. За погребение трехдешевых сосновых гробов, очевидно, пришлось заплатить муниципалитету Потерянной Мили. Позднее группа карикатуристов и издателей комиксов собрала деньги на камень. Много лет назад кто-то послал Тревору полароидный снимок. Тревор помнил, как все вертел и вертел фотографию в руках, пока жир с его пальцев не запачкал глянцевую бумагу, помнил, как спрашивал себя, кто болел за Мак-Ги так, чтобы поехать в Потерянную Милю и сфотографировать могилу его семьи, но недостаточно, чтобы спасти сына Бобби из того ада, каким был интернат. Он помнил рисунок, который вскоре нарисовал, — могила в разрезе. Могильный камень он специально сделал блестящим и гладким, как будто гранит покрывало какое-то темное вязкое вещество. Глинистая земля под камнем повсюду была усеяна червями, крупицами породы, костями, случайно выломавшимися, отделившимися от суставов. На рисунке было три гроба; в двух — больших лежали длинные тела, закутанные в саваны, складки которых наводили на мысль об изувеченных лицах. Фигура в маленьком гробу была странной: это могло быть одно гротескно неправильной формы тело или два небольших тела, слившиеся в одно. Мистер Уэбб, учитель рисования в младших классах, прятавший у себя в столе пузырьки от лизерина с дешевым виски, назвал рисунок патологическим и скомкал его. Тогда Тревор набросился на него — худые руки вытянуты, пальцы скрючены в когти, — целя в глаза. Учитель машинально ударил его наотмашь. Обоих наказали: Уэбба — отстранением на неделю, а Тревора — изгнанием из класса рисования и конфискацией блокнота. Тревор покрыл стены своей комнаты рожденными яростью граффити: роящимися тысяченогими жуками, парящими скелетными птицами, каллиграфически выведенными проклятиями, раззявленными в крике лицами с черными дырами вместо глаз. Больше на уроки рисования его не пускали. Но вот он — источник его рисунков и его снов, место, которое он так часто видел в своем воображении, что оно казалось знакомым. Кладбище было почти таким, каким он его себе воображал, — маленьким, тенистым и заросшим, многие памятники покосились, корни старых деревьев уходят через могилы в богатую почву, докапываясь до питательных залежей похороненных здесь лет. Можно ли увидеть лицо Диди в дупле, переливы оттенков золота в маминых волосах в пучке выгоревшей на солнце травы, силуэты длинных пальцев в изящно-сучковатой ветке? Можно. Но сначала надо найти их могилу. Порывшись в рюкзаке, Тревор отыскал банку джолт-колы и, открыв ее, опрокинул теплую газировку в рот. Тошнотворно сладкий вкус вспенился у него на языке, побежал струйками между зубами. Вода была отвратительной, будто затхлая газированная слюна. Но кофеин тут же послал электрические разряды в мозг, смягчил грохот в висках, смел красную паутину, зависшую перед глазами. Это был единственный наркотик, который что-то давал ему. Некогда Тревор подсел было на амфетамины, но бросил, едва заметил слабую дрожь в руке. Трава слишком напоминала ему о родителях в те счастливые времена, когда Бобби еще рисовал. Алкоголь наводил на него ужас: это — чистая смерть, просто смерть, дистиллированная и разлитая по бутылкам. А игла обладала для него такой патологической притягательностью, что он даже не решался попробовать, хотя побывал во многих притонах и тусовочных тупиках, где мог бы получить наркотики, если бы захотел. Он знал, что героин предположительно прозрачный, и все же представлял его себе черным, как чернила… Чернильные завитки расходятся по венам от иглы, вбаюкивая его в ужасающе знакомый мир кошмаров. Допив последний глоток гадостной джолт-колы, он убрал пустую банку в рюкзак и ступил на извивающуюся меж могил тропинку. Почва под ногами была неровной, некошеная сорная трава местами доставала ему до кончиков пальцев. Он ловил травинки и выпускал их из рук. Это было не единственное место захоронений в Потерянной Миле. По пути в город Тревор заметил несколько маленьких приходских кладбищ и вспомнил, что в окрестных лесах разбросаны могилы времен Гражданской войны и семейные участки, где в кучку сбились два-три грубо вытесанных надгробия. Но это было самым старым кладбищем из еще открытых. Здесь были недавние надгробия, буквы и даты на которых были выбиты так четко, что, казалось, повисли прямо над гладкой поверхностью гранита. Вкрапления кварца и слюды в полированном камне ловили умирающий свет. Здесь были старые надгробия, каменные кресты и наклонные сланцевые мемориальные доски, края которых осыпались, а надписи расплывались. Здесь были небольшие белые надгробия детей, иногда с агнцами, похожими на гладкие куски мыла, наполовину расползшимися под водой душа. Некоторые могилы были заляпаны кричащими красками — цветами, уложенными в яркие каскады или безжалостно заплетенными в венки. А другие могилы стояли заброшенные. Боль прошила ему руки. Тревор обнаружил, что стоит перед длинной простой гранитной плитой, и понял, что стоит он здесь уже несколько минут, ломая руки до скрипа в суставах. Он заставил себя расслабить их — один палец за другим. А потом поднял голову и поглядел на надгробие всех, кого он когда-либо любил. Мак-Ги Роберт Фредерик р. 20 апреля 1937 г. Розена Парке р. 20 октября 1942 г. Фредерик Дилан р.6 сентября 1969 14 июня 1972 г. Тревор забыл, что второе имя его брата было Дилан. Мама всегда говорила, что это в честь поэта Дилана Томаса. А Бобби возражал, что поскольку Диди родился в 1969-м, то кто бы что ни говорил, все всегда будут считать, что его назвали в честь Боба Дилана. Что это всю жизнь будет его преследовать. Но Бобби позаботился о том, чтобы этого не случилось По дороге сюда Тревор думал, не услышит ли он стенания и жалобы, не проберутся ли червями их голоса через шесть футов плотной земли, через двадцать лет разложения и распада, чтобы подняться над стрекотанием и гудением насекомых в высокой траве, над медленным ворчанием надвигающей грозы. Но хотя он все еще слышал мягкое гудение собрания мертвых, его собственные мертвецы молчали. Теперь, когда он наконец появился здесь, он чувствовал себя до крайности обыденно, испытывал почти разочарование: никто не заговорил с ним, никакая костлявая рука не вырвалась из могилы, чтобы схватить его за колено и утащить вниз. Снова бросили. Став на колени, Тревор приложил ладонь к прохладному камню, потом бросил на землю рюкзак и растянулся рядом с ним. Он лег посередине могилы, наверное, над телом Диди. Трудно было поверить, что тело Диди, тело, которое он в последний раз видел холодным и окоченелым на кровати с головой, размазанной по подушке, как переспелый плод, лежит прямо под ним. Он не знал, производили ли в полиции реконструкцию голов и лиц, или хрупкий череп Диди так и оставили распадаться на части, будто разбитое пасхальное яйцо. Земля была теплой, небо над головой набухло почти черными облаками. Если он собирается рисовать, пожалуй, стоит начать".
Николай Шальнов: тэги: астрология Слоганы к астрологическим статьям Риту просто убивают, например, в положении "Старший брат-соперник" (вечный источник вдохновения Риты) или "Заморский принц у себя на родине может обратиться обратно в чудовище", или то, что стало девизом ритиной жизни - "Если "человек" звучит гордо, значит он не прекрасен": типа то, что если человеку и есть, чем гордиться, то только разве что своим внутренним миром, так как внешний - сплошное убожество (схоже с другой шуткой: "ничто человеческое нам не чуждо нужно"). Или то, что у Ворона - человека подлинной чувственности - в Юпитере во втором доме: "Самомнение рождественской индюшки значительно выше, чем у подруг". Интересно, что думает сам Ворон по поводу своего самомнения? Как бы он отнёсся к тому, если бы его назвали индюшкой, да ещё и с рождественской?.. У людей с Юпитером в 10 доме конфликты с начальством возникают из-за необычайно завышенного самомнения (неудивительно, с аппетитами этих юпитерианцев сделать в этой жизни "что-то большое"). О положении ритиного 10 дома в Водолее можно прочитать тут: "Руководители этого человека люди довольно странные, очень ученые и работающие с утра до ночи, не интересуясь вверенными им людьми, вспоминая о них, только когда ему, начальству, нужна поддержка. Когда руководству нужна помощь-подчиненные обязаны являться как штык и аврально исправлять все, что это самое руководство накуролесило. Оно вечно гоняется за какими-то идеями, до которых сотрудникам нет никакого дела. Главная мечта этого руководства в том, чтобы его сотрудники работали даром. Его идеи понять тяжело, и практической выгоды в них маловато: на первый взгляд". Хотя Рита не думает, что её начальница Ксюша Юбочка-Из-Плюша именно такая. Нормальная начальница, проблем не возникало, даже подарок сделала на день рождения. В общем, как я понимаю своего знакомого, которого его девушка достала своими астрологическими вычислениями. "Луна в Зайце, Марс в Козле, Стрелец в Свинье".
Николай Шальнов: тэги: графомания, светлые гении Простовато, зато искренне. Давно хотел что-то подобное выкинуть. И. С. Баху Не Ручей - Море должно быть ему имя! (Бетховен) Суть виртуоза - простота, Вы на бессмертные вершины С ней вместе - об руку рука - Шли, глядя в тьму ночной долины, Где песнь земли ещё вилась Туманной дымкою курений Костров, вулканов и вина, И эхом всех народных пений. Нектар целебный высших сфер Вы с вашим гением вдохнули - Холодный воздух, что вскипел Бурленьем чувств и сном раздумий В чудесном вашем существе, Вместившем все людские чувства, И даже больше - выси все Ниспали к вам дождём искусства. Под сводом храма вижу вас, Когда, парик отбросив, гордо Вы все возможности прикрас Высвобождаете проворно Из инструмента, чьё нутро Крестьяне сравнивают с чёртом, А вы смеётесь, им назло Играя мрачные аккорды. Орган изучен, все тона Звучат в ночи попеременно, О чём вы думали тогда, Когда играли строчку эту? Как можно выразить всё то, Что нами скрыто от себя же, Мне до сих пор неясно, но Тем бдительнее я на страже Своей души стою, чтоб вас Она постигла совершенней, Чтоб стал понятней мне экстаз Ваших возвышенных творений. Вы вечный диалог с собой Ведёте нежно, ваши мысли Незамутнённою водой В раздумье звуков бьют о пристань, Вобрав в себя всю красоту Заката чувств, мечты залива, Ручьёв веселья чистоту, Душевных радостей приливы, Тоску по миру сна, по дню, Когда покой на землю снидет, Когда последнюю зарю Блестящие моря увидят; Всё то, чем мира голоса Нам говорят о бесконечном, Всё то, что чувства в небеса Возносят пением беспечным Или на перьях снежных крыл - Серьёзной думой, песней мира; И скорбный погребальный гимн, И песню свадебного пира. И я пытаюсь вас понять, Поспеть за мыслию парящей: Что вы хотели нам сказать Созвучьем дивным и звенящим? О чём вы думали тогда, На гребнях тем попеременных, Ручей, вскормивший океан Гармоний светло-совершенных?..
полная версия страницы