Форум » Дневники персонажей » Дневник Риты Скитер (продолжение) » Ответить
Дневник Риты Скитер (продолжение)
Николай Шальнов: [quote]И они пали в его объятия, и осыпали его поцелуями, и отвели во дворец, где облекли его в дивные одежды, и возложили на его голову корону, и дали ему в руки скипетр, и он стал властелином города, который стоял на берегу реки. И он был справедлив и милосерд ко всем. Он изгнал злого Волшебника, а Лесорубу и его жене послал богатые дары, а сыновей их сделал вельможами. И он не дозволял никому обращаться жестоко с птицами и лесными зверями и всех учил добру, любви и милосердию. И он кормил голодных и сирых и одевал нагих, и в стране его всегда царили мир и благоденствие. Но правил он недолго. Слишком велики были его муки, слишком тяжкому подвергся он испытанию — и спустя три года он умер. А преемник его был тираном.[/quote] Оскар Уайльд, "Мальчик-Звезда"
Николай Шальнов: тэги: готика, эстетические категории, мыслевыброс, светлые гении Несмотря на то, что Рита Скитер любит всё редкое и странное, с уклоном в экстравагантность и вычурность - в литературе, в искусстве, порой ей становится интересно всё массовое и пущенное на поток. Хотя ко всему этому Рита относится поначалу с большим подозрением. Например, она не сразу приняла "Сумерки", а "Дневники вампира" посмотрела только спустя пять лет после выхода первого сезона. Интересно, что "Мерлина" она смотрела все пять лет подряд без перерывов, с самого начала, не пропуская ни одной серии. Простая и естественная красота, наверное, всё-таки имеет преимущество над изощрённостью. Так, замечено, что красивым людям идёт всё, например, Йену Сомерхолдеру - одному из светлых гениев Риты, с персонажа которого она брала пример. Главное качество, которое Рита обнаружила в артисте - трудолюбие и отсутствие боязни перед трудностями - она взращивала, вдохновившись мастерством его игры. Йен, правда, жутко напоминает Рите её двоюродного брата, с которым Рите связываться себе дороже: обязательно втянет её в какую-нибудь авантюру.
Николай Шальнов: тэги: мои университеты, искусство вечно, пороки и добродетели Побывала Рита на собрании оренбургского Союза Писателей. Судьба играет с Ритой в неприятные игры: она не даёт забыть Ту-Которую-Нельзя-Называть. Рита неустанно пытается вычеркнуть из памяти эту дивную даму, предварительно выбросив её из жизни, ухитрившись сдержать себя от проклятья в её адрес за все невыразимые мучения, которые та ей причинила. И всё настроение испортили тем, что вслух её там пестовали и её стихотворения читали. Рита и без того завистлива, не терпит соперничества и злопамятна, так вот теперь старые раны её были растравлены произношением имени, к которому Рита испытывает только страх и презрение. В общем, подобная ситуация сподвигла Риту на то, чего она никогда не делала прежде: она заглянула в полиграфический отдел и распечатала себе сборник собственных стихов в качестве компенсации за ущемлённое болезненное самолюбие. Выяснилось, что там можно печатать цветные картины на формате А3 всего за 10 (!) рублей, в то время, как Рита печатала фоты на листе в два раза меньшего размера за пятьдесят. В общем, она распечатала там заодно и "Пылающий июнь" Блейр-Лейтона, потом заехала в магазин строительных принадлежностей, чтобы закупить там псевдозолочёный плинтус - сделать из него раму и дать шедевру достойное обрамление. Надо бы ещё парочку прерафаэлитских картин распечатать - Рита всегда мечтала, чтобы у неё в доме весели их работы. Ленив я с детства был, любил Вино, читал Анакреона, - Но в легких строфах находил Я зовы страсти затаенной. Алхимии мечты - дано Веселье превращать в страданья, Наивность - в дикие желанья, Игру - в любовь, в огонь - вино! Так, юн, но здрав умом едва ли, Я стал любовником печали, Привык тревожить свой покой, Томиться призрачной тоской. Я мог любить лишь там, где грозно Дышала Смерть над Красотой, Где брачный факел "Рок" и "Поздно" Вздымали между ней и мной. Э. По
Николай Шальнов: тэги: готика, искусство вечно Кстати говоря, пазл в виде картины, приведённой постом выше, Рита собирала, будучи в гостях у своей троюродной сестры в Уфе. Все каникулы собирала. Хороший способ поразмыслить над миром и своим отношением к нему. Есть надежда трансофрмировать свои не самые лучшие качества в достоинства. Побывав в близлежащем храме муз, Рита набрала готической литературы - Байрона там, Сологуба и других - и посмотрела её перед сном. Наткнулась на одно творение Эдгара По, на которое раньше не обращала внимания. А стоило бы. Тишина Притча Горные вершины дремлют; В долинах, утесах и пещерах тишина. Алкман «Внемли мне, – молвил Демон, возлагая мне руку на голову. – Край, о котором я повествую, – унылый край в Ливии, на берегах реки Заиры, и нет там ни покоя, ни тишины. Воды реки болезненно-шафранового цвета; и они не струятся к морю, но всегда и всегда вздымаются, бурно и судорожно, под алым оком солнца. На многие мили по обеим сторонам илистого русла реки тянутся бледные заросли гигантских водяных лилий. Они вздыхают в безлюдье, и тянут к небу длинные, мертвенные шеи, и вечно кивают друг другу. И от них исходит неясный ропот, подобный шуму подземных вод. И они вздыхают. Но есть граница их владениям – ужасный, темный, высокий лес. Там, наподобие волн у Гебридских островов, непрестанно колышется низкий кустарник. Но нет ветра в небесах. И высокие первобытные деревья вечно качаются с могучим шумом и грохотом. И с их уходящих ввысь вершин постоянно, одна за другою, надают капли росы. И у корней извиваются в непокойной дремоте странные ядовитые цветы. И над головою, громко гудя, вечно стремятся на запад серые тучи, пока не перекатятся, подобно водопаду, за огненную стену горизонта. Но нет ветра в небесах. И по берегам реки Заиры нет ни покоя, ни тишины. Продолжение тут: Была ночь, и падал дождь; и, падая, то был дождь, но, упав, то была кровь. И я стоял в трясине среди высоких лилий, и дождь падал мне на голову – и лилии кивали друг другу и вздыхали в торжественном запустении. И мгновенно сквозь прозрачный мертвенный туман поднялась багровая луна. И взор мой упал на громадный серый прибрежный утес, озаренный светом луны. И утес был сер, мертвен, высок, – и утес был сер. На нем были высечены письмена. И по трясине, поросшей водяными лилиями, я подошел к самому берегу, дабы прочитать письмена, высеченные на камне. Но я не мог их постичь. И я возвращался в трясину, когда еще багровей засияла луна, и я повернулся и вновь посмотрел на утес и на письмена, и письмена гласили: запустение. И я посмотрел наверх, и на краю утеса стоял человек; и я укрылся в водяных лилиях, дабы узнать его поступки. И человек был высок и величав и завернут от плеч до ступней в тогу Древнего Рима. И очертания его фигуры были неясны – но лик его был ликом божества; и ризы ночи, тумана, луны и росы не скрыли черт его лица. И чело его было высоко от многих дум, и взор его был безумен от многих забот; и в немногих бороздах его ланит я прочел повествование о скорби, усталости, отвращении к роду людскому и жажде уединения. И человек сел на скалу и склонил голову на руку и смотрел на запустение. Он смотрел на низкий непокойный кустарник, и на высокие первобытные деревья, и на полные гула небеса, и на багровую луну. И я затаился в сени водяных лилий и следил за человеком. И человек дрожал в уединении; но убывала ночь, а он сидел на утесе. И человек отвел взор от неба и взглянул на унылую реку Заиру, и на мертвенную желтую воду, и на бледные легионы водяных лилий. И человек внимал вздохи водяных лилий и ропот, не умолкавший среди них. И я притаился в моем укрытии и следил за человеком. И человек дрожал в уединении; но убывала ночь, а он сидел на утесе. Тогда я спустился в трясину и направился по воде в глубь зарослей водяных лилий и позвал гиппопотамов, живущих на островках среди топи. И гиппопотамы услышали мой зов и пришли с бегемотом к подножью утеса и рычали, громко и устрашающе, под луной. И я притаился в моем укрытии и следил за человеком. И человек дрожал в уединении; но убывала ночь, а он сидел на утесе. Тогда я проклял стихии проклятием буйства; и страшная буря разразилась на небесах, где до того не было ветра. И небо потемнело от ярости бури – и дождь бил по голове человека – и река вышла из берегов – и воды ее вспенились от мучений – и водяные лилии пронзительно кричали – и деревья рушились под натиском ветра – и перекатывался гром – и низвергалась молния – и утес был сотрясен до основания. И я притаился в моем укрытии и следил за человеком. И человек дрожал в уединении; но убывала ночь, а он сидел на утесе. Тогда я разгневался и проклял проклятием тишины реку и лилии, ветер и лес, небо и гром и вздохи водяных лилий. И они стали прокляты и затихли. И луна перестала карабкаться ввысь по небесной тропе, и гром заглох, и молния не сверкала, и тучи недвижно повисли, и воды вернулись в берега и застыли, и деревья более не качались, и водяные лилии не кивали друг другу и не вздыхали, и меж ними не слышался ропот, не слышалось и тени звука в огромной, бескрайней пустыне. И я взглянул на письмена утеса и увидел, что они изменились; и они гласили: тишина. И взор мой упал на лицо человека, и лицо его было бледно от ужаса. И он поспешно поднял голову и встал на утесе во весь рост и слушал. Но не было ни звука в огромной бескрайней пустыне, и письмена на утесе были: тишина. И человек затрепетал и отвернулся и кинулся прочь, так что я его более не видел.» Да, прекрасные сказания заключены в томах Волхвов, в окованных железом печальных томах Волхвов. Там, говорю я, чудесные летописи о Небе и о Земле, и о могучем море, и о Джиннах, что завладели морем и землей и высоким небом. Много мудрого таилось и в речениях Сивилл; и священные, священные слова были услышаны встарь под тусклой листвой, трепетавшей вокруг Додоны, но, клянусь Аллахом, ту притчу, что поведал мне Демон, восседая рядом со мною в тени могильного камня, я числю чудеснейшей всех! И, завершив свой рассказ, Демон снова упал в разверстую могилу и засмеялся. И я не мог смеяться с Демоном, и он проклял меня, потому что я не мог смеяться. И рысь, что вечно живет в могиле, вышла и простерлась у ног Демона и неотрывно смотрела ему в лицо.
Николай Шальнов: тэги: киберпанк, сумасшедший дом для непослушных дев викторианской эпохи Нашла Рита в сети "Манифест киберпанка", о котором узнала впервые. Поместила его копию в папку, посвящённую родимому сумасшедшему дому. Был дядя, сказал, что у него знакомый получил три высших образования, занимался астрологией, в итоге сбрендил и, наклюкавшись, бродил по деревне с частушками, пока его трактор не задавил: "Мимо моего окна Пронесли покойника. А у того покойника ... Выше подоконника!" Улыбнулась Рита, предвидев "чудный свой удел" в зеркале прошлого и будущего. И всё же "я нисколько не сомневаюсь, что вкусившие мудрости не могут отрицать бессмертия ума. Так не кончится день, пока светит солнце, с тех пор, как он в сиянии солнца начался", как говорил Кузанский. Манифест киберпанка Манифест киберпанка Кристиана Кирчева A Cyberpunk Manifesto by Christian As. Kirtchev Киберпанк Мы те самые, Другие. Технологические крысы, плывущие в океане информации. Мы - это скромный школьник, сидящий за последней партой в дальнем углу класса. Мы - это подросток, которого все считают странным. Мы - это студент, взламывающий компьютерные системы и пытающийся достичь предела своих возможностей. Мы - это взрослый человек, сидящий на скамейке в парке с лэптопом на коленях и программирующий новую виртуальную реальность. Нам принадлежат гаражи, напичканные электроникой. Паяльник на рабочем столе и разобранный на части радиоприемник, подвал, в котором стоят компьютеры, жужжат принтеры и гудят модемы - всё это тоже наше. Мы видим реальность в ином свете. Мы видим больше, чем обыкновенные люди. Продолжение тут: Они видят только то, что снаружи. Мы видим то, что внутри. Реалисты со взглядом романтиков - вот кто мы такие. Мы странные люди, о которых практически ничего неизвестно. Люди, индульгирующие в своих собственных мыслях, день за днём сидящие за компьютером, ищущие необходимую информацию в сети. Мы редко выходим из дома. Мы делаем это время от времени лишь для того, чтобы сходить в соседнюю лачугу или бар, где мы встречаемся со своими немногочисленными друзьями. Иногда мы выходим из дома, чтобы встретиться с очередным клиентом, или наркодилером... или просто совершить прогулку. У нас мало друзей, лишь несколько человек, с которыми мы ходим на вечеринки. Всех остальных мы знаем только в сети. Наши настоящие друзья там, на другом конце провода. Мы знаем их по каналам ретрансляции диалогов IRC, по группам новостей и по другим системам, в которых мы работаем. Нам наплевать на то, что о нас думают другие. Нам наплевать на то, как мы выглядим и что говорят люди в наше отсутствие. Большинство из нас любит жить скрытно, оставаться в тени и общаться друг с другом лишь по необходимости. Некоторые из нас любят быть на виду, они любят славу. Их знает весь андеграунд. Их имена на слуху. Но всех нас объединяет одно - все мы Киберпанки. Общество не понимает нас. Мы выглядим "таинственными" и "сумасшедшими" в глазах обыкновенных людей, живущих вдалеке от информации и свободы мысли. Общество не признает нас - общество, живущее, думающее и дышащее одним единственным способом - как все. Оно запрещает нам думать о том, что мы свободные люди. Свободомыслие запрещено. У каждого Киберпанка есть индивидуальность, он не марионетка. Киберпанки - это люди, начиная от самых обыкновенных и никому не известных, до гениев-техноманьяков, музыкантов, играющих электронную музыку и исследователей-самоучек. Киберпанк больше не является жанром художественной литературы. Это уже не субкультура. Киберпанк - это новая отдельная культура, дитя новой эры. Культура, которая объединяет наши взгляды и интересы. Мы составляем единое целое. Мы киберпанки. Общество Общество, окружающее нас, связывает друг с другом людей и предметы, превращает их в единую массу и медленно затягивает в зыбучие пески времени. И хотя в это трудно поверить, всем уже очевидно, что мы живём в больном обществе. Так называемые реформы, которыми повсеместно хвастаются наши правительства, - это лишь незначительные сдвиги, в то время как можно совершать целые прыжки. Люди боятся нового и неизвестного. Они предпочитают старые, проверенные истины. Они боятся перемен. Они боятся потерять то, что у них уже есть. Их страх настолько силен, что превратился в оружие. Их страх запрещает свободомыслие. И в этом их главная ошибка. Люди должны оставить свой страх позади и двинуться вперед. Какой смысл всё время держать синицу в руках, если можно поймать журавля. Всё, что нужно сделать - это протянуть руки и почувствовать новое; дать свободу помыслам, идеям и словам. Новые поколения веками воспитывались в духе своих прародителей. Идеалом считается то, чему следует большинство. Индивидуальность забыта. Люди думают одинаково, используя клише, заученные с самого детства. А когда какой-нибудь ребенок отваживается бросить вызов власти, его наказывают и приводят в качестве плохого примера. "Вот что случается с теми, кто выражает свое мнение и игнорирует мнение учителя". Наше общество больно и нуждается в лечении. Лекарством является смена системы... Система Система. С многовековым прошлым, существующая на принципах, которым нет места в сегодняшнем мире. Система, которая практически не изменилась со времени своего появления. Это неправильная Система. Чтобы управлять нами, Система должна обманным путем навязывать свои правила.Правительство хочет, чтобы мы слепо следовали его указаниям. Мы живем в информационных сумерках. Когда люди получают информацию, отличную от информации правительства, они не могут отличить правду от лжи. Поэтому ложь становится правдой - правдой, лежащей в основе всего. Таким образом правители управляют нами при помощи лжи, а обыкновенные люди не могут различить правду и слепо следуют за правительством, полностью доверяя ему. Мы боремся за свободу информации. Мы боремся за свободу за свободу слова и печати. За свободу выражать наши мысли, не опасаясь преследования Системы. Даже в самых цивилизованных и "демократических" странах, Система распространяет дезинформацию. Даже в странах, претендующих на звание колыбели свободы слова. Дезинформация - основное оружие Системы. Оружие, которое она успешно использует. Именно Сеть помогает нам свободно распространять информацию. Сеть, не имеющая границ и не знающая предела. Все, что принадлежит нам, принадлежит и вам. Все, что принадлежит вам, принадлежит и нам. Каждый может использовать информацию. Ограничений не существует. Шифрование информации - это наше оружие. Зашифрованные революционные послания могут беспрепятственно распространяться по Сети, и правительство может только догадываться об их содержании. Сеть - это наше королевство, в сети мы короли. Законы Мир меняется, но законы остаются прежними. Система не меняется, лишь кое-какие детали приводятся в соответствие с новым временем, однако в целом все остаётся на своих местах. Нам нужны новые законы. Законы, соответствующие времени, в котором мы живём, и миру, который нас окружает. Не законы, построенные на опыте прошлого. Законы, построенные для сегодняшнего дня, законы, соответствующие дню завтрашнему. Видение будущего Некоторые люди не задумываются над тем, что происходит в мире. Они заботятся только о себе, о своем микрокосмосе. Такие люди могут видеть только мрачное будущее, будущее их личной жизни, которой они живут в данный момент. Другие обеспокоены будущими событиями. Их интересует всё, что будет происходить в будущем в глобальном масштабе. Их взгляд на жизнь более оптимистичен. В их глазах будущее выглядит чище и прекраснее. Они могут представить себе человека, ставшего более значительным, и мир, ставший более мудрым. Мы находимся где-то посередине. Для нас важно то, что происходит сейчас и то, что произойдет завтра. Наши взгляды устремлены в Сеть. И Сеть разрастается с каждым днем. Вскоре весь мир будет опутан Сетью: от военных систем до домашних компьютеров. Но сеть - это колыбель анархии. Её нельзя контролировать и в этом её сила. Каждый человек будет зависеть от Сети. Вся информация будет курсировать по сети, запертая в хаосе нулей и единиц. Тот, кто контролирует Сеть, контролирует информацию. Мы будем жить в смешении прошлого и настоящего. Плохое идёт от человека, а хорошее идёт от технологии. Сеть будет контролировать маленького человека, а мы будем контролировать Сеть. Если не будешь контролировать сам, будут контролировать тебя. Информация - это сила! Где мы? Где мы? Мы все живем в больном мире, где ненависть - это оружие, а свобода - мечта. Мир развивается слишком медленно. Киберпанку очень трудно жить в вечно недоделанном мире, смотреть на окружающих и видеть как плохо они строят свой мир. Мы идём вперед, они тянут нас назад. Общество сдерживает нас. Да, оно сдерживает свободу мысли. Своими безжалостными образовательными программами в школах и университетах. Они тренируют в детях одинаковое видение мира. Любые возражения пресекаются и наказываются. Наши дети обучаются в этой древней и не изменившейся системе. Системе, которая не допускает свободомыслия и требует четкого соблюдения правил... В каком бы мире мы жили сейчас, если бы люди двигались вперед прыжками, а не ползли. Киберпанк, тебе очень трудно жить в этом мире. Кажется, что время остановилось. Мы оказались в нужном месте, но не в нужное время. Все вокруг слишком банально, люди не меняются. Как будто общество хочет вернуться в прошлое. Некоторые люди, пытающиеся найти свой мир, мир Киберпанка, находят его и строят собственными руками. Строят в своих мыслях, в меняющейся реальности. Поэтому они живут в виртуальном мире. В выдуманном мире, находящемся вне пределов вселенной. Некоторые люди привыкают к реальному миру, такому, какой он есть на самом деле. Они продолжают жить в нем, но они не любят его. У них нет другого выбора, но они верят в то, что мир вырвется из объятий пустоты и двинется вперед. Все, что мы пытаемся сделать - это изменить ситуацию. Мы пытаемся приспособить сегодняшний мир к нашим нуждам и взглядам. Максимально используем его возможности и не обращаем внимания на всякий хлам. Там, где нам не под силу что-либо изменить, мы можем просто жить, жить как Киберпанки. Не имеет значения то, насколько трудной будет наша жизнь. Когда общество наносит удар, мы всегда отвечаем. Мы строим собственные миры в Киберпространстве. Среди нулей и единиц, среди битов информации. Мы строим свое сообщество. Сообщество Киберпанков. Киберпанк! Борись за свои права! Мы электронные духи, группа свободомыслящих повстанцев. Киберпанки. Мы живем в киберпространстве, мы везде, мы не знаем границ. И это наш манифест. Манифест киберпанка. 14 февраля 1997 г. (перевод Сальникова А.М.) *** Киберпанк Мы нео люди. Тот новый вид homosapiens, который родился в это время, в этом возрасте. Наше чувство мира воспринимает киберпространство как вещь естественную. Первый вздох, сделанный нами в момент прихода в этот мир, состоял из плотного электрического потока в проводах, механического гула, вибрации данных, несущихся по информационным “хай -веям”, по воздуху и по кабелю. Информационное пространство само по себе является главным элементом нашей жизни. Но “мутации”, это не просто присутствие окружающих нас предметов технологии. Каждый может научиться понимать и “принимать” новые технологии, но мы те, у кого это от рождения. Мы те, кто видит реальность в другом свете. Своим взглядом мы видим больше, чем обычные люди. Они видят лишь то, что снаружи, мы же улавливаем и то, что внутри. Мы – реалисты с глазами мечтателей. То, как мы думаем и смотрим на мир, кровь, текущая в наших венах, мысли в наших головах - все это “мутация”, отделяющая нас от остальных. “Сетевые маньяки”, “технологические психи”, “компьютерные ботаники” – наши символы. Мы – новые; каждое место этого нового мира мы принимаем как родной дом. Мы знаем историю, но она мертва и только цепляется за край могилы. А Киберпанк – всего лишь слово, смысл его в нас самих – мужчинах и женщинах, которые живут и мыслят себя иначе. Вы можете назвать нас сумасшедшими, психами, безумцами, странными, непонятными – это, наверное, самое подходящее слово из вашего словаря, которое сможет отразить все то, чем вы нас считаете. Почти весь сегодняшний мир ожидает серьезная перемена. Кто-то прозябает в своих руинах, другие же идут вперед, оставляя прошлое позади. Общество, которое до сих пор не хочет себя обновить, нашло точку стабильности своего существования в проверенных временем истинах и методах восприятия мира. Но мы – не они. Киберпанки всегда будут обновляться. А те, кто заявляет, что Киберпанк мертв, просто не способны видеть его перерождение на волне новых открытий. Вы ведь не можете сказать, что эволюция остановилась, не так ли? Киберпанки это те, кто эволюционируют. Бунтари, борющиеся за собственное существование. И мы верим в собственные силы, потому что наше преимущество в понимании новых феноменов, неясных остальным, но являющихся часть нашего существования. > Общество Общество предпочитает следовать за лидером. Лидер это тот – кто сможет управлять им. Люди, принимающие решения на основе того, что было выдано им в качестве истины и лжи, слепо следуют и слепо верят. Общество должно учиться на собственных ошибках. Общество это масса, местно или удаленно управляемая системой. Общество осело на одном месте и предпочитает слушать и повиноваться. Общество это отражение масс, которые лишь хотят следовать за кем-то, а не жить по собственной воле. Это общество находится под контролем правительств и корпораций в последовательной и схематичной системе управления. А вся эта система – подвластна “Старшему Брату” одним нажатием на кнопку. Общество создало ту среду, в которой оно может существовать, мир, преклоняющийся перед правительствами и корпорациями. Этот мир дышит ненавистью к любым нарушениям Системы. Во все времена людям было необходимо следовать за кем-нибудь, и этот некто заметил, что может с легкостью извлекать выгоду из своего положения. Так он начал грязную игру, ибо, будучи единственным авторитетом, был неуязвим в своей системе. Общество и теперь остается под контролем и даже наслаждается этим. Общество отрицает нас потому, что мы гораздо опаснее для ее утопии, чем все правительства мира. Мы не принадлежим к общественным массам. > Система. Система. Веками существовавшие принципы, сегодня уже не актуальны. Система практически не изменилась со дня своего создания. Система это то, что тобой управляет. Это правительство, состоящее из людей, живущих отдельно от общественных масс. Правительства так же не менялись с момента становления социальной жизни человека. С другой стороны, контролем обладают корпорации, и появляется вопрос: у кого же в руках вся власть? У корпораций, управляющих правительствами, либо наоборот? Или все они “варятся в одном котле”? В любом случае, системе требуется опора, и этой опорой становятся массы общества, будто загипнотизированные верой в кого-то, подвластные контролю над собой, над личной жизнью каждого члена общества. Эта опора возникает тогда, когда система “выстреливает ложью” в социальные массы. Они хотят, чтобы мы верили в эти “лже-истины”. Система должна навязывать свою правду, чтобы править. Правительство хочет, чтобы мы слепо следовали за ним. Не только правительства, но корпорации, которые диктуют нам свою моду и стили, предпочтения в еде, которые устанавливают цены на медикаменты. Правительства и Корпорации – это и есть Система. Установки правил “вливаются” через СМИ. Лишь глухой и слепой позволит управлять своей жизнью кому-то, чья жажда денег и власти прикрывается имитацией Заботы, Поддержки, Безопасности и Стабильности. Система боится хаоса, но хаос это лишь путь к тому, что они называют свободой выбора. И тогда, децентрализованные, люди смогут найти лучший выход. > Информация. Телевидение, радио, пресса теперь не единственные источники информации для ищущего или спящего человека. Интернет это новое информационное пространство, где информация распространяется свободно, и где никто не живет в “информационном затмении”. Даже там, где правительства и бизнес пытаются накладывать ограничения и подчинять своей власти поток информации – всегда есть способы найти ту информацию, которая сможет дать хотя бы часть правды, сможет “просветить”. Ведь информация это все еще власть. И мы свидетели реального роста и развития нашей расы. Информационные барьеры больше не сдерживают нас, не закрывают наш настоящий потенциал, и теперь люди обладают бОльшими правами. Ученые делают открытия, которые больше не могут быть сокрыты для коммерческого и государственного использования. Печально, если люди бессильны требовать то, что им обещано. Теперь же информация может “пробудить” людей, трансформировать общество. Однако средства информации показали свою ложность, заключающуюся в отсеивании правды, что лишь поднимает цену информации. > Где мы? Мы те, в чьем ДНК начало формироваться новое чувство, которое позволит будущим поколениям взаимодействовать с киберпространством, информационной средой. Ни одно стационарное или имплантированное устройство не сможет полноценно заменить то, что дает нам природа. Вокруг происходят мутации. Эволюция снабдила нас лучшим набором “инструментов” взаимодействия с окружающими нас изменениями. Вот почему мы – Киберпанки, нео люди, электронные умы. Мы знаем, что Киберпространство – зеркальный мир, отражающий и содержащий в себе все прошлые и настоящие деяния человека. Киберпространство это невидимый мир, где человеческий разум и мысли сливаются с материей и принимают видимую для органов чувств форму с помощью машин. Киберпространство всегда существовало здесь, там, везде – но только сейчас мы устанавливаем связь и открываем его – мы начинаем меняться. Киберпанки – мы те, кто живет в киберпространстве и использует сегодняшнюю технологию лишь в качестве транспорта, дабы оказаться на Той, другой стороне. Мы созидаем новую расу. Киберпанков. И это наш второй манифест.
Николай Шальнов: тэги: мыслевыброс, искусство вечно, филологическая дева Пока Рита почитывала похабные частушки и писалась от хохота, она задумалась о том, уместен ли мат в произведениях искусства. Как-то она читала фик по "Южному Парку", довольно хорошо написанный, в которым нехорошие слова встречались по нескольку раз в одной строке. Ещё вспомнилось одна учителька, которая на собрании Союза Писателей встала и раскритиковала их сборник за то, что в нём присутствует "тюремные варваризмы". Странно. "Не нравится - не читайте", - всегда говорила Рита. Если рассматривать "красоту и изящество в самовыражении" в соединении Солнца и Венеры, то, наверное, одним из критериев этой "красоты и изящества" будет то, что можно обозвать в какой-то степени уместностью - способностью необычными средствами передать то, что может быть воспринято в данный момент на "ура". Например, парка с капюшоном моего приятеля в погожий осенний денёк или викторианское платье с нашитыми шестерёнками в викторианском сумасшедшем доме у Эмили Отемн. Почему-то вспоминается Уайльд: "Критик - это тот, кто способен в новой форме или новыми средствами передать свое впечатление от прекрасного. Высшая, как и низшая, форма критики - один из видов автобиографии". А мат как раз уместен в фике по "Южному Парку", поскольку речь идёт о школьниках, которые, судя по одному моему юному другу, без этого совершенно не обходятся. А уж персонажи мультфильма - и подавно. Правда, и тут можно прогадать: "лишь в чувстве меры истинное благо", - писал гениальный английский бард. Поскольку Рита в школе была зачарована эпитетами и сложными прилагательными перевода "Илиады" и просторечными выражениями "Метаморфоз" Апулея, тема матерщины прошла как-то мимо неё, она только раз применила некоторые словечки в фике "Я с тобой", успешно заменяя их порой жаргонизмами и сленговыми выражениями, и, думается, правильно сделала. Если Паустовский советовал "не употреблять иностранных слов", поскольку "наш язык так богат и разнообразен, что нам незачем брать у тех, кто беднее нас", то и в случаях с невероятным богатством грубоватого народного юмора дело обстоит точно так же. Трудно представить Картмана и Генриетту, употребляющих высокопарные выражения, но преимущества русского языка над америнканщиной как раз в бесчисленном множестве оттенков, выраженных в словах "с ярко выраженной экспрессивной окраской", как неутомимо подмечает "Ворд". Да и Сэлинджер в "Над пропастью во ржи" дал образец почти недосягаемого совершенства того, как можно говорить от лица подростка, не впадая в морализаторство или в противоположность - в филологический натурализм "контркультурной прозы". Кстати, на жаргонизмах и тюремном сленге построена добрая часть "Зоны" Довлатова, хотя там целая глава была посвящена описанию филологических развлечений заключённых, упражняющихся в искусстве создавать витиеватые матерные выражения. Интересно, как сейчас обстоит с этим делом в тюрягах? У Риты брат работает охранником в местах не столь отдалённых, но она постоянно забывает расспросить его об этом.
Николай Шальнов: тэги: мои милые старушки, искусство вечно Рита любит Машеньку Грету-Из-Мечты. Пусть даже Рита и склонна рассматривать её как любимое и прекрасное существо, когда она находится от Риты на достаточном расстоянии. Во-первых, её имя - одно из тех редких русских имён, которых Рите нравится произносить, а во-вторых просто потому, что Маша в какой-то прекрасный момент стала для Риты олицетворением готики. Машенька Грета-Из-Мечты отважна, темпераментна, хитра, обладает магическими способностями, вынослива и жестка - её трудно разжалобить. Зато весьма безмятежна со своими. С ней у Риты всегда вязался один бодлеровский сонет. Теруан де Мерикур (вторая сноска к стихотворению), к слову, предводительствовала, по некоторым источникам, толпе восставших, идущих на Версаль. Была одета в костюм амазонки, скроенный по картинке из тогдашнего учебника истории, а конец свой она нашла в сумасшедшем доме, когда обезумела от ударов плетьми, которыми некогда светскую львицу наградили фанатичные якобинки. SISINA* Скажи, ты видел ли, как гордая Диана Легко и весело несется сквозь леса, К толпе поклонников не преклоняя стана, Упившись криками, по ветру волоса? Ты видел ли Theroigne**, что толпы зажигает, В атаку чернь зовет и любит грохот сеч, Чей смелый взор - огонь, когда, подняв свой меч, Она по лестницам в дворцы царей вбегает? Не так ли, Sisina, горит душа твоя! Но ты щедротами полна, и смерть тая, - Но ты влюбленная в огонь и порох бурно, Перед молящими спешишь, окончив бой, Сложить оружие - и слезы льешь, как урна, Опустошенная безумною борьбой. ---------- * Сизина - подруга мадам Сабатье, любовницы Бодлера. - Прим. ред. ** Французская революционерка Теруан де Мерикур (1752-1817).- Прим. ред. Рита также нашла довольно забавный комментарий про Бодлера и его поэзию: >>> "Боюсь, некоторые экзальтированные дамочки, склонные к декадентским настроениям, несколько поумерили бы свои восторги насчет Бодлера, если бы прочитали его "Художника современной жизни" или там "Мое обнаженное сердце". Ну а в частности - то, что он писал о женщинах. Рекомендую, для расширения кругозора, хе-хе. Вообще несчастного Бодлера облепили ярлыками по самое не балуйся: он вам и декадент, он же и символист, он и сатанист, и гот, и панк и все на свете. А на самом деле он в теории писал одно, в стихах другое, а делал - третье. Но зла он не воспевал и декадансом не страдал ни в коем случае. Стереотипы, епт... Три года близкого общения показали, что верить этому товарищу противопоказано. Эклектичен до безобразия. Стерпит все - импрессионизм, романтизм, классицизм - и не поморщится. Сделать из него на дипломе экспрессиониста, что ли..." Да, в общем-то, эта дама права. Гумилёв писал: "Странно было бы приписывать Бодлеру все те переживания, которые встречаются в его стихах. Чем тоньше артист, тем дальше его мысль от воплощения ее в действие. Веками подготовлявшийся переход лирической поэзии в драматическую в девятнадцатом веке наконец осуществился. Поэт почувствовал себя всечеловеком, мирозданьем даже, органом речи всего существующего и стал говорить не столько от своего собственного лица, сколько от лица воображаемого, существующего лишь в возможности, чувств и мнений которого он часто не разделял. К искусству творить стихи прибавилось искусство творить свой поэтический облик, слагающийся из суммы надевавшихся поэтом масок. Их число и разнообразие указывает на значительность поэта, их подобранность — на его совершенство <...> Бодлер в действительности не примыкал ни к какой школе и не создал своей. Во Франции его считали то романтиком, то парнасцем, у нас почему-то еще и символистом. Но для того, чтобы быть романтиком, ему не хватало ни культа чувства, ни театрального пафоса, ни характерного многословья. Для парнасцев он был слишком нервен, слишком причудлив, и он говорит не столько о вещах мира, сколько о вызываемых ими ощущеньях. С символистами у него общего только то, что они у него заимствовали, главным образом, утонченная фонетика стиха, но ни ощущенья многопланности бытия, ни желанья дать почувствовать за словами абсолютное у него не было".
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно, светлые гении Пока Рита тут возвращалась к наследию автора неологизма "nevermore", то вспомнила про статью, а, вернее, про отрывок из статьи Шарля Бодлера "Эдгар По" из имеющегося у неё издания "Цветов зла" - Бодлер, как известно, переводил По и буквально "открыл" его для европейцев. Также Рите показалось занимательным сочинение По "Философия творчества", где этот мастер мистики и детектива детально разбирает процесс создания своего бессмертного "Ворона": http://lib.ru/INOFANT/POE/poe1_3.txt Из статьи Шарля Бодлера "Эдгар По" Жизнь По, его нрав, манеры, внешний облик — все, что составляет его личность, представляется мне одновременно мрачным и блестящим. Внешность его была обольстительна, странна, и на ней, как и на его произведениях, лежала печать безграничной меланхолии. По во всех отношениях был щедро одарен природой. В юности он проявил необычайную склонность ко всяким физическим упражнениям. Несмотря на небольшой рост, женственные руки и ноги и на то, что все его существо было проникнуто чисто женским изяществом, он был очень силен и доказал это в нескольких поразительных случаях. Так, однажды в молодости он выиграл пари, переплыв расстояние, непосильное для человека обыкновенного. Можно сказать, что природа одаряет энергичным характером тех, от кого она ждет великих дел, подобно тому как она наделяет долголетием деревья, которые должны служить символами печали и горя. Эти люди, иногда невзрачной внешности, обладают силой атлетов, могут предаваться и буйному веселью и работе, склонны к излишествам и способны к удивительной воздержанности. Продолжение тут: Эдгару По присущи несколько характерных черт, единодушно признаваемых всеми его биографами: высокое природное благородство, красноречие, красота, которой он, судя по рассказам, немного кичился. Его манеры — странное соединение гордости с удивительной нежностью — были полны уверенности. Лицо, походка, движения, посадка головы — все это указывало, особенно в молодости, что он избранник. Весь его облик отличался всепроницающей торжественностью. Он был отмечен природой, как фигуры тех прохожих, которые сразу привлекают внимание наблюдателя и остаются в его памяти. Педантичный и придирчивый Грисволд признается, что, явившись с визитом к По, он нашел его бледным и страдающим после болезни и смерти жены и был чрезвычайно поражен не только изысканностью его манер, но и его благородным лицом, всей атмосферой его комнаты, меблированной, впрочем, довольно скромно. Грисволд не понимает, что поэт больше всех других умеет пользоваться привилегией парижанки и испанки — украшать себя пустяком, и что По, влюбленный во все прекрасное, в чем бы оно ни проявлялось, уж конечно нашел бы новый способ превратить бедную хижину в сказочный дворец. Разве не описывал он в высшей степени оригинально и интересно проекты обмеблировки, планы дач, садов, декоративного пейзажа? Существует прелестное письмо госпожи Франсис Осгуд, одной из приятельниц По, которая сообщила нам весьма любопытные подробности о характере, личности и семейной жизни поэта. Эта женщина, сама очень интересная писательница, энергично отрицает все пороки и заблуждения, приписываемые поэту. Может быть с мужчинами, — говорит она Грисволду, — он был таким, каким вы его описываете; как мужчина вы может быть, правы. Но я утверждаю, что с женщинами он был совершенно иным, и женщина, познакомившись с По, могла питать к нему лишь глубокую симпатию. Я всегда считала его образцом изящества, благородства и великодушия. Впервые мы встретились в Астор-хаузе. Уиллис передал мне за табльдотом экземпляр «Ворона», о котором, по его словам, автор хотел знать мое мнение. Мистическая, неземная музыка этой поэмы так глубоко поразила меня, что, узнав о его желании познакомиться со мной, я испытала странное чувство, похожее на ужас. Он явился Его красивая горделивая голова, темные глаза, блиставшие светом избранничества, светом чувства и мысли, его манеры — все это было соединение невыразимого величия и нежности. Он поклонился мне спокойно, важно, почти холодно. Но под этой холодностью так ясно сквозила симпатия, что я невольно была глубоко взволнована. С этого момента до его смерти мы были друзьями, и я знаю, что в своих последних словах он вспомнил и обо мне; пока его царственный разум не был свергнут с трона, он дал мне лучшее доказательство своей преданности и дружбы. Особенно великим казался мне Эдгар По в глубине своей простой и поэтичной души. Он был весел, сердечен, остроумен, то сдержан, то капризен, как избалованный ребенок, но даже среди самой тяжелой литературной работы у него было ласковое слово, добрая улыбка, внимательное и любезное обхождение как для его нежной, молодой и обожаемой жены, так и для всех его гостей. Бесконечные часы проводил он за столом под портретом умершей любимой, всегда усердный, терпеливый, записывая своим великолепным почерком чудные фантазии, беспрестанно рождавшиеся в его блестящем и остром уме. Однажды утром, помнится, я встретила его более радостным и оживленным, чем обыкновенно. Виргиния, его нежная жена, просила меня зайти к ним, и я не могла устоять перед ее просьбами… Я застала По работающим над серией статей, которые он опубликовал под заглавием «Литераторы Нью-Йорка». «Посмотрите, — говорил он мне, разворачивая с победоносным смехом несколько свитков исписанной бумаги (он писал на узких полосках, чтобы сообразовать свою рукопись с корректурными оттисками журналов), — я покажу вам различные степени моего уважения к разным членам нашего литературного мира. Они определяются длиной полосы. В каждом из этих свертков укатан и старательно обсужден кто-нибудь из вас. Иди сюда, Виргиния, помоги мне!» И он разворачивал один сверток за другим. Последнему, казалось, не было конца. Виргиния, смеясь, держала один конец полосы и отступала к одному углу комнаты, муж ее — к другому. «Кто же этот счастливец, — спросила я, — которого вы удостоили такой бесконечной приветливости?» — «Слышишь!» — вскричал он, словно ее тщеславное маленькое сердечко не подсказало уже ей, что это — она сама… В рассказах По никогда не говорится о любви. Элеонора и Лигейя собственно говоря вовсе не представляют любовных историй; главная идея, которая пронизывает оба произведения, совершенно иная. Быть может, он думал, что проза — недостаточно высокий язык для передачи этого странного и почти непереводимого чувства; но зато его стихотворения полны описаний любви. Священная страсть является в них великолепной, блистающей, словно звезда, и всегда слегка отуманенной неизбывной грустью. В своих статьях По несколько раз говорит о любви как о чем-то таком, что заставляет перо трепетать. В Поместье Арнгейм он утверждает, что четыре основных условия счастья следующие: жизнь на свежем воздухе, любовь женщины, отрешение от всякого честолюбия и созидание нового Прекрасного. Замечание госпожи Франсис Осгуд относительно рыцарски вежливого отношения По к женщинам подкрепляется еще тем, что несмотря на его великолепный талант в описаниях всего странного и ужасного, во всех его произведениях нет ни одного места похотливого или грубо чувственного, Его портреты женщин окружены, так сказать, ореолом; они сверкают среди неземной дымки, они написаны восторженным обожателем. Что же касается до незначительных эпизодов романтического характера, то можно ли удивляться, если столь нервный человек, характернейшей чертой которого быть может является неудержимое стремление к Прекрасному, и увлекался иногда флиртом, этим вулканическим, опьяняющим цветком, для которого наиболее благодарной почвой является воспаленный мозг поэтов? Об удивительной красоте По, о которой говорят несколько биографов, я думаю, можно приблизительно составить себе представление, призвав на помощь все широкие, но характерные понятия, заключенные в слове романтик — слове, которое передает разные виды и оттенки духовной красоты. У По был широкий властительный лоб. Некоторые выпуклости его обнаруживали выдающиеся способности — построений, сравнения и установления причинности; в нем царствовал в горделивом спокойствии дух идеальности, в особенности эстетического чувства. И несмотря на эти дары, а может быть именно вследствие избытка их, голова По в профиль не была красива. Ведь во всех случаях, когда что-нибудь в каком-либо смысле находится в чрезмерном количестве, результатом изобилия может стать недостаток, результатом злоупотребления — истощение. Глаза его, неопределенно-темного цвета, близкого к фиолетовому, были одновременно черны и полны блеска. К этому прибавьте благородный и гордый нос, рот тонкий и грустный, хотя и с легкой улыбкой, волосы светло-каштанового цвета, лицо, обыкновенно бледное, с выражением немного рассеянным и подернутым обычной грустью. Разговор По был всегда замечателен и давал пищу для размышлений. По не был тем, что называют хорошим говоруном — это ужасная вещь, — а к тому же и речь его, и перо боялись всего условного; но обширные познания, великолепный слог, прекрасная подготовка и впечатления, собранные в нескольких странах, делали речь его поучительной. Его речь, в высшей степени поэтичная, строгая по построению и в то же время выходящая за пределы всякого известного метода, богатство образов из мира, столь мало посещаемого толпой обыденных умов, его чудесное искусство выводить новые и таинственные заключения из неоспоримых и необходимых предположений, открывать изумительные перспективы, одним словом, искусство чаровать, заставлять мыслить, мечтать, вырывать душу из грязи рутины — вот его замечательные способности, о которых у многих людей сохранились воспоминания… По — писатель нервов и даже чего-то большего, — и лучший, какого я только знаю. Каждое его вступление к рассказу увлекает, как вихрь. Его торжественность поражает и заставляет ум быть бдительным. Раньше всего чувствуется, что речь идет о чем-то важном. И медленно, мало-помалу разворачивается история, весь интерес которой основан на незаметном уклонении интеллекта в сторону, на смелой гипотезе, на неосторожном смешении различных способностей на весах природы. Читатель, завороженный, принужден следовать за автором в его увлекательных историях. Никто другой, повторяю, не изображал увлекательнее исключения из человеческой жизни и природы, страстное любопытство выздоравливающего, смены времен года, полные возбуждающей красоты, жары, сырость и туман, когда южный ветер смягчает и ослабляет нервы, как струны инструмента, а глаза невольно наполняются слезами. Никто не описывал лучше галлюцинаций, вызывающих сначала сомнения, а вслед затем уверенность и рассудительность; абсурд, водворившийся в уме и управляющий им с ужасной логикой; истерию, сметающую волю; противоречие между нервами и умам и человека, дошедшего до того, что боль он выражает хохотом. По анализирует все, что мимолетно, взвешивает невесомое, описывает до мелочей подробным, научным, ужасным образом все воображаемое, что витает вокруг нервного человека и приводит его к погибели. Даже страсть, с которой он бросается в странное из любви к странному и в ужасное из любви к ужасному, помогает мне поверить в искренность его произведений и в соответствие в нем человека поэту. Я отметил уже, что у некоторых людей эта страсть часто бывает следствием непримененной обильной жизненной энергии, иногда — упорного целомудрия или глубокой, но сдерживаемой чувственности. В недрах этого творчества, где воздух разрежен, ум может испытывать глубокую тоску, страх до слез, беспокойство души, живущей в большом и странном пространстве. Но восхищение пересиливает: искусство По так велико! Фон и детали там соответствуют чувствам героев. Одиночество на лоне природы или беспокойная городская жизнь — все это изображено нервно и фантастично. Как наш Эжен Делакруа, возвысивший свое, искусство до степени высокой поэзии, Эдгар По любит располагать свои фигуры на зеленоватых и лиловых тонах, откуда распространяется фосфорический блеск гнили и дух бури… Герои По, или вернее герой его — человек со сверхъестественными способностями, человек с расшатанными нервами, человек, пылкая и страждущая воля которого бросает вызов всем препятствиям; человек со взглядом, острым как меч, обращенным на предметы, значимость которых растет по мере того, как он на них смотрит. Это — сам По. Его женщины, все лучезарные и болезненные, умирают от каких-то странных болезней, говорят голосом, подобным музыке. И это — также он сам. По крайней мере своими странными стремлениями, познаниями, неизлечимой грустью они сильно напоминают личность их творца. Что же касается до его идеальной женщины, его Титаниды, то она является в различных образах в его слишком немногочисленных стихотворениях, образах или, вернее, манере ощущать красоту, которую душа автора соединяет в обширное, но впечатляющее единство. В нем быть может еще нежнее, чем где-либо, выражается ненасытная любовь к Прекрасному. Она есть великий титул, то есть сумма всех титулов По; пред ней поэты должны преклониться и благоговеть! Шарль Бодлер 1856
Николай Шальнов: тэги: сказки о дружбе, искусство вечно, рассказы старой балерины, готика Шла вчера Рита по улице, увидела парня, и мысль промелькнула: "О, Масол! [Масловский Илья] Неужели вернулся?!". Присмотрелась - нет, не Масол. Обозналась. Этот чел сейчас проживает в Москве, а Рита раньше дружила с ним, делилась своими первыми впечатлениями от "Властелина Колец", которым была раньше увлечена до безумия и слушала его гитарные вариации. В прошлом году Рите почти удалось "воскресить хоть призрак наслаждения" от своих школьных филологических изысканий в области толкиенистики, теперь от этого остались лишь прекрасные воспоминания. Что так тянет людей в столицы? Ни в Питер, ни в Москву Рита в жизнь не поедет - ей там делать нечего. Где родился, как говорится, там и пригодился. У Риты вообще какое-то подозрительное чувство возникает при упоминании о больших городах. И в Орене есть ещё злачные места, о которых Рита и не ведает. Впрочем, Масла Рите хоть как-то заменил Ворон - человек, к которому Рита успела привязаться и о котором вспоминает чаще, чем о ком-либо другом. Ещё Рита наконец-таки распечатала "Манифест готов", которым когда-то вдохновлялась: поразительная вещь, Рита в юношеском упоении выучила его наизусть и цитировала везде, где только можно. Знать бы, кто эту замечательную вещь написал, сказать бы ему, что он - большой молоток. Жаль, что некоторые вещи существуют лишь в единственном виде и в небольшом формате, она бы потребовала проду, как делают это на "Фикбуке"! Ход мыслей некоторых людей вызывает у Риты восхищение, быть может, познавая Бога через красоту и величие человеческого - через данный человеку разум - Рита постепенно отходит от привычной ей мизантропии. Хотя в каком человеке не отражается неизбывное "человеческое, слишком человеческое?", даже всечеловеческое?.. Манифест готов: Мы готы! Пока все спорят, что такое готика и кто есть гот, а кто – никто, мы для себя это решили: Наша этика Прежде всего, гот – это романтик. Романтик с большой буквы, для которого важна Свобода. Свобода тоже с большой буквы. Но человек живет в мире людей и вынужден считаться с его законами. В этих условиях Свобода трансформируется в разумный эгоизм и прагматизм. Однако все же далеко не всегда хочется обитать в нашем ханжеском, жадном, вороватом, уродливом и невежественном обществе. Мы хотим жить в дружественном и благородном сообществе, и намереваемся отказывать вороватой серости в праве вторгаться в нашу жизнь. Пусть называют это эскапизмом – но это защитная реакция от надменного понукания и попыток ханжей влезать в душу своими немытыми лапами. Однако мы назвали бы этот путь не эскапизмом, а элитарностью. Элитарные группы, подобные готам, не поддающиеся гипнозу пошлым масскультом, существовали во всех культурах в различных обществах. Мы не хотим иметь в качестве идеала упрощенных и выхолощенных героев в «новорусских» ремейках старых сказок. Это наш идеал? Не хотим!!! Мы неагрессивны, хотя и будем пытаться стоять за себя, за свое достоинство и идеалы. Возможно, эта неагрессивность связана с большим количеством девушек, которые имеются в рядах готов. А может – с нежеланием придерживаться морали кулачного права. Готика – явление европейской культуры. Высокой культуры. Но в этой фразе главным словом является «культура». Культура – это то, что отличает нас от животных. Культура с большой буквы. Культура может и имеет право ограничивать Свободу. «Мы такие – какие мы есть», могут сказать и дети помойки. Свобода быть свиньей, возможно и имеет право на существование, но готы – не свиньи! Оставим свинство детям помоек и ханжам, которые, прикрываясь разглагольствованиями о христианской культуре, благословляют лысых отморозков разрисовывать могилы фашистскими знаками. Памятники истории, архитектуры и культуры достойны преклонения. Избрать местом своего нахождения старинные места скорби – значит сделать их атмосферу частью своей поэзии… Можем ли мы вести себя как вандалы? Нет, не можем и не должны. Темная эстетика предполагает возвышенную утонченность, печальную созерцательность, викторианскую романтичность, сумеречный аристократизм, а не грязное варварство «детей помойки» и кошкодавов. А вот бескультурье – понятие интернациональное. И нам одинаково неприятны как скинхеды, грабящие в темных подворотнях тех, кто слабей, прикрываясь «расовой теорией», так и таджикские цыгане – приезжающие в наш город «на заработки» - для обворовывания прохожих. Мы выше национализма. Этические моменты темной эстетики Мы приверженцы темной эстетики. Но «темное» не есть зло. Если «свет» рассматривать как синоним «порядка» - абсолютной и неизменной регламентации, то «тьма» - символизирует хаос, изменчивость. Возможно, найдутся фанатики, которые готовы жить при абсолютном «свете» или при абсолютной «тьме», но это уже из области патологии. Мы живем в мире, где есть место и тьме и свету, где они постоянно сталкиваются, и, словно обволакивая друг друга, образуют причудливые узоры, там, где есть место мерцающей красоте, тайне. Это особенно важно в тех условиях, когда понятие «свет» взято на вооружение ханжами, и, благодаря этим хозяевам криводушных истин, символом «света» стало пуританство. В «свете» стало неуютно. Темная эстетика – это поэзия, литература, арт, музыка. Темная эстетика – это то, что дает смысл жизни людям, уставшим от телевидения, желтой прессы, музыки, рассчитанной на примитивные инстинкты приматов,… она дает пищу для интеллекта, для созидания, ее могут понять и принять лишь избранные. Она не ограничивает себя какими-то рамками, кроме тех, которые каждый налагает на себя сам. Темный эстет – истинный ценитель прекрасного. Он чувственен и изыскан, его привлекает все таинственное и необычное. Чувственность и ощущение прекрасного трудно ожидать от людей, не обремененных интеллектом, культурой и аристократичностью. Для этого плебса важны наращенные на гормонах мышцы, агрессия и выползшая из тюремных бараков мораль. В противовес этому грубому герою безликой человеческой толпы, готы подчеркивают свою утонченную изысканность, интеллект и интеллигентность, которые имеют свои внешние символы: утонченная аристократичность, чувственная нежность, длинные волосы, мягкость поведения, подчеркнуто астеническое телосложение и поэтичность. Разумеется, у «перекаченных кабанов», имеющих гору мышц и зачатки интеллекта, будут возникать усмешки по поводу утонченно-женственного парня – гота в отношении его некабаньего вида. Он не «дистрофик», не «одевается как баба» – это иная, интеллектуальная культура, ориентированная не на грубую силу, а на отточенность ума. В нынешнем пуританском обществе принято скрывать проявления дружбы. Любой дружеский эмоциональный взгляд тут же будет истолкован как проявление извращения. Но если готу при обращении к другу не хочется делать свой взгляд искусственно выхолощенным и безжизненным? Это у них – у пуритан – дружба сведена к меркантильным, деловым отношениям. Представьте себе бескорыстного друга – Гобсека или мерзейшего Иудушку Головлева. Ваши ли это идеалы дружбы? И имеют ли моральное право такие нравственные уроды диктовать нам с кем и как дружить, и как внешне проявлять свои чувства к друзьям или знакомым? При всей меланхоличности в наших отношениях, мы хотели бы открытости в выражении симпатий и антипатий. Поэтому гомоэротика (вспомните «Интервью с вампиром») – это не тема постели – это вопрос эстетики. Хотя для людей с неразвитым интеллектом, вопрос об эстетике слишком сложен. Увидев увлеченную беседу двух парней со светящимися от симпатии глазами, для неотягощенного интеллектом пуританина, вывод однозначен: беседа закончится кроватью. Это просто другая культура, другая мораль. Во всем видеть только греховное и страшиться всего того, что хотя бы косвенно напоминает это греховное. Мы не пуритане! Пусть ругают за глаза и тайно завидуют! Они этим обделены и знают это. Отсюда и злость. Отсюда агрессия и попытки подачи всего в ущербном и извращенном виде. Считается, что готам свойственно меланхолическое восприятие мира. Это не признак надменности или спеси. Просто понимание того, что в мире помимо красоты есть и уродство – вызывает грусть, а отстраненность – дает способность оценить изящество такой игры. На становление и самоосознание готов большое значение оказали сатанисты, от коих готы почерпнули некоторые символы: крест, и, в меньшей степени, пентаграмму. Крест, как прямой, так и перевернутый. Эта атрибутика воспринимается нами как честь темной эстетики, без привкуса идеологии и философии. Почитание символов смерти – характерная черта этики готов. Она не связана с сатанизмом, где этим символам придается не эстетическое, а оккультное значение. Наша эстетика Романтизм и чувство прекрасного, печальная созерцательность и меланхолическая утонченность. Мы любим размышлять на фоне древних развалин, в безлюдных местах суровой дикой природы и покрытых пылью веков местах скорби. В готике есть такая таинственная красота привлекающая, необычная, манящая... К сожалению, не повезло нашему региону с древними развалинами. А развалины того, что есть, обычно усыпаны штукатуркой, битым кирпичом и деревянной щепой. Индустриальная романтика – это на любителя. Однако нам повезло с природой: нордической, сумрачной. Деревья на камнях с лишайником и торчащими корнями. Немногочисленные остатки печально-старых чащоб – древлепущи. Фьорды с ледяной водой. Влажная вата тумана. Хрустальные звуки «В пещере горного короля» Э. Грига. Муаровый закат умирающего солнца тонет в облаках. Пламенеет закатный знак. Томные порывы холодного ветра. Опавшие листья на свинцовой воде. У природы постоянно ускользающая красота. Это вам не монументальные дворцы, где и через многие годы можешь увидеть то, что и когда-то давно. Это обаяние ежесекундного изменения… Теплый и уютный шелест листвы… Дурманящие запахи ночного луга... Подлунные орхидеи, изнывающие терпким ароматом ванили… Можжевельники со щедрой горчинкой джина по рту… Готическое уединение. Либо тепло друзей, особенно осязаемое на прохладном фоне тронутой тленом природы. О Верлене. Об Уальде. О Бодлере. «Вы помните, что видели мы летом?/ Мой ангел, помните ли вы?». Мы растворяемся в чаше мироздания и любви друзей. Из Ритиных "Баек из склепа": «Начал Освальд с того, что он, по его словам, последние несколько недель жил совершенно особенной, недоступной уму простому жизнью, а, учитывая особенности его ментального аппарата, о которых я писал выше, я был уверен, что речь пойдёт о чём-то уж совсем из ряда вон выходящем, и это вскорости подтвердилось. «Ум, - думал я, - Есть такая субстанция, которая способна жить своей совершенно особой жизнью, той, что обычно игнорируется на наш взгляд более значительными силами, на которых покоится известная концепция взаимосвязи макро- и микрокосма, в зависимости от того, какая сила преобладает, ту и считают довлеющей над всеми остальными, однако тончайшие нюансы и повороты мысли, которых мы ожидаем от других, но производством которых мы редко обременяем себя, поскольку, как и ритуалы любви, это требует определённых усилий и навыка, приобретают особенные черты, когда исходят от другого: чужие мысли всегда кажутся нам более значительными, чем собственные. Особенно остро это переживается в тех случаях, когда им придаётся изящное оформление, такое, что порой заставляет людей остановиться и послушать их, и неважно, кем они выражены: уличным музыкантом, сиделкой, пропустившей через душу добрую сотню любовных романов, или обыкновенным юристом, который устал слушать однообразную болтовню присяжных и от скуки предавшимся созерцанию вещей, ранее им во внимание не принимавшихся – делом, чрезвычайно полезным для других, которым на подобные занятия не хватает ни времени, ни должной компетенции».
Николай Шальнов: тэги: мыслевыброс, искусство вечно, о ничтожестве и горестях жизни Рита вечерком медитировала на сцену из "Интервью с вампиром", сцену, где Антонио Бандерас блеснул своей неповторимой индивидуальностью и красотой. И кто был мог подумать, что Рита встретит одну свою знакомую продавщицу - своего первого рецензента и критика первого сборника её стихов! Муж бросил её после тридцати лет брака и ушёл к пропоице с тремя детьми. Жесть. Вот и думай о том, стоит ли заводить с кем-либо отношения, если и герои не оказываются героями, и светлые королевы линяют. Впрочем, Рита всегда находила применение своей сверхчувствительной натуре, трансформируя её в красоту чувствительной души - относительно сносному заменителю её чрезвычайной чёрствости и бесчувственности. Думая о том, сколь несправедлив мир и прокручивая в голове афоризмы Шопенгауэра, Рита думала о многострадности пути жизни человека. Глядя на океан человеческих страданий, воистину хочется сказать: "Терпи всё, ибо это ещё не то, что человек стерпеть может". "Знаешь, очень немногие вампиры могут вынести бессмертие. Многие погибают по собственной воле. Мир меняется, мы - нет. В этом-то всё и дело. И это губит нас. Но ты должен вжиться в современный мир. - Я? Ошибаешься. Я не дух какого-либо времени. Я везде лишний. И так было всегда - Луи, ты не просто дух своего времени. Ты - его сердце. Если ты потеряешь свою красоту, она уйдёт из твоего времени. - А эти вампиры в театре? - Они неинтересны и бесполезны, пусты и холодны. А ты... Ты думаешь о чьём-то разбитом сердце. Вампир с душою человека. Бессмертный со страстями смертного. Ты прекрасен, друг мой..." Великолепна и другая сцена с диалогом Луи и Армана
Николай Шальнов: тэги: сказки о дружбе, графомания Когда Рита задаётся вопросом, способна ли она на чувства или на любовь, то она мысленно возвращается к своему давнему другу, которого она, наверное, любит. За что, спрашивается? За то, что он не такой, как она сама, за то, что в нём есть то, чего нет у Риты, за то, что его образ жизни и его опыт наверняка несколько иной, за то, что он любит читать и путешествовать, за то, в конце-концов, что одного из своих самых примечательных и любимых персонажей её графомании она списала с него. За его душу, сближающуюся с журналистикой в тех отчётливых движениях, как душа Риты близка в созвучиях с некоторыми прелюдиями Баха в самых интимных мгновениях соприкосновения души с Богом. Ворону Чудесным сном промчалась юность, И прошлых дней затмился круг, Но часто вспоминаю мудрость Совета твоего, мой друг. И, точно к рее наклонённой Стремится влажная струя, Так я, мечтою напоённый, Вновь возвращаюсь к юным дням. Я вспоминаю клятвы дружбы - Обеты, чуждые прикрас, Движенья душ, скоропослушных Фортепиано в летний час. Бывали, друг мой, огорченья, Печаль несбывшихся надежд, И долго смутные сомненья Мне отворить не дали вежд - Узреть прекрасное в природе, И человеческое в нас, Блистанье звёзд на небосводе, Движенье рук, сиянье глаз... Но кто былое воспомянет, И расхождения в пути, Когда тень прошлого над нами Проходит, как гроза в степи? Цветёт назло всем тёмным силам Росток, что с временем крепчал: Известно, что Патрокл Ахилла В Аиде радостно встречал. Когда душа моя взрослела На лоне деревенских нив, Я с томом мрачного Бодлера По кладбищу один бродил. И было безнадёжно горько За злобу, зависть и хандру, Когда б я мог сложить хоть сколько Стихов, воспевших дружбу ту.
Николай Шальнов: тэги: музыка, меланхолия, искусство вечно, светлые гении Рита любит перечитывать начало "Убийства на улице Морг". Это произведение примечательно для Риты хотя бы тем, что его главный персонаж сумел заменить ей Шерлока Холмса, когда все похождения последнего были Ритой перечитаны по нескольку раз. Притягателен также и образ жизни Дюпена, на описании которого Рита построила свой досуг, разве что только в то время не было мобильников, и Дюпен не мог слушать постоянно Баха. Про Баха, а, точнее, про одну его прелюдию, я вспомнил, когда во время музыкальных упражнений стал наблюдать закономерности, которые трудно поддаются объяснению. Бывает, игра тебя удовлетворяет, но не в смысле удовольствия, которые некоторые особо утончённые и мастеровитые натуры получают от исполнения музыкальных произведений, а когда ты доволен тем, что сыграл без оплошностей. Бывает и наоборот: как бы хорошо в техническом отношении ты бы не сыграл что-то, то ли настроение не то, то ли ещё что-то, но тебе это просто не нравится. И в поисках середины между этим Рита вроде как чувствует оттенки и тонкости звучания, которых она добивается и которые неожиданно вскрываются после долгих усердий как бы сами собой. Становится понятна значительность великих мастеров, которые в совершенстве улавливали эти музыкальные отголоски и обертона и, опираясь на это, умудрялись не только раскрывать все возможности инструмента, но и выводить музыку на качественно новый уровень, синтезируя в своём творчестве все предыдущие достижения. Гений - это не только человек, способный слышать и транслировать легендарную "музыку сфер" (вспомните "Секретные материалы": "Музыка звучит во всех тональностях одновременно... Это божественно!"), но и способный уловить взаимосвязь между частными предшествующими прорывами. У Шмакова находим: "Каков бы гений ни был, он никогда не является продуктом среды, а наоборот, служит естественным олицетворением какого-либо аспекта абсолютно совершенного синтеза, существующего для данной группы". Таково моё понимание светлого гения, хотя они все, блин, линяют. Зато музыка остаётся. И вспомнила Рита про одну прелюдию... Баха Рита каждый раз слушает как бы заново, и он постоянно открывает ей всё новые грани. В особенности Рите нравится прелюдия и фуга до минор из "Хорошо темперированного клавира", недавно Рита слушала её в своём учебном заведении, чуть не плакала. Вот чудесное исполнение, с большим изяществом играет чел. Из "Убийства на улице Морг": Что за песню пели сирены или каким именем назывался Ахилл, скрываясь среди женщин, — уж на что это, кажется, мудреные вопросы, а какая-то догадка и здесь возможна. Сэр Томас Браун, «Захоронения в урнах» Так называемые аналитические способности нашего ума сами по себе малодоступны анализу. Мы судим о них только по результатам. Среди прочего нам известно, что для человека, особенно одаренного в этом смысле, дар анализа служит источником живейшего наслаждения. Подобно тому как атлет гордится своей силой и ловкостью и находит удовольствие в упражнениях, заставляющих его мышцы работать, так аналитик радуется любой возможности что-то прояснить или распутать. Всякая, хотя бы и нехитрая задача, высекающая искры из его таланта, ему приятна. Он обожает загадки, ребусы и криптограммы, обнаруживая в их решении проницательность, которая уму заурядному представляется чуть ли не сверхъестественной. Его решения, рожденные существом и душой метода, и в самом деле кажутся чудесами интуиции. Эта способность решения, возможно, выигрывает от занятий математикой, особенно тем высшим ее разделом, который неправомерно и только в силу обратного характера своих действий именуется анализом, так сказать анализом par excellence[1] Между тем рассчитывать, вычислять — само по себе еще не значит анализировать. Продолжение тут: Шахматист, например, рассчитывает, но отнюдь не анализирует. А отсюда следует, что представление о шахматах как об игре, исключительно полезной для ума, основано на чистейшем недоразумении. И так как перед вами, читатель, не трактат, а лишь несколько случайных соображений, которые должны послужить предисловием к моему не совсем обычному рассказу, то я пользуюсь случаем заявить, что непритязательная игра в шашки требует куда более высокого умения размышлять и задает уму больше полезных задач, чем мнимая изощренность шахмат. В шахматах, где фигуры неравноценны и где им присвоены самые разнообразные и причудливые ходы, сложность (как это нередко бывает) ошибочно принимается за глубину. Между тем здесь решает внимание. Стоит ему ослабеть, и вы совершаете оплошность, которая приводит к просчету или поражению. А поскольку шахматные ходы не только многообразны, но и многозначны, то шансы на оплошность соответственно растут, и в девяти случаях из десяти выигрывает не более способный, а более сосредоточенный игрок. Другое дело шатки, где допускается один только ход с незначительными вариантами; здесь шансов на недосмотр куда меньше, внимание не играет особой роли и успех зависит главным образом от сметливости. Представим себе для ясности партию в шашки, где остались только четыре дамки и, значит, ни о каком недосмотре не может быть и речи. Очевидно, здесь (при равных силах) победа зависит от удачного хода, от неожиданного и остроумного решения. За отсутствием других возможностей, аналитик старается проникнуть в мысли противника, ставит себя на его место и нередко с одного взгляда замечает ту единственную (и порой до очевидности простую) комбинацию, которая может вовлечь его в просчет или сбить с толку. Вист давно известен как прекрасная школа для того, что именуется искусством расчета; известно также, что многие выдающиеся умы питали, казалось бы, необъяснимую слабость к висту, пренебрегая шахматами, как пустым занятием. В самом деле, никакая другая игра не требует такой способности к анализу. Лучший в мире шахматист — шахматист, и только, тогда как мастерская игра в вист сопряжена с умением добиваться победы и в тех более важных областях человеческой предприимчивости, в которых ум соревнуется с умом. Говоря «мастерская игра», я имею в виду ту степень совершенства, при которой игрок владеет всеми средствами, приводящими к законной победе. Эти средства не только многочисленны, но и многообразны и часто предполагают такое знание человеческой души, какое недоступно игроку средних способностей. Кто внимательно наблюдает, тот отчетливо и помнит, а следовательно, всякий сосредоточенно играющий шахматист может рассчитывать на успех в висте, поскольку руководство Хойла (основанное на простой механике игры) общепонятно и общедоступно. Чтобы хорошо играть в вист, достаточно, по распространенному мнению, соблюдать «правила» и обладать хорошей памятью. Однако искусство аналитика проявляется как раз в том, что правилами игры не предусмотрено. Каких он только не делает про себя выводов и наблюдений! Его партнер, быть может, тоже; но перевес в этой обоюдной разведке зависит не столько от надежности выводов, сколько от качества наблюдения. Важно, конечно, знать, на что обращать внимание. Но наш игрок ничем себя не ограничивает. И хотя прямая его цель — игра, он не пренебрегает и самыми отдаленными указаниями. Он изучает лицо своего партнера и сравнивает его с лицом каждого из противников, подмечает, как они распределяют карты в обеих руках, и нередко угадывает козырь за козырем и онер за онером по взглядам, какие они на них бросают. Следит по ходу игры за мимикой игроков и делает уйму заключений, подмечая все оттенки уверенности, удивления, торжества или досады, сменяющиеся на их физиономиях. Судя по тому, как человек сгреб взятку, он заключает, последует ли за ней другая. По тому, как карта брошена, догадывается, что противник финтит, что ход сделан для отвода глаз. Невзначай или необдуманно оброненное слово; случайно упавшая или открывшаяся карта и как ее прячут — с опаской или спокойно; подсчет взяток и их расположение; растерянность, колебания, нетерпение или боязнь — ничто не ускользает от якобы безразличного взгляда аналитика. С двух-трех ходов ему уже ясно, что у кого на руках, и он выбрасывает карту с такой уверенностью, словно все игроки раскрылись. Способность к анализу не следует смешивать с простой изобретательностью, ибо аналитик всегда изобретателен, тогда как не всякий изобретательный человек способен к анализу. Умение придумывать и комбинировать, в котором обычно проявляется изобретательность и для которого френологи (совершенно напрасно, по-моему) отводят особый орган, считая эту способность первичной, нередко наблюдается даже у тех, чей умственный уровень в остальном граничит с кретинизмом, что не раз отмечалось писателями, живописующими быт и нравы. Между умом изобретательным и аналитическим существует куда большее различие, чем между фантазией и воображением, но это различие того же порядка. В самом деле, нетрудно заметить, что люди изобретательные — большие фантазеры и что человек с подлинно богатым воображением, как правило, склонен к анализу. Дальнейший рассказ послужит для читателя своего рода иллюстрацией к приведенным соображениям. Весну и часть лета 18… года я прожил в Париже, где свел знакомство с неким мосье С.-Огюстом Дюпеном. Еще молодой человек, потомок знатного и даже прославленного рода, он испытал превратности судьбы и оказался в обстоятельствах столь плачевных, что утратил всю свою природную энергию, ничего не добивался в жизни и меньше всего помышлял о возвращении прежнего богатства. Любезность кредиторов сохранила Дюпену небольшую часть отцовского наследства, и, живя на ренту и придерживаясь строжайшей экономии, он кое-как сводил концы с концами, равнодушный к приманкам жизни. Единственная роскошь, какую он себе позволял, — книги, — вполне доступна в Париже. Впервые мы встретились в плохонькой библиотеке на улице Монмартр, и так как оба случайно искали одну и ту же книгу, чрезвычайно редкое и примечательное издание, то, естественно, разговорились. Потом мы не раз встречались. Я заинтересовался семейной историей Дюпена, и он поведал ее мне с обычной чистосердечностью француза, рассказывающего вам о себе. Поразила меня и обширная начитанность Дюпена, а главное — я не мог не восхищаться неудержимым жаром и свежестью его воображения. Я жил тогда в Париже совершенно особыми интересами и, чувствуя, что общество такого человека неоценимая для меня находка, не замедлил ему в этом признаться. Вскоре у нас возникло решение на время моего пребывания в Париже поселиться вместе; а поскольку обстоятельства мои были чуть получше, чем у Дюпена, то я снял с его согласия и обставил в духе столь милой нам обоим романтической меланхолии сильно пострадавший от времени дом причудливой архитектуры в уединенном уголке Сен-Жерменского предместья; давно покинутый хозяевами из-за каких-то суеверных преданий, в суть которых мы не стали вдаваться, он клонился к упадку. Если бы наш образ жизни в этой обители стал известен миру, нас сочли бы маньяками, хоть и безобидными маньяками. Наше уединение было полным. Мы никого не хотели видеть. Я скрыл от друзей свой новый адрес, а Дюпен давно порвал с Парижем, да и Париж не вспоминал о нем. Мы жили только в себе и для себя. Одной из фантастических причуд моего друга — ибо как еще это назвать? — была влюбленность в ночь, в ее особое очарование; и я покорно принял эту bizarrerie[2] как принимал и все другие, самозабвенно отдаваясь прихотям друга. Темноликая богиня то и дело покидала нас, и, чтобы не лишаться ее милостей, мы прибегали к бутафории: при первом проблеске зари захлопывали тяжелые ставни старого дома и зажигали два-три светильника, которые, курясь благовониями, изливали тусклое, призрачное сияние. В их бледном свете мы предавались грезам, читали, писали, беседовали, пока звон часов не возвещал нам приход истинной Тьмы. И тогда мы рука об руку выходили на улицу, продолжая дневной разговор или бесцельно бродили до поздней ночи, находя в мелькающих огнях и тенях большого города ту неисчерпаемую пищу для умственных восторгов, какую дарит тихое созерцание. В такие минуты я не мог не восхищаться аналитическим дарованием Дюпена, хотя и понимал, что это лишь неотъемлемое следствие ярко выраженной умозрительности его мышления. Да и Дюпену, видимо, нравилось упражнять эти способности, если не блистать ими, и он, не чинясь, признавался мне, сколько радости это ему доставляет. Не раз хвалился он с довольным смешком, что люди в большинстве для него — открытая книга, и тут же приводил ошеломляющие доказательства того, как ясно он читает в моей душе. В подобных случаях мне чудилась в нем какая-то холодность и отрешенность; пустой, ничего не выражающий взгляд его был устремлен куда-то вдаль, а голос, сочный тенор, срывался на фальцет и звучал бы раздраженно, если бы не четкая дикция и спокойный тон. Наблюдая его в эти минуты, я часто вспоминал старинное учение о двойственности души и забавлялся мыслью о двух Дюпенах: созидающем и расчленяющем. __________________________________ [1] По преимуществу (франц.) [2] Странность, чудачество (франц.)
Николай Шальнов: тэги: мыслевыброс, искусство вечно, мои университеты, волшебные сказки "Помни, что ты - один из многих, и ты станешь одним из лучших" Клайв Льюис Рита таки сделала это: она перепечатала программу детского чтения, где нашлось даже место Льюису и Толкиену. Хвала прогрессивным методистам =) Рита никогда особо не гордилась наличием синтетического мышления и способностью создавать концепции, поэтому в интеллектуальной жизни она довольствуется аллюзиями, аналогиями, анализом и тем, что так не любил Профессор - аллегориями. В частности, когда ей вспомнилось стихотворение про дельфина - наиболее близкого к человеку в умственном отношении существа - она подумала ещё про трёх животных, которых можно было назвать друзьями человека. Кот, в литературе часто выступающий как образ проводника (Учёный Кот, Кот-Баюн, Чеширский Кот), собака (преданный друг человека) и лошадь (бесстрашие и свобода). Толкин выразил в Хуане - псе Валинора из "Сильмариллиона" - всё лучшее, что образ собаки мог в себя вобрать. Хуану даже было разрешено говорить, пусть и только трижды в жизни. Конь Игого из "Хроник Нарнии" Льюиса ("Конь и его мальчик") тоже говорящий. Интересно даже, не позаимствовал ли идею Льюис у Профессора, ведь известно, что Толкин и остальные инклинги зачитывали друг другу свои сочинения? Вообще одушевить животное, мне кажется, самая удачная находка у этих писателей, настолько удачная, что идея единства коня и его мальчика становится настолько близкой душе, что невольно хочется, как Шаста, оседлать какого-нибудь Игого и, послав всех подальше, отправиться в Нарнию, где говорящим коням уже никто не удивляется. "Конь и его мальчик", наверное, самая прекрасная повесть из цикла, недаром все её так нахваливали.
Николай Шальнов: тэги: очумелые ручки, искусство вечно Наделала Рита рамок для картин прерафаэлитов. Сбылась места готической королевы =) А недавно она нашла весьма интересную статью, где деятельность прерафаэлитского братства приравнивалась к деятельности тайных обществ (да так-то оно и было поначалу, на самом деле). В статье даётся намёк на увлечения художников оккультными учениями. Прозерпина, Лилит и рыжий Иисус Екатерина Дайс В Москве, в ГМИИ им. Пушкина уже несколько месяцев проходит грандиозная выставка прерафаэлитов – более 80 работ из музеев Великобритании и США, тысячи посетителей, постоянные толпы у входа. Это несомненный успех, оказалось, что в нашем городе много ценителей романтики и рыцарства, но все ли картины одинаково понятны любителям искусства? Когда мы читаем о творчестве художников PRB (этой таинственной аббревиатурой пользовались члены братства прерафаэлитов), одно из самых частых высказываний – в их картинах много «символизма». Но что это за символизм, как правило, не объясняется. Что означают лилии и розы, алый цвет и зеленый, ангелы и странники, череп над крестом на четках монашки и рыжий цвет волос Иисуса? Изображенный разными мастерами, Христос прерафаэлитов отличается от того привычного образа, который возникает у нас при воспоминании о традиционной религиозной живописи. Это рыжий Иисус на полотнах Уильяма Дайса, Форда Мэдокса Брауна, Уильяма Холмана Ханта и Джона Миллеса. В нем есть что-то неуловимо еретическое, что-то от другой ветви христианства, скрытой под спудом официальной традиции. Не зря среди излюбленных героинь прерафаэлитов, чью красоту они выписывали с особым упоением, – леди Лилит, Суламифь и Мария Магдалина. Эти женские образы чрезвычайно важны для мистериальной традиции европейской культуры и отсылают с одной стороны к демоническому, с другой – к чувственному и таинственному. Лилит как первая жена Адама противопоставляется Еве, Суламифь как возлюбленная Соломона становится матерью Менелика, эфиопского царя, и со всей этой историей связаны многие масонские и каббалистические легенды. Мария Магадалина, возможно, была не только любимой ученицей, но и невестой Иисуса на пире в Кане Галилейской (так говорит нам популярная версия Дэна Брауна, заимствованная им у исследователей герметизма Майкла Бейджента, Ричарда Ли и Генри Линкольна). То есть все эти дамы свидетельствуют о внимании прерафаэлитов к подспудной истории христианской цивилизации, к рыцарским орденам и тайным обществам, внутри которых истории о Лилит, царице Савской и Марии Магдалине имели и имеют особое значение. И когда прерафаэлиты подписывали свои первые картины инициалами PRB, возможно, они имели в виду нашумевшие в начале 17 века документы розенкрейцеров, носившие названия «Fama Fraternitatis RC» и «Confessio Fraternitatis RC [1]». По крайней мере, они могли отсылать к сложившейся традиции восприятия в европейской культуре текстов (а картина – это тоже своеобразный текст), относящихся к тайным орденам и движениям. Самая знаковая для меня картина этой выставки – не знаменитая «Офелия», а «Отрок Христос» Джона Миллеса. На ней в теплом домашнем пространстве плотницкой мастерской изображены шесть персонажей: в центре Мария, стоящая на коленях и целующая в щеку рыжего мальчика в белой рубашке. Трое мужчин заняты у стола – они что-то мастерят. Все эти персонажи (Мария, Иисус и трое плотников), находящиеся внутри мира мастерской, написаны теплыми красками и принадлежат к миру живых. Робко ступая, едва выйдя из-за края холста к зрителю, в нижнем правом углу пригорюнился второй мальчик (вероятно, это Иоанн Креститель). Он несет миску с водой (символ крещения) и, насупившись, наклонил голову. Чувствуется, что он лишний в этом пространстве. Его фигура написана холодными тонами и похожа скорее на привидение, а не на живого ребенка. Продолжение тут: Эта картина, которую совершенно спокойно рассматривают посетители Пушкинского музея, в свое время наделала много шума. Так, великий Чарльз Диккенс был до глубины души возмущен ею и писал следующее: «На первом плане этой плотничьей мастерской стоит уродливый, заплаканный мальчишка в ночной рубашке, видимо, получивший по руке удар от палки другого, с кем он играл в соседней сточной канаве. Он поднял руку, показывая ее женщине, стоящей на коленях, столь ужасно уродливой, что она показалась бы чудовищем в самом похабном французском кабаке [2]». И, как это ни странно, но в чем-то Диккенс прав. Действительно, мы видим конфликт между этими двумя детьми, причем на стороне одного из них все остальные взрослые персонажи, а второй понимает, что сейчас ему серьезно попадет. Интересно, что художник Джеймс Колинсон, изначально близкий к PRB, будучи ревностным католиком, окончательно разорвал все дружеские связи с прерафаэлитами, поскольку счел эту работу богохульной. Когда я стояла в Пушкинском музее и смотрела на это произведение Миллеса, первое, о чем я вспомнила, было «Евангелие детства» – гностический трактат, некоторые эпизоды из которого уже использовали в своем творчестве художники Средневековья. Картина напомнила мне следующее место: «После этого Он (Иисус) снова шел через поселение, и мальчик подбежал и толкнул Его в плечо. Иисус рассердился и сказал ему: ты никуда не пойдешь дальше, и ребенок тотчас упал и умер. А те, кто видел произошедшее, говорили: кто породил такого ребенка, что каждое слово Его вершится в деяние. И родители умершего ребенка пришли к Иосифу и корили его, говоря: Раз у тебя такой сын, ты не можешь жить с нами или научи Его благословлять, а не проклинать, ибо дети наши гибнут [3]». В Евангелии детства гностическому Иисусу от 5 до 12 лет, и он предстает перед нами в образе молодого мага, еще не умеющего управлять своими способностями. И. Свенцицкая и М. Трофимова формулируют это так: «Гностики интересовались детством Иисуса именно потому, что они по существу не признавали его человеческой природы и полагали, что Иисус-ребенок обладал теми же неземными свойствами, что Иисус-взрослый [4]». Но среди евангельских чудес воскрешения нет тех, которые были бы вызваны опрометчивым гневом главного персонажа. В «Евангелии детства» это именно неловкий юный волшебник, не контролирующий свои эмоции и несущий гибель своим товарищам по играм. Именно поэтому мальчик в левом углу картины Джона Миллеса «Отрок Иисус» так грустен и мрачен: он знает, что его ждет. Другая ключевая картина этой выставки – «Прозерпина» Данте Габриэля Россетти, чьи работы, пожалуй, наиболее узнаваемы. В его творчестве мы можем найти квинтэссенцию «прерафаэлитства» – с его духом средневековых трубадуров, почитания Прекрасной Дамы, соединения Эроса и Танатоса, как в любви Данте и Беатриче, превращающейся в творческую энергию для постижения божественной красоты. У Данте Габриэля Россетти тоже была своя Беатриче, причем даже две. На первой, поэтессе Элизабет Сиддал, он успел жениться, но их брак не продержался и двух лет – Элизабет ушла в мир иной. В могилу к любимой Россетти положил сборник своих стихов, посвященных ей, написанных в одном экземпляре. Друзья стали уговаривать достать их из гроба, что и было сделано, но в результате художник пережил нервное расстройство. Вторая Беатриче, Джейн Бёрден, была женой друга художника Уильяма Морриса, принадлежавшего ко второй волне прерафаэлитов. Их любовный треугольник напоминал Россети миф о Церере и Прозерпине (в древнегреческой традиции – Деметре и Персефоне). Когда в 1874 году Россетти пишет свою «Прозерпину», обе его возлюбленные совмещаются в единый образ – утраченной любви, проводящей часть года в царстве мертвых. В руках у Прозерпины плод граната, в символическом смысле означающей верность (Плутон, хозяин подземного мира, коварно заставил божественную невесту вкусить маленькое красное зернышко, в результате чего она не смогла его покинуть навсегда). В правом верхнем углу этой картины мы видим сонет Данте Габриэля Россетти, в котором он обращается к Джейн Бёрден: Прозерпина О светлый день, на краткий миг пролей Свой бледный луч в забытый уголок Моей темницы, в горестный чертог! Цветущей Энны и родных полей Не стоит плод, что у моих очей Похитил свет небес. Полны тоски Луга Аида. О, как далеки Былые дни от будущих ночей! Как далека я от себя самой – Витаю в мыслях где-то, знака жду, И сердцем слышу, как, томясь в бреду, Душа другая шепчет, скрыта тьмой: «Как тяжек, Прозерпина, твой покой! О, горе! Не избыть твою беду [5]». Россетти говорит здесь о плоде, вкусив который, его героине уже не вернуться обратно. И в этом, несомненно, есть отсылка не только к античности, но и к библейскому сюжету. В каком-то смысле эта Прозерпина является еще и Евой, взявшей плод с древа познания добра и зла, полностью переменившей тем самым свою судьбу. Джейн Бёрден действительно вкусила знаний – простая служанка, ставшая любимой моделью прерафаэлитов, выучившая несколько языков и обучившаяся игре на пианино, она, по некоторым сведениям, послужила прототипом для Элизы Дулиттл из пьесы «Пигмалион» Бернарда Шоу. Если посмотреть на несколько ее портретов, изображающих модель в разных образах – Сирийской Астарты, королевы Гвиневры, английской аристократки в синем шелковом платье, можно заметить необыкновенную отрешенность, даже мироотреченность. Она как будто бы все время находится в трансе, наблюдая за яркими картинами древних мистерий, разворачивающимися в ее подсознании. Россетти и другие прерафаэлиты рисуют женщин такими, какими они могли бы быть в финикийских храмах и на процессиях в дни Элевсинских мистерий, в молельных комнатах ранних гностиков и в ожидании рыцарей из крестовых походов. Это женщины, служащие Великой Богине и являющиеся ее земными воплощениями, противостоящими грубой мужской патриархальной культуре. Это Прекрасные Дамы, чей культ неожиданно возродился в Великобритании во второй половине XIX века, в эпоху модернизации, промышленного поворота и правления королевы Виктории. Это те, кто поменял идеалы красоты в современной моде, ставшие идеалами для современных кутюрье. И даже «дакфейс», над которым столько смеются в сегодняшних соцсетях, отсюда – от пухлых и выпяченных вперед губ прерафаэлитской «Прозерпины». Это образ романтического Средневековья, которое иногда возвращается, если верить, что время не линейно, а течет по спирали и одна временная точка может пересекаться с другой в предыдущей эпохе. То, что на выставке много людей, означает, что прерафаэлиты каким-то образом «попали» в мироощущение столичной публики, в то настроение, которое присуще сейчас москвичам. Так что, в связи с небывалым интересом москвичей к данной экспозиции, выставку продлили на несколько недель, до 13 октября 2013 года. Примечания: [1] Слава Братства и Вероисповедание Братства Розенкрейцеров, так похожее на Прерафаэлитское Братство, правда, художники пользовались не латынью, а английским языком, но слово «братство» используется и теми, и другими. [2] Цит. по Майорова Н., Скоков Г. Шедевры мировой живописи. Викторианская живопись и прерафаэлиты. М.: Белый город, 2013. С. 45-52. [3] Свенцицкая И., Трофимова М. Апокрифы древних христиан. Евангелие детства (Евангелие от Фомы) URL: http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/apokrif/Foma.php [4] Там же. [5] Россетти Д. Г. Прозерпина. Пер. с англ. А. Круглова. // Поэтический мир прерафаэлитов. Новые переводы. М.: Центр книги Рудомино, 2013. С. 135
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно Рита очень любит картину Россетти "Благословенная Беатриче". Это искусство, говорящее и уму, и сердцу. Рита с добрый час вчера разглагольствовала про значение творчества прерафаэлитов, но эта "икона прерафаэлитизма" - то, что лучше видеть, чем описывать. Множество ассоциаций рождается, о многом хочется задуматься. В голове скользят строки из "La Vita Nuova" Данте: ...Смерти власть, печальный, возлюбил. Лишь к ней одной летят мои желанья С тех пор, как поразил Мадонну гнев ее. Всю жизнь на муки Я осужден. И в горести разлуки Ее красу не видит смертный взор. Духовною она красою стала И в небе воссияла, И ангелов ее восславил хор. Там вышних духов разум утонченный Дивится, совершенством восхищенный. "В 1862 году Элизабет Сиддал, муза и жена Россетти, умерла, отравившись лауданумом. Известно, что художник видел прямую связь между своей "идеальной" любовью к Элизабет и любовью Данте к Беатриче. Картина "Беатриче благословенная", написанная Россетти после смерти жены, стала последней, в которой он изобразил ее в образе Беатриче. Сам живописец говорил, что хотел показать здесь смерть "как экстаз, неожиданное духовное преображение". Вглядитесь в лицо Беатриче. Глаза ее закрыты - она уже видит картины иного мира. Ее золотисто-рыжие волосы, просвеченные солнцем, создают подобие нимба вокруг ее головы. Птица, вестник смерти, роняет в ее раскрытые ладони мак - символ забвения и спокойного сна. На заднем плане зритель может разглядеть фигуры Данте и Ангела (персонифицированной Любви). Вся сцена залита таинственным предзакатным светом, причем с его помощью автор акцентирует внимание не столько на лице, сколько на руках Беатриче. Свет падает так, что зрителю становится понятно - лицо возлюбленной Данте обращено к источнику света, а ее ладони принимают его, как благодать. С точки зрения колористических и композиционных решений картина предельно проста - она не столько восхищает, сколько завораживает".
Николай Шальнов: тэги: графомания Вот ведь подсознательная мания величия: Рита поставила не привычный для изложения своего стихоплётства тег "графомания", а "искусство вечно", хех. Типа приравняла свои писули к великим творениям, которые она помещает под последним упомянутым тегом. Здравствуй, дядюшка Фрейд! =) Улыбка Татьяне Кондраковой На пышном празднике веселья, Средь масок, игр и вина, Среди восторга упоений Одна она была грустна. Среди кружка друзей усталых, Что хор за сцену провожал (На сцене этот хор оставил Витать божественный нектар: Внимать возвышенному пенью Какой-то сценарист решил Заставить публику - с веленья, Каких-то высших светлых сил). Улыбка нежная игриво Скользила по её губам, О многом грустном говорила Она внимательным глазам: О том, что всё на свете бренно, Что буйство красок и огней Закат под утро сменит бледный На череду печальных дней. И то, что в душах обновляет Природа пением своим, Замолкнет наконец, оставит Нас, одиноких, на пути. И грустно было мне на бале, На этом карнавале снов, Что так печально был в начале Улыбкой вашей озарён.
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно, старые мастера, о ничтожестве и горестях жизни ...Пускай, как траурные дроги, Они влекутся в тот же ад, В котором я погибнуть рад. Бодлер В одном из выпусков того журнала, где Рита впервые подробно прочитала о прерафаэлитах, она наткнулась на обзор "Золотого века" нидерландской живописи. Ей понравился один художник - Рогир ван дер Вейден. О художнике - тут: Рогир ван дер Вейден Творчество Рогира ван дер Вейдена можно сравнить с мужественной, но трагической попыткой выйти из архетипической для Северного Возрождения формулы «человек во вселенной». Речь идёт не об итальянской концепции «человек над вселенной» а скорее о попытке исчерпывающе воплотить возникшие на основе доктрины «нового обетования» принципы «индивидуального благочестия», согласно которым Бог раскрывается до конца только в единичном, только в индивиде. Индивидуализм Рогира ван дер Вейдена декларировал право человека на персональную, непосредственную связь с Богом. Последнее положение оставляло вне сферы внимания художника окружающий мир. Личное духовное общение с Богом предполагало создание индивидуального портрета души, «воссоздание духовной сущности индивидуальной человеческой личности, которая интерпретирована в качестве самостоятельной ценности, не зависящей ни от каких сторонних элементов» (Н. М. Гершензон-Чегодаева). Как следствие этого, человек рассматривался вне родовой связи с человечеством и, по существу, терял опору во внешнем мире. Его жизненной стезёй становится духовное избранничество и одиночество. Он должен положиться только на собственные духовные силы, оставаясь с вечностью один на один и глядя ей в лицо. Суть портретных образов и живописных композиций художника состоит именно в высокой трагедии тотального одиночества, непосильным бременем ложащегося на душу человека. Под напором этой ноши дематериализуются пространство и объём, гаснет божественный свет, обнажаются предельные эмоциональные тоны цветовой композиции, хрупкие линии и силуэты истончаются и нервно напрягаются, ритмы обретают излом, символизирующий «отмеченную Рогиром «трещину» человеческой души, породившую выражение пессимизма и тревоги». Каменные стены в «Снятии с креста» и «Распятии», голая пустыня в «Страшном суде», чёрные непроницаемые фоны в портретах становятся немыми свидетелями волеизъявления и выбора личности. Показательно, что грешников в «Страшном суде» ван дер Вейдена никто не тащит в ад, они сами идут, угнетаемые тяжестью вины за совершённые грехи. Идеал морального кодекса человечества не исчез из поля зрения художника, однако акценты сместились в сторону индивидуального прочтения всеобщего, в сторону духовной активности как модели, так и самого портретиста. За сто с лишним лет до начала драматического краха ренессансного индивидуалистического идеала нидерландский художник смог в полной мере оценить тяжесть расплаты человечества за индивидуализм и мужественно принять это. Как истинный представитель Возрождения, «обнажив всю глубину трагизма человеческой жизни, Рогир восславил своим искусством присущую индивидуальной личности горделивую силу, обособленную от Бога и от остального человечества и дарующую человека в возможности собственного разума и собственной воли» (Гершензон-Чегодаева). Особенно запомнилась его картина "Снятие с креста". Вспомнился Грюнвальд с его "Распятием", поразительно описанным в "Бездне" Гюисманса: Дюрталь впервые познал откровения этого натурализма в прошлом году, тогда еще не столь сильно возмущенный бесстыдным зрелищем конца нашего века. Это было в Германии перед распятием Матеуса Грюнвальда. Он задрожал в кресле и почти в муке закрыл глаза. Со странной отчетливостью предстала пред ним вызванная в этот миг памятью его картина. Внутренним стоном раздался в душе его сейчас тот вопль изумления, который испустил он, войдя в маленькую залу Кассельского музея. Как и тогда, встал перед ним Христос, терзаемый на кресте, к которому вместо перекладины прикреплен был плохо очищенный сук, подобно своду, выгнувшийся под тяжестью тела. Казалось, что сук вот-вот выпрямится и милосердно отпустит от земного мира злодейств и преступлений измученное тело, снизу поддерживаемое огромными, вонзенными в ноги гвоздями. Раскинутые, словно отторгнутые от плеч руки Христовы были До самого запястья скручены впившимися в мускулы ремнями. Хрустели перебитые ладони, напряженные пальцы разжались и как бы благословляли. Трепетали сосцы, омоченные потом. Глубокие борозды обозначились на стане между выступавшими ребрами. Потемнело и посинело усеянное красными пятнами вспухшее тело. Словно булавочные уколы пестрели вонзившиеся занозы отпавших от розог игл. Появилась сукровица. Сочилась влажная рана бедра и, подобная выжатому спелому соку, заливала бедра кровь. Бледно-розовая, беловатая, водянистая, цвета светлого мозельвейна жидкость струилась по груди и стекала на живот, опоясанный куском полотна, образовавшим волнистые, закругленные складки. Смыкались чашечки судорожно сжатых колен, бессильно повисли скрученные ноги и ступни, одна поверх другой – растянутые, безмерно растерзанные, залитые кровью. Ужас вселяли обезображенные, истерзанные ноги. Вздулась и распухла кожа под головкой гвоздя, и противоречили благословляющему движению кистей судорожно искривленные пальцы ног. В них чувствовалось как бы возмущение, посиневшими ногтями они почти вонзались в алую землю, подобную пурпуром подернутым равнинам Тюрингии. Огромная, с печатью смятения высилась над этим растерзанным телом голова. Изнуренная, повисла она, беспорядочно увенчанная терниями. Один глаз на лике приоткрылся, и в нем еще трепетало выражение ужаса и муки, а искаженный лоб выделялся над изможденными щеками. Судорожно стенал весь искаженный облик, и лишь улыбался отверстый рот, сведенные челюсти которого застыли в жестоком содрогании. Безмерны были мучения, и в бегство обратились веселившиеся палачи, устрашенные агонией. Ему чудился крест, накренившийся почти в уровень с землей, оттененный глубоким, таинственным фоном ночного неба и хранимый двумя стоявшими по сторонам спутниками. То были Пресвятая Дева и святой Иоанн. Голова Богоматери была укрыта капюшоном цвета бледно-розовой крови, волнами ниспадавшим на Ее одежду, цвета померкнувшей лазури, ложившуюся длинными складками. Суровая и бледная, неподвижно стояла, роняя слезы, Пречистая Дева и рыдала, судорожно сжав пальцы. Святой Иоанн обликом своим напоминал смуглого швабского селянина грубого вида – высокий ростом, с бородой в мелких завитках, он был облачен в широкополое, как бы из древесной коры скроенное одеяние алого цвета, поверх которого накинут был плащ цвета желтой замши, с видневшейся из-под откинутых рукавов подкладкой лихорадочно-зеленого цвета незрелых лимонов. Изнуренный слезами, но более выносливый, чем сокрушенная, изнемогшая, но все еще державшаяся на ногах Дева Мария, в бурном порыве сложил он руки и простерся к Телу, в созерцании устремив на Него пламенные, затуманенные глаза, задыхаясь и оглашая безмолвие криком, вырвавшимся из его сильной груди. Ах! Какой далекой казалась эта обагренная кровью и орошенная слезами Голгофа от той нежной Голгофы, которой со времен Ренессанса молится католическая церковь. Этот растерзанный Христос был не таким, каким почитают Его верующие уже четыреста лет, не Христом богатых, могучим красавцем, рыжеволосым юношей с расчесанной бородой, с чертами лица тонкими и изнеженными, то был Христос св. Иустина, св. Василия, св. Кирилла, Тертуллиана, Христос первых веков церкви, Христос горести народной, возложивший на себя бремя всех грехов мира и в унижении своем воплотившийся в формах наивысшего смирения. То был Христос бедняков, Христос, общавшийся с несчастнейшими из тех, кого снизошел Он искупить, с обездоленными и нищими, со всеми, над бедностью или уродством которых издевается людская злоба. Христос, всегда доступный человеческому пониманию, Христос с телом слабым и бессильным, покинутый Отцом, который смягчился, лишь когда были исчерпаны все мыслимые муки. Христос, оставленный всеми, кроме Богоматери. К Ней, немощной и бессильной, воззвал Он криком дитяти и к окружавшим Его палачам. В высшем уничижении, несомненно, претерпел Он страсти до наивысшего предела человеческого терпения и, следуя неисповедимыми путями, допустил, чтобы с часа заушений и бичевания, поношений и ругательств, с часа всех этих злобно измышленных страданий, вплоть до ужаснейших мук бесконечной агонии, прервалась Его Божественность. Так лучше было ему мучиться, хрипеть, издыхать, как разбойнику, как собаке, – грязно, униженно, доходя в своем падении до крайних ступеней, до позора разложения, до последнего поругания – гниения. Конечно, никогда не изображал в таком натурализме Божественное Тело художник, не опускал своей кисти в такую глубину терзания, в такую гущу кровавых пыток. Это было чрезмерным, было ужасным. Грюнвальд выказал себя беспощаднейшим реалистом. Но если всмотреться в распростертого Искупителя, в Божественное Тело, то впечатление менялось. Сияние исходило от этой истерзанной главы, неземное светилось в измученном теле, в лике, искаженном страданием. Действительно было Телом Господним это тело и без сияния лучей; в терновом венце, усеянном каплями алой крови, являл Иисус свое небесное сверхсущество между Приснодевой, сокрушенной, в отчаянии рыдавшей, и св. Иоанном, воспаленные глаза которого утратили уже способность источать слезы. Преображенные чрезмерной необычностью их душ, расцветали их простые лики. Бедность, крестьянская простота забывались при созерцании картины, неизгладимым оставалось лишь впечатление сверхземных существ, стоявших возле Бога. Грюнвальд сочетал в себе высшую меру реализма с беспощаднейшим идеализмом. Никогда не восходил художник к такому пламенному проникновению, не переносился так вдохновенно с вершин духа к бесконечному своду Небес. Он воплотил в образе две крайности и из плоти, поправшей смерть, извлек изысканнейшие ароматы любви, горчайшую муку слез. Несравненное произведение искусства раскрывалось в этой картине – искусства сурового, призванного возвестить тягчайшую печаль тела и явить утонченнейший образ бесконечной скорби души. Равного этому не существовало ни на одном художественном языке. В литературе к идеалу сверхъестественного реализма, к этой обнаженности и истине, приближались до известной степени некоторые страницы Анны Эммерих о Страстях. Может быть, также отдельные излияния Рюисброка, как бы лучась двойным пламенем – белым и черным, – напоминали в некоторых чертах своих божественное уничижение Грюнвальда... Но нет, оно единственное: земное и одновременно неземное. В стилистике раннего и самого знаменитого алтарного образа Рогира ван дер Вейдена отразилась его первая профессия – скульптор. Однако нельзя сказать, что «Снятие с креста» является имитацией раскрашенной готической скульптуры. Это скорее блестящий пример переосмысления в формах живописи национальной традиции монументальной пластики. Формула Николая Кузанского о «знающем незнании», то есть принципиальной непознаваемости мира божественного, таила возможности различного прочтения. Поль Лимбург и Роббер Кампен истолковали её в пользу мира земного, чьи законы как раз поддавались рациональному осмыслению, и сосредоточились на закономерностях реального бытия. Рогир ван дер Вейден трагически воспринял появление оппозиции «божественный мир – мир земной» взамен средневековой модели тотальности мира божественного. Его сознание было потрясено фактом распада мира и отсечения человека от баюкающего и защищающего Абсолюта, в котором он обретал бессмертие. Художник с ужасом осознал, что человечество оказалось запертым в клетке своего земного существования и обречённым на страдание и смерть. То, что с современной точки зрения считается «прогрессивным» завоеванием Ренессанса – выдвижение на первый план человека и только человека, центрированность и замкнутость пространства алтарной картины на нём, достижение автономного существования вне космической ритмики готического храма, переживалось Рогиром ван дер Вейденом как трагедия. Жёсткость креста, на котором умер Христос, отсекает картину от спасительной вертикали храма, в которой была надежда на воскресение. Фигуры св. Иоанна слева от Марии Магдалины справа своей развёрнутостью на центр берут в своеобразные скобки событие, происходящее на картине и также изолируют его, но теперь от возможности рассеивания скорби в горизонтали земного бытия. Перед нами в форме готической ниши для скульптуры возникает невыносимо узкий просцениум, где разыгрывается трагедия смертности человечества перед бесстрастным лицом Абсолюта, воплощённом в бестрепетной, невероятно привлекающей, но совершенно непроницаемой абстракции золота. Оппозиция двоемирия у Рогира ван дер Вейдена напряжена до предела и бескомпромиссно проведена по всем параметрам. Абстракция плоскостности как знака божества противопоставлена подчёркнутой объёмности фигур людей, некогда вылепленных из праха земного. Единичность божественного в монолите золота противостоит дробной сумятице мирского. С центральной вертикалью креста/лестницы, символом воскрешения и восхождения на небо, спорит опадающая диагональ смертных тел Христа и Марии, их обессилевших рук, которым больше не суждено соприкоснуться. Бесстрастность вечности сопоставлена с потрясающей глубиной человеческой трагедии, отлитой в непререкаемость пластических формул. Уравновешенной гармонии триады цветов у Яна ван Эйка (см. Гентский алтарь) противопоставлена дисгармония нервических кровавых всплесков красного, мертвенности белого, опадающей бездны беспамятства синего, бессилия жизненности зелёного. В центре картины Рогира ван дер Вейдена действительно, по ренессансным канонам, оказывается богочеловек, но богочеловек – безысходно смертный. Художник в формах Возрождения задаётся вопросами бытия, которые актуализировались значительно позднее – в постренессансный кризис и далее – драмой человека, одинокого во Вселенной.
Николай Шальнов: тэги: охотники за сновидениями Снилась такая Санта-Барбара... Вспомнил слова одного своего приятеля, который говорил, что ему надоело "играть роль благовоспитанного мальчика арийских кровей". =) Вкратце: я - один из русских диверсантов времён Великой Отечественной. Надо было втереться в доверие к немцам, да так, чтобы они этого не заметили, прорваться в самое сердце Рейха, разнюхать там кое-что под видом "актёров", поставить там спектакль, разболтать самого фюрера (всё это с превеликими предосторожностями, но всё-таки вышло): спектакль прошёл на "ура", Гитлеру, сидящему в тогдашней вип-ложе, весьма понравилось. В общем, оставалось только со всей добытой информацией слинять незаметно. Фашики готовы были сами нас отвезти до того места, откуда мы должны были тайным путём ретироваться, да вот незадача: я торопясь, снимая на ходу костюм Арлекина, выронил какой-то документ, а его подобрала одна симпатичная мадам, судя по всему, чистейших арийских аристократических кровей, сидевшая во время спектакля рядом с Гитлером, на внешность очень напоминающая Магдалену из "Отголосков прошлого", где Паттинсон сыграл Дали. Я думал всё, пиши-пропало, так тщательно разработанная и проведённая операция сорвалась. Но, к счастью, дамочка в фальшивости документов ничего не соображала, а, быть может, соображала, даже очень... Говорила, что "нам надо вернуться, иначе...". Ничего не договаривала, я уж думал, не захватить ли её с собой, что было ещё большим риском. Машина уже трогается. А дама плачет, ошарашивает меня известием о том, что влюблена в меня, что ей ненавистен Рейх, и всё его искусство тоже ненавистно, и Гитлера она тоже ненавидит. В этой эпопее, растянувшейся на несколько часов, появляется какой-то нехарактерный персонаж в виде проницательной старухи, которая опередила лучшие немецкие умы и раскусила весь наш план. Такое началось... А тут ещё постельная сцена напоследок с дамой, прямо в саду, которая решила умереть, но зато от счастья... В общем, всё это напомнило мне боевик, приснившийся мне на прошлой неделе, где я шлялся по заброшенному зданию, полному зомбяков. Выяснилось, что это здание было смоделировано на компе, а меня каким-то образом втянуло в виртуальную реальность. Когда я это понял, я начал совершенствовать игру, меняя содержимое этого квеста, в результате чего зомби обрели собственный разум и играть стало интересней. Только вот незадача: в игре возможно было только проводить незначительные изменения, а вот выбраться из неё было куда сложнее, если не почти невозможно... Сон о зомби оставил у меня сильное тягостное впечатление, как это было со мной при чтении описания затопления Берлинского метро во время штурма столицы Рейха, когда "взрыв привёл к разрушению тоннеля и заполнению его водой... Вода хлынула в тоннели, где укрывалось большое количество мирных жителей и раненых. Число жертв до сих пор неизвестно". "Сведения о количестве жертв … различны — от пятидесяти до пятнадцати тысяч человек… Более достоверными выглядят данные о том, что под водой погибло порядка ста человек. Конечно, в тоннелях находились многие тысячи людей, среди которых были раненые, дети, женщины и старики, но вода не распространялась по подземным коммуникациям слишком быстро. Более того, она растекалась под землей в различных направлениях. Безусловно, картина наступающей воды вызывала в людях неподдельный ужас. И часть раненых, равно как и пьяных солдат, а также мирных жителей, стали её неизбежными жертвами. Но говорить о тысячах погибших было бы сильным преувеличением. В большинстве мест вода едва достигала полутораметровой глубины, и у обитателей тоннелей имелось достаточно времени, чтобы эвакуироваться самим и спасти многочисленных раненых, находившихся в «госпитальных вагонах» рядом со станцией «Штадтмитте». Вполне вероятно, что многие из погибших, чьи тела впоследствии поднимали на поверхность, на самом деле умерли не от воды, а от ран и болезней ещё до разрушения тоннеля".
Николай Шальнов: тэги: астрология, мыслевыброс, мания величия, окно в спальню В описании Венеры в 6 доме Рита обнаружила: "Если Марс и Венера находятся в VI доме в соединении в сильной позиции и близко к Нептуну, это может давать ханжеский морализм, заставляющий делать вид, что секс нас вовсе не интересует. В результате мы можем в порядке компенсации пристраститься к тайной слежке за интимными отношениями других людей, чтобы хоть косвенно пережить сексуальные радости, в которых отказали себе". Если верить статистике, то многие Девы из всего многообразия видов сексуальных девиаций предпочитают вуайеризм. Интересно, чем развлекают себя Стрельцы? Хотя Рита с подозрением относится к подобным заявлениям, хотя бы просто потому, что многое из привычной Деве аскезы "исследователи" принимают за импотенцию, дескать, этот знак ничего не может. Может, просто не хочет? Шопенгауэр, кстати, ценил аскезу, внутреннюю свободу и одиночество. "Кто не любит одиночество, тот не любит свободы, ибо только в одиночестве можно оставаться свободным", - писал великий старик. Всё через трусы, а ведь Рита думала, что неплохо было бы так захватить мир, правда, другой вопрос не даёт покоя: что со всем этим потом делать? От себя не убежишь, как вот уже несколько лет Рита пытается всеми правдами и неправдами избавить себя от мысли о Той-Кого-Нельзя-Называть. Всё перепробовав, пришла к выводу, что порой разрядить обстановку можно только из пулемёта. На днях даже ритуалы с ТАРО проводила, да всё без толку. Если бы Рита завоевала мир, то в нём не было бы ни страха, ни памяти, и любовь была бы по розовым талонам. Очень кстати на днях ваша журналисточка прочитала "451 градус по Фаренгейту" Рея Бредбери, поняв, откуда в "Эквилибриуме" идея уничтожения произведений искусств (там, помнится, в начале сожгли "Джоконду"). Главный герой антиутопии - пожарник, чья профессия состоит в сожжении книг. И заварушка начинается с того, что он крадёт с места преступления несколько экземпляров и связывается с бывшим профессором словесности, который давно потерял работу из-за отсутствия потребности в нём общества. Вот Рита и думает. Может, у неё самой и не хватило бы смелости уничтожить культурное наследие человечества, но сыворотку от эмоций она бы точно всем вколола. Кстати, Рита закрыла сессию. На пятёрки. Рита даже убоялась, как бы у неё не развился синдром отличницы, а то прежде какой-нибудь хер обязательно запарывал ей хорошую зачётку, так что она и мечтать забыла о статусе образцовой ученицы. Картинка в тему как раз:
Николай Шальнов: тэги: ролевые игры, мыслевыброс, готика В описании Луны в Тельце XII дома натальной карты Риты значится то, что натив "умрет внезапно, быстро, по чужой вине, от нарушения ритма, совершенно счастливым". Всегда было интересно, как я умру. Если, конечно, в статье не имеется в виду символическая смерть, или какой-нибудь ещё момент перехода/перерождения вроде мистерий смерти в разных тайных обществах типа масонов. Вообще эту тему Рита рассматривала через призму ролевого бытия, так, например, она в своё время шутила, что приезжает на игры умирать вместо того, чтобы играть в них: Рита так усердно готовилась к ним, что, приезжая, не видела иного спасения от энергичного действия сюжета кроме как в мертвятнике. Влечение к Танатосу, описанному ещё доктором Фрейдом, пронизывает всю природу человеческого существа. Вот Риту и вытягивало всегда в такие моменты, когда вместо того, чтобы спрятаться или укрыться, она бросала вызов происходящему и напарывалась на клинок. Природу этих безрассудств она определить не могла, несмотря на то, что перед этим подобием суицида она всегда чувствовала, что Смерть ходит где-то рядом. Так, на "Хрониках Амбера" она сразу раскусила подозрительных лиц, пришедших "с миром", а на "Детях волн" угадала в старой колдунье весьма коварную даму с мачете в сапоге. Несмотря на это Ритино чувство самосохранения почти не возымело гласа: в первом случае её погубило любопытство, а во втором - чувство милосердия, пускай и игрового. Несмотря на критику игр Лоры Бочаровой, в частности, "Хогвартских сезонов", на которых, по мнению некоторых, не соблюдалась техника безопасности, Рита весьма высоко ценит её вступительную статью к игре, в которых та говорила о Смерти как о неизбежном спутнике каждого учащегося в школе с ненормальными предметами, ненормальными преподавателями и ненормальными существами. Рита в последнее время чаще обыкновенного шуткует чёрным юмором. Например, на днях её весьма рассмешила ситуация, когда она идёт с матушкой по улице, и, блаженно улыбаясь, говорит словами священника: "В горе и в радости, в богатстве и в бедности и умерли в один день... день свадьбы". Или сегодня на работе, увидев машину "Скорой помощи", Рита изрекла: "Хорошо хоть, не катафалк". Что же. Мертвятник, наверное, для того и существует, чтобы говорить на вечные темы. Чем Рита никогда не пренебрегала. Весьма забавной, кстати, была смерть дельца из "Парфюмера", когда тот уснул счастливым от предвкушения прибыли, а ночью мост, на котором стоял его дом, рухнул в реку. "Вы ждёте вывода? Он прост: Пусть каждый припадёт к моей руке холодной И лоб подставит мне для поцелуя! Ведь Смерть... Она уже близка!" "Интервью с вампиром".
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно, эстетические категории Тот счастливец, кто битвами жизнь сократил, Не сменяв на покой вожделенные дали, Где с востока на запад светило светил Проплывает, горя, словно чаша Грааля. Кретьен де Труа, "Парцифаль" Известно, чем закончилось блистательное апостольство Оскара Уайльда, "апостола эстетизма", Принца Парадокса и "arbitrum elegantum" заката викторианской эпохи. Однако мэтр зелёной гвоздики был прав во многом, в частности, в своих идеях касательно самоценности искусства, заимствования одним видом искусства сюжетом из другого и "подражания искусства природе". "Лондонские туманы не существовали, пока их не открыло искусство", - его фраза, понимать следует как "пока художники не описали прекрасными словами эти туманы, они не имели красоты, которая нас теперь восхищает". В известном викторианском романе Коллинза "Женщина в белом" автор рассуждает: "Только в книгах, но не в действительности, мы ищем утешения на лоне природы, когда мы в горе, или созвучия в ней, когда мы счастливы. Восторги перед ее красотами, так подробно и красноречиво воспетые в стихах современных поэтов, не отвечают необходимой жизненной потребности даже лучших из нас. Детьми мы их не замечали. Те, кто проводит жизнь среди многообразных чудес моря и суши, обычно нечувствительны к явлениям природы, не имеющим прямого отношения к их призванию в жизни. Наша способность воспринимать красоту окружающего нас мира является, по правде сказать, частью нашей общей культуры. Мы часто познаем эту красоту только через искусство. И то - только в те минуты, когда мы ничем другим не заняты и ничто другое нас не отвлекает. Все, что может постичь наша мысль, все, что может познать наша душа, не зависит от красоты или уродства мира, в котором мы живем. Возможно, причина отсутствия связи между человеком и вселенной кроется в огромной разнице между судьбой человека и судьбой природы. Высочайшие горы исчезнут во мраке времен, малейшее движение чистой человеческой души - бессмертно". Прерафаэлиты в своём творчестве обессмертили средневековье, воплотив в своих работах идеалы рыцарства и куртуазности сквозь призму неовикторианского романтизма, благодаря чему те мрачные века, не лишённые, впрочем, высоких культурных достижений, предстают перед нами во всём блеске своего утраченного ныне великолепия. "Средние века не существовали, пока их не открыли прерафаэлиты", - думает Рита, глядя на многие работы великого братства. В частности, одна картина Россетти, осветившая потусторонним, мистическим блеском её лучшие годы - "Как сэру Галахаду, сэру Борсу и сэру Персивалю помогали в поисках Святого Грааля, но сестра сэра Персиваля умерла в пути" - всякий раз наполняет юной свежестью её душу, когда Рита рассматривает эту работу. Рита часто связывает эту картину со строчкой из песни "Мельницы" "Королевская охота": "Как подносили вам, короли, девы наших холмов кубки мёда". Наверное, это связано с тем, что благость Грааля была явлена не храбрейшему воину, а простодушному Персивалю ("Будьте как дети, иначе не войдёте в царство Божье", - написано в Евангелии). А, может, с красивым сабианским символом: "Утомленный путешественник на душной, пыльной дороге берет из рук сельской девочки воду, чтобы напиться". - Указывает на того, кто отдает и принимает, кто любит жизнь странника, встречаясь лицом к лицу с лишениями и испытаниями. И не важно, насколько труден путь этого человека, поддержка придет к нему до того, как его путешествие закончится. Это символ Взаимности". Рита долго размышляла над символизмом этой картины, вспоминая все легенды, которые были связаны с Граалем. Нашла одну статью, котрую можно прочесть, пройдя по ссылке, тут: http://seanconneryfan.ru/str2/statia88-2.html ("Небесная чаша"). Святой Грааль Один из самых распространенных символов средневековой западноевропейской традиции - Чаша последней Вечери. В христианской символике Грааль - это чаша или блюдо, в которое Иосиф Аримафейский собрал кровь Христа, пригвожденного к распятию. Грааль выражает идею добровольной жертвы и искупления. В эзотерическом контексте Грааль - это чаша Традиции. Два аспекта символа: тема Грааля и тема его поиска. Тема Грааля развивает символику чаши. Чаша, являющая собой части круга, означает Луну и женское начало творения. Чаша Грааля ассоциируется с лунным серпом и представляет собой сосуд для хранения эликсира жизни. Легенда гласит, что Грааль был сделан ангелами из изумруда, упавшего со лба Люцифера, когда он был низвергнут в бездну. Согласно Генону, изумруд связан с жемчужиной, которая крепится на лбу в индуистской символике. Это - третий глаз Шивы - «орган вечности». Связан с темой искупления и преображения. Как Дева Мария искупила грех Евы, Спаситель искупил грех Люцифера. Потеря Грааля означает потерю внутренней устойчивости, центра, утрату памяти, утрату райского состояния, подверженность смерти и тлению. Поиски Грааля ассоциируются с поисками мистического Центра как того центра энергетической опоры, с помощью которого можно перевернуть весь мир. В самом общем своем значении символизирует мистический центр, божественный первопринцип. Утверждается, что Грааль пришел с Востока и должен туда вернуться, что говорит о его значении в качестве источника света. Неопределенность образа Грааля является одной из его ключевых характеристик: это тайна, и даже своим избранникам Грааль является то так, то иначе. С одной стороны, поиск Грааля в широком смысле отождествляется с поиском сокровища. С другой стороны, он символизирует мистическое единение с Богом (в данной идее чувствуется влияние учения Бернара Клервоского, средневекового мистика). Всякий недостойный, оказавшийся около Грааля, наказывается раной или болезнью, так как Грааль терпит близ себя только целомудренных и безгрешных. Только безупречный рыцарь сэр Галахад мог смотреть в Грааль и созерцать в нем явление божества; образ Галахада олицетворяет божественную любовь, в противопоставление образу его отца, сэра Ланселота Озерного, вдохновленного на поиск Грааля королевой Джиневрой. Утрата Грааля стала причиной гибели королевства Артура, что может быть истолковано символически: забвение божественного первопринципа влечет за собой потерю райского состояния, а также смерть и увядание Природы. Образ Грааля связывается также с символикой рога изобилия (он способен насыщать своих избранников) и христианским мотивом манны небесной, а также с таинством причащения.
полная версия страницы