Форум » Дневники персонажей » Дневник Риты Скитер (продолжение) » Ответить
Дневник Риты Скитер (продолжение)
Николай Шальнов: [quote]И они пали в его объятия, и осыпали его поцелуями, и отвели во дворец, где облекли его в дивные одежды, и возложили на его голову корону, и дали ему в руки скипетр, и он стал властелином города, который стоял на берегу реки. И он был справедлив и милосерд ко всем. Он изгнал злого Волшебника, а Лесорубу и его жене послал богатые дары, а сыновей их сделал вельможами. И он не дозволял никому обращаться жестоко с птицами и лесными зверями и всех учил добру, любви и милосердию. И он кормил голодных и сирых и одевал нагих, и в стране его всегда царили мир и благоденствие. Но правил он недолго. Слишком велики были его муки, слишком тяжкому подвергся он испытанию — и спустя три года он умер. А преемник его был тираном.[/quote] Оскар Уайльд, "Мальчик-Звезда"
Николай Шальнов: тэги: ностальжи, готега, сумасшедший дом для непослушных дев викторианской эпохи Скучаю по Рождеству =) Как и полагается готке, Рита вчера посидела на поминках, перечитала "Отелло" и пересмотрела "Интервью с вампиром" = ) "Я жизни гашу, а не свечу. И не найдётся в мире Прометея, чтоб вновь её зажечь", - вторит Отелло Лестат де Лионкур. Что же, от Шекспира она была в восторге. И вспомнила одного своего приятеля, которого так не хватает иногда. Того самого, с которым она познакомилась в сумасшедшем доме для непослушных дев викторианской эпохи. - Какой твой любимый готический фильм? - "Подарок Стефани". - А что она подарила? - Вот посмотри, и узнаешь, что подарила. - А ты знаешь фильмы про инцест? - Да. "Люди-кошки"... - Знаешь какие-нибудь фильмы ужасов? - Да. <Далее идёт целый список фильмов всех времён и народов, перечислять которые заняло бы довольно много времени> И т. д. и т. п. Впрочем, эта замечательная индивидуальность раскрылась для Риты позже, став для Риты неиссякаемым источником вдохновения. "Он был во всём большой души..." - как Отелло. Впрочем, Рита не была невинной овечкой Дездемоной, и тоже не желала оставаться равнодушной, фонтанируя идеями, как динамо-машина чистого разума. В колонках: Краски - "Ты уже взрослый..." Но ты уже взрослый У нас в квартире другие пластинки Другие вопросы Твои девчонки как с картинки Но ты уже взрослый Ты просто не будешь слушать сказки Все очень непросто Ты больше не любишь группу "Краски" Я сама не понимаю Что с тобой случилось, старший брат Стала жизнь твоя другая Кто же в этом, кто же виноват Ничего поделать нам нельзя Не враги мы, но и не друзья Только все же жду тебя домой За окном догорал один из прекраснейших Нарнийских закатов. Казалось, что Рождество, которое вот уже несколько лет так счастливо праздновала эта удивительная страна, заморозила на несколько волшебных мгновений уходящий день с его бесчисленными обрядами, традициями и светскими приёмами. Сьюзан в своём великолепном серебряном платье, над которым трудились лучшие швеи, откинулась на подушки и грустно размышляла о судьбах тех, которых Нарния изменила до неузнаваемости. Несмотря на то, что у неё было всё, всё, о чём и мечтать не могла молодая английская девушка, у неё было то, о чём нельзя было даже поделиться с камеристками или подругами из её свиты. Эти её чувства, которые она тщательно скрывала от всех остальных, чувства, оставшиеся неразделёнными и непонятыми, не давали ей покоя. Сьюзан было так грустно, как, наверное, не было грустно никому из тех, кого она знала. Она думала о Питере. Питере Великолепном, который взрослел, и с каждым днём становился всё дальше от неё. От них всех. Только Эдмунд, пожалуй, понимал своего брата хоть немного, для Сьюзан и для маленькой Люси его душа оставалась непостижимой. То, что Сьюзан считала благословением для неё и её близких, превратилось если не в проклятье, то в стылый мир, каким была Нарния до их первого появления там. К Сьюзан сватались лучшие женихи со вех концов континента, но она никак не могла разобраться с собой. И вот теперь она осталась одна со своими проблемами. В этот день, когда Питер сказал ей то, чего она так боялась услышать. К своему недоумению, стыду, а то и ужасу, она поняла, что влюбилась в Питера. С того самого момента, когда он разогнал свору приспешников колдуньи на реке, у неё в груди вспыхнуло что-то, что горело неугасимым пламенем, а впоследствии превратилось в полыхающий костёр, вроде тех сигнальных огней на рубежах страны, которые предупреждают об опасностях, не дают покоя и тревожат смутными предчувствиями беды. Если бы Сьюзан не знала своего Питера, этого смелого, немного заносчивого, но такого красивого брата, она бы и не задумывалась ни о чём. Даже тогда, когда она выслушивала болтовню Эдмунда про "остывающие поцелуи" и "утренние расставания", она была поражена не так сильно, как в этот холодный зимний день. Питер, как и ожидалось, быстро остыл к Эдмунду, как это и бывает в шестнадцать. А вот Эдмунд не остыл. И это было ещё более странным. Как-то утром Сьюзан проснулась с тревожащим, душным ощущением, которое обычно является нам во снах, когда мы давно чего-то ждём, и вот, дожидаемся. Питер был так нежен... Он был настоящим королём. И Сьюзан поняла Эда. Но она не могла понять Питера. Она честно пыталась. Но её любовь, казалось, оставалась такой же недостижимой, как блистающий Карниль на небесах. Даже когда она встречала Питера после очередной гулянки, когда видела следы губной помады на рубашке ещё тогда, в Лондоне, когда видела искажённое болью лицо Эда, она не была так неуверенна в себе. И теперь, когда Питер сказал ей о своих чувствах к ней, она не знала, как ей поступить.
Николай Шальнов: тэги: сказки о дружбе, здравствуй, дядюшка Фрейд! Всё это время Рита заводила интрижки, смотрела "Зачарованных" и соблазнила кой-кого... Или её соблазнили, она уже не помнит. Помнит только, как утром было хорошо и всё цвело розовыми цветами. Вся жизнь Риты протекает между попытками обуздать свою чувственность и распущенность и редкими, зато запоминающимися непристойными похождениями. Она не может, как её другой знакомый, предложить засыпающей даме спуститься на улицу раздетой. Такие шуточки заставляют её краснеть. Зато она удивляется тому, почему совесть замокает, когда она седлает своего апокалиптического зверя и пускается в мерзость разврата. Как только Рита забивает на всё земное, на горизонте появляются люди, которые напоминают ей о прелестях жизни. Так вот, на пороге её будуара нарисовался один её старый знакомый, которого она про себя окрестила "Баттерсом" - внешностью смахивает. Бедняга не может найти работу, Рита и завлекла его в свой будуар немного поразвлечься. Божечки, и этот чувак не знает, как передаётся СПИД, что такое сифилис, гонорея и прочие порождения пятого смертного греха! Большая редкость в наши дни. Прочитав очередную лекцию по сексологии в клубах неизменного тонкого "Гламура", на который Рита перешла, чтобы бросить курить, она опять ощутила себя Анфисой Чеховой, чьи передачи она в глубоком детстве тайком посматривала по ночам. К тринадцати ваша продажная журналисточка весьма поднаторела в извращениях, к восемнадцати оказывала эскорт-услуги, а к двадцати поняла, что всё, изученное ею, гроша ломаного не стоит. "Секс - это занятие не слишком увлекательное. Это скучно, я читала", - повторяет она себе слова покойной Новодворской. Но разве ЭТО главное? Развлеклась Рита с приятелем тем, что порезалась с ним в "Скайрим", видели бы вы, как он играет! Это творение на глазах произведения искусства! У Риты аж бабочки в животе запорхали, и целая куча маленьких Кенни запрыгали перед глазами.
Николай Шальнов: тэги: графомания, светлые гении Рита любит медитировать на "Хроники Нарнии", там герои и всё такое... В особенности потому, что там играет Уильям Моусли (Питер Певенси), а у Риты голубая мечта - взять у него автограф, и у Анны Попплуэлл (Сьюзан). Да и у Тильды Свинтон заодно. Ещё Уильям Моусли: Моусли понравился ей ещё и по фильму "Беги", так что вместе с Паттинсоном и Брэдли Джеймсом он - один из её любимых актёров. Не вынесла душа поэта воздержания от кхгм... безнравственности и настрочила ещё две главы про Кенни и Баттерса. На этот раз Рита просто писала, как придётся. Видимо, судьба у неё такая. Глава 4 Я был не робкого десятка, однако всё то, что мне пришлось пережить за последние несколько недель, придало мне храбрости. За это время я научился быть более терпеливым и легче переносить неудачи. Если бы не весь тот опыт, который я собирал по крупицам, вращаясь среди таких отморозков, как Картман, Кайл и Стэн, мне, вполне вероятно, пришлось бы очень туго в те дни, когда в моём грёбаном сознании происходила перестройка - в лучшую или в худшую сторону, оставалось вопросом. Но тот факт, что человек ощутимо меняется, едва лишь он начинает чувствовать и думать не только о себе, оставался фактом. Баттерс стал для меня - особенно после той ночи, когда я к полной неожиданности для себя самого - поцеловал его, не только объектом моих постоянных треволнений и забот - хотя бы и в мыслях, - но и своеобразным символом всех моих устремлений и целей. Если раньше пределом моих мечтаний были "вечеринки откровений", которые Картман изредка устраивал в большом гараже у себя за домом, и на которые Стэн притаскивал баночки чёрт знает как добытого энергетического пойла, или лагер, или невъебенно крепкое пиво, после которого с похмелья болеешь два, а то и три дня кряду, то теперь мне за радость было видеть белую шевелюру моего нового друга, который, к моему большому облегчению и огромной, почти невыразимой радости, принял моё предложение дружбы всерьёз. Как раньше, в минуты душевных излияний в протёртую футболку Кайла, я находил некоторые спокойствие и облегчение, так и теперь Баттерс стал, в буквальном смысле, восприемником всех моих идей, чувств и умонастроений. Гаррисон ко всеобщему удивлению обнаружил, что мои сочинения по литературе приняли "более благообразный", как этот занудный хер выразился, характер. Скорее всего, сказались наши постоянные и в какой-то степени очень личные беседы со Стотчем, во время которых он оживлялся и уснащал свою обычную немногословную речь выразительными эпитетами и терминами нередко от меня далёкими и малопонятными для меня. Мой мозг впитывал всё это, я даже с его подначки перечитал пару пьес Шекспира, которые казались мне необыкновенно скучными, но после разъяснений Лео они стали чуть понятнее и доступнее моему скромному умишке. Да, этот Шекспир был чуваком что надо, и, не будь я МакКормиком, я сказал бы, что Стотч стоит того, чтобы стать замечательным искусствоведом. Но я - МакКормик, и не привык заглядывать так далеко в будущее. Мнение я составляю медленно, меняю его ещё медленней и неохотней и, кажется, правильно делаю. Даже с родичами стало попроще: я уже не так болезненно реагирую на все их пьяные заморочки. Нравится им такая жизнь - ну и пусть себе живут, как хотят. Продолжение тут: Жизнь с недавних пор стала казаться мне вовсе не такой уж и безрадостной, а раньше - хоть топись. С появлением Лео я также понял даже, что в нескольких словах можно уместить всё то, что раньше выражалось мной с большим трудом. Может, поэтому раньше с моим мнением мало считались, и я привык пассивно плыть по жизненным течениям, поддерживая любые бредовые идеи и сомнительные проекты, выкидываемые моими дружками. Баттерс оказался сильнее меня в этом сраном соревновании без победителя, с выйгрышем сомнительного содержания. Он, хотя и был равно приветлив ко всем, имел всё-таки какую-то внутреннюю опору и умел обходить острые углы как никто из тех, кого я знал. С ним порой не нужны были слова, и я научился молчаливому пониманию. Не его, - и, наверное, к счастью, - но - хода вещей, и тому языку душ, который вскоре после начала наших отношений стал понятен и близок нам обоим. Стотч проявлял удивительную осторожность в отношении излишеств жизни, и я - кто сказал, что дурной пример заразителен сильнее положительного? - стал меньше пить. Радужные сияния иных миров, которых открывала мне выпивка, несколько померкли, и на какое-то время мне показалось, что я лишился внутреннего стержня, а жизнь моя стала гораздо скучнее и однообразнее, но тем яснее я стал понимать её внутреннюю глубину, полноту и динамику, ранее мне недоступные. Стотч по-прежнему шарахался от меня, когда я - шутки ради - лез к нему со своими "дружескими" поцелуями, но однажды, будучи сильно расстроганным одной французской мелодрамой, которую мы от делать нечего смотрели в промежутках между подготовкой к алгебре (Стотч, надо отдать ему должное, не забросил гиблое дело натаскивать меня по этому окаянному предмету), он как-то странно посмотрел на меня и зарылся носом в мои волосы, всхлипывая и причитая по поводу "этой бедной Джейн" - героини сентиментальной повести о несчастной любви. С эмоциональными проблемами Лео порой было справляться не легче, чем придуркам-готам, которые демонстративно надувались и корчили кислые мины всякий раз, когда мы случайно проходили мимо места их тусни. И понятно, почему: о том, как Стотч обосрал их, отбив охоту у, казалось, безвозвратно потерянного Стэна иметь с ними дело, знала вся школа. Знала, и вся эта шелупень загадочности и "готичности" была в один день сметена с готов школьными сплетниками, точно шквалом прибрежного урагана. Всеобщему взору предстали лишь достойные жалости закомплексованные чмыри, надумавшие себе анальной боли и нереальных, торчковых миров. "Эй, подставляй стаканы, сейчас Питт с Генриеттой будут ссать, разливая бесплатный кофе!" - так прохаживались по поводу привычки готов распивать дешёвый напиток из пакетиков Бен и его команда. И всё же я не раз убеждался в том, что, не будь Стотч столь необыкновенным и многогранным, какой он явил мне свою замечательную индивидуальность за всё время нашего общения, он, при желании, мог бы возглавить эту компашку. Он выносил часы одиночества с такой же лёгкостью, с какой верблюд переносит полуденную жару в сердце пустыни. Объектами его созерцания нередко становились странные, неисследованные и заброшенные места, куда обычных людей силком было не затащить. Иногда он удивлял меня своими знаниями, достаточными для того, чтобы закончить эту сраную школу раньше всех и сдать экзамен в какой-нибудь привилегированный колледж на бакалавра каких-нибудь искусств или прикладной математики. А любовь к дождливой погоде у него было не отнять, и я покорно принял эту странность, как принимал и многие другие. Хотя я порой и злился на весь ёбаный свет за свою слабость, проявленную, когда я соглашался сопровождать его в путешествиях, постоянно чреватых экстремальными ситуациями и встречами с отбросами общества, я, тем не менее, чувствовал себя изрядно посвежевшим как физически, так и душевно, хотя и несколько вымотанным. Мокрый капюшон то и дело лип к лицу, кеды хлюпали, однако я чапал и чапал за Стотчем по лужам, слушал его песенки, посвисты, изредка - рассуждения о самых разнообразных вещах, а иногда - щёлканье чечётки, которую он выбивал на асфальте, а то и в самом центре огромных луж, рассыпая вокруг себя ещё по-летнему тёплые дождевые брызги. Баттерс любил коллекционировать странные вещи. По крайней мере, они казались мне таковыми, как и сам Баттерс, как и вся его неизученная вселенная. Так, например, я заметил в его комнате плакат какой-то тёлки, которую я раньше никогда не видел - ни по телеку, ни в журналах. Я спросил Стотча: - Чел, а кто это? - Разве ты не знаешь? - удивился он. - Это знаменитая модель, первая супермодель в мире - Джиа Каранджи. - Чувак, - ответил я, - ты знаешь, что я не настолько осведомлён, как ты. И в моде я совсем не разбираюсь. Ну и чем она знаменита? Баттерс улыбнулся глазами: - - Она была первой брюнеткой в мире блондинок и одной из первых женщин, умерших от СПИДа. - Тебя привлекло в ней то, что она умерла от СПИДа? - пришёл мой черёд удивляться. - Нет, не это вовсе. Вот, возьми, прочитай, - Стотч достал из шкафа небольшую книжицу, с полтетради величиной. - Тут немного про неё, а, главное, почти все известные цитаты из её дневника. Она - мой кумир в какой-то степени, - потупившись и покраснев, сказал он. И добавил: - "С сексом все было просто - секс был везде. Ему не очень-то придавали значение. Любовь... Любовь всегда было трудно найти. Даже если ты и искал ее, что делали немногие, и даже если ты находил ее, что удавалось немногим, и даже если она была у тебя под носом - как ее можно было заметить среди всего этого секса?". Я невольно улыбнулся. - Ты хоть про секс знаешь что-нибудь? - и потрепал его по голове. Баттерс покраснел пуще прежнего и спустя полминуты упрямо, почти с вызовом посмотрел на меня. - "Мир кажется основанным на деньгах и сексе. Я ищу лучшие вещи, чем это, - такие, как счастье, любовь и забота". Было ли это цитирование криком души, или просто всегдашней серьёзностью Стотча, той, что порой приводила меня в восхищение и недоумение, я не знал тогда. Подойдя поближе к плакату, я рассмотрел незнакомое мне лицо. Стотч всегда питал интерес к занятиям по истории, на которых я обычно отсыпался - история была первым уроком в понедельник. Девушка, действительно, была чудо как хороша, и б`ольшее выражение печали ей придавали бездонные глаза, чуть насмешливо смотревшие вдаль, сквозь прозрачную вуальку. В этих глазах было что-то, что я не понимал, но что, скорее всего, понимал Баттерс. Я подошёл к Стотчу сзади, когда он вырисовывал очередной длинный квадратный корень - обязательно с помощью карандаша и линейки. Случилось так, что он не заметил меня, и я слегка лизнул его ухо. - Ай, Кенни, что ты делаешь? - возопил Баттерс, мне ничего не оставалось делать, кроме как рассмеяться. - Не надо так больше, Кеннет, - строго приговорил Стотч, и, развернувшись к столу, продолжил свои разыскания. Я смотрел в окно, за которым собирались тёмные тучи, и думал, что ничего не стоит вытащить сейчас Лео погулять или что-нибудь в этом духе. Этой возможностью я не преминул воспользоваться. - Собирайся, Баттерс, - сказал я. - Скоро дождь. Что ты мне там хотел показать вчера? - А, дождь... - Стотч заёрзал на стуле. - Сейчас... Я подошёл к кровати, наклонился за курткой... И тут Баттерс резко развернулся на стуле. Наши лица оказались в сантиметре близости друг от друга. Я не удержался и быстро, пока Лео не увильнул, поцеловал его в губы, удерживая ладонями его лицо. На этот раз друг не вырывался. Он покраснел, но не отвёл глаз. И я растворялся в его взгляде до головокружения, как это бывает со мной, когда я слишком много выпью или слишком долго смотрю на радугу. Глава 5 Во время этой прогулки Баттерс против обыкновения лип ко мне, и мне казалось это странным тем более, что раньше он не давал мне повода для размышления над его чувствами. Меня тянуло на размышления просто потому, что таковой была естественность моей натуры, уставшей от рутины и пустого времяпрепровождения. Наполнить жизнь смыслом было моей голубой мечтой, и вот теперь эта мечта отчётливо вырисовывалась на границах моего мировосприятия. Я от природы был не очень общительным чуваком, это знали все и многие на этом выигрывали, заставляя меня встревать со своими мнениями в самые неподходящие ситуации, и, как я уже писал, я просто от балды соглашался со всем, о чём теперь жалею. "Бойтесь людей равнодушных: именно с их молчаливого согласия творятся на земле самые страшные поступки", - вычитал я в какой-то баттерсовской книжке. Но именно своего рода равнодушие Баттерса ко мне сделало его ещё более притягательным для меня, как для того же Картмана сделались незаменимыми чипсы из "Изюминок", к которым тот пристрастился после известного случая. Стоило нам дойти до края поля, на котором золотились подсолнухи, впитавшие в себя всю теплоту дневного светила, как Баттерс обнял меня и посмотрел на меня так же, как это сделал я в его комнате: глазами, ясными, как ключевая влага, и в то же время просящими чего-то, чего ему не могли бы дать и боги. Я всегда пугался этого его взгляда, мне казалось, что от безысходности, растворённой в нём, не было никакого спасения, но этот же взгляд заставил меня взять Баттерса под крылышко и приблизить его к себе. Немало не смущаясь, Стотч поцеловал меня, и этот поцелуй, лёгкий, как пёрышко, окончательно сорвал у меня крышу. Я начал целовать его в лицо, в лоб, в нос - куда угодно, закрыв глаза, только бы не видеть этого его умоляющего взгляда, забыв о том, что в мире есть силы пострашнее любых напастей, которые, возможно, были уготованы и ему, и мне, как наказание за мои преступные в какой-то мере чувства к нему. В этот миг вселенная, казалось, сосредоточилась у края подсолнечного поля, и я, хоть и с закрытыми глазами, отчётливо ощутил то безмятежное успокоение, вливаемое нам в душу вместе с тревожащими предвестиями неясного грядущего. Парки - вроде так звались в Греции божества судьбы (эх, был бы я внимательней на уроках!) - были благосклонны, этот эпитет я опять же вытащил из разговоров с Лео, и я, вдыхая аромат его белых волос, его рубашки, насквозь промоченной дождём, в общем, его аромат, думал о том, что когда-нибудь я вспомню этот чистый, ещё по-своему незамутнённый момент как один из прекраснейших событий в своей жизни. Полнота опыта, приносящего удовлетворение, была ценнее накатывающей страсти, я даже не понимал, встал ли у меня на Баттерса, поскольку чувствовал, казалось, только его - и каждую травинку в поле. Стотч не упирался: он весь поддался мне навстречу, ветер шевелил его волосы, мягкие и влажные; терпкие запахи смешивались: его - сладковато-лимонный, которым он обычно по какой-то древней, как он выразился, привычке, поливал себя перед выходом "на поиски приключений", и мой - горьковатый, пепельный, сигаретный. Моя рука скользнула ему за спину, и я прижал его к себе изо всех сил, как бы боясь того, что Лео унесёт порывом ветра. В этом поцелуе невинность, дружба и вдохновение обрели, казалось, своё невыразимое единение. Я, действительно, долго в тот вечер не мог заснуть, вспоминая эти чарующие, неуловимые мгновения полусчастья-полувожделения. Стотч дрожал мелкой дрожью, как если бы его продувало насквозь, и я повалил его в подсолнухи. Прижатые нашими телами, они склонились над нами десятками маленьких солнц, ещё не остывших, но и не дающих жара, однако по телу разливалось приятное тепло, успокаивая мои сомнения и отпуская страхи за него. Я знал, что если он со мной - он в безопасности, и это придавало мне сил идти дальше, в суету дней, как если бы глоток чистого, послегрозового воздуха полной волной влилась мне в грудь. В воздухе стояла духота, казалось, вся природа была наэлектризована небесными огнями, изредка проблёскивающими за городской чертой. Мелкий дождь, который шёл, когда мы пробирались к шоссе, перестал, и всё же я расстегнул парку, прикрыв ею нас обоих. Баттерс охнул, когда я свалил его рядом с собой и снова засосал, на этот раз со всей жадностью, на которую был способен. Иногда я удивляюсь сам себе: я обычно сдержан, а в этот раз веду себя как последний сексуальный извращенец. Я подумал о Стотче: может быть, ему не нравится, что я с ним вытворяю? Однако те фантазии, которыми я иногда тешил своё тщеславие, и которые выписывало моё воображение по ночам, когда стояк не давал уснуть, развеяли мои сомнения. Да и Баттерс, казалось, не сопротивлялся: он прижался ко мне ещё сильнее и поцеловал в мочку уха, точь-в-точь так же, как я его этим вечером. - Кенни, ты правда любишь меня? - дыхнул он мне в ухо, и этот вопрос неожиданно заставил меня собраться с мыслями, от которых я настойчиво хотел избавиться. - Я ещё неровно дышал, когда слова как бы сами нарисовались в голове, и неважно было, несут ли они с собой ту энергию, которую я обычно привык ценить в разговорах. Я ответил просто: - Да, люблю. Если ты ещё не догадался, Баттерс, то ты - полный придурок. И не задавай мне больше таких вопросов, - добавил я, несколько поостыв. Стотч молчал, теребя пуговицу парки. Заходящее солнце, пробиваясь через клубы ливневых туч на закате было такого же цвета, как моя привычная одежда, побывавшая со мной в таких переделках, о которых можно было слагать городские легенды. Расстёгнутая рубашка Баттерса (когда я успел сделать это - ума не приложу!) легла на край парки неровной складкой. Она была такой же небесно-голубой, как цвет глаз Лео, глаз, которые были сейчас устремлены куда-то на носки моих ботинок. Только но в мои глаза. На секунду я почувствовал укор совести. Я всегда чувствую её укоры, может быть, поэтому не всегда выхожу победителем из игр жизни. Но на этот раз я заставил заглохнуть этого внутреннего врага, постоянно мешающего нам получить то, что мы по-настоящему хотим, куда-то поглубже, в область немного сжавшегося желудка, и повернул лицо Лео, заставив его посмотреть прямо на меня. Я провел ладонью по его груди, от ключицы до подбородка, к которому прилип лепесток подсолнуха и сказал ему: - Знаешь, Лео, если ты до сих пор думаешь, что я чужой для тебя, лучше бы ты зарезал меня, пробравшись ко мне ночью через окно, чем спрашивал сейчас о том, что я чувствую. Мне казалось, что вот-вот, и я услышу стук сердца Стотча, но списал всё это на напряжённость нервов, обострявшихся всякий раз, когда я принимал какие-нибудь вещества, или вот, теперь, когда в моей жизни произошёл переворот, такой, какого я ещё не знал и который полностью менял положение вещей. В том, что я втюрился в Баттерса окончательно, как последний гомик, как девка, которую подлавливают по ночам в стоге сена, чтобы оттрахать, я не сомневался. Меня даже пугало молчание Баттерса, который сидел, не издавая никаких звуков, только перебирал мои пальцы и теребил стебель подсолнуха, склонившегося ниже остальных на нашими головами. Я всё ещё пылал, реальность текла перед моими глазами, и ничего поделать я с собой не мог. Наверное, если бы я увидел сейчас себя в зеркале, то напомнил бы себе свеклу или чересчур долго воздерживавшегося жеребца. Про жеребца я не говорю голословно: внизу живота ныло, а член мой стал увеличиваться в размерах, и я положил ногу на ногу, чтобы не спалить себя. На мне было лёгкое трико, а я не знал, как Баттерс бы отнёсся к подобной реакции на его феромоны. Помимо моей воле в моём мозгу мелькнула мысль о том, что было бы, захоти я трахнуть Стотча прямо здесь, близ навозной кучи, среди подсолнухов под небом, готовым вот-вот разразиться дождём. И я смутился. Всё-таки Лео был моим другом, и я не знал, как он отнесётся к тому факту, что он стал мне нравится больше, чем просто друг. Я бы не стал скрывать перед ним это, но ценность вещей понимаешь гораздо больше, когда молчишь о том, о чём говорить пока рано - это я усвоил прочно. Тут Стотч вытащил из кармана помятую сигарету и спросил у меня зажигалку. - Бля, чел, ты же не куришь, - прохрипел я. - Иногда курю, - было ответом. Баттерс затянулся, закашлявшись. Да, вполне в его духе. Интересно, что побудило его закурить? Хочет успокоиться? Вряд ли, Баттерс умеет держать себя в руках почище профессионального психолога. Выебнуться хочет передо мной? А какой смысл? В общем, я отбросил размышления на эту тему и перехватил у него сигарету, раскуренную Стотчем до половины. "Мальборо" - узнал я, даже не взглянув на фильтр с названием. Только у этих сраных палочек может быть такой разлагающий запах. Нет, сразу видно неискушённого Лео. Лео... Ты так чист, что совращать тебя было бы самым страшным из всех семи грехов, вместе взятых. Но я люблю тебя, люблю сильнее чего бы то ни было на свете, сильнее своей уёбищной, никчёмной жизни... А любил ли я когда-нибудь жизнь? Если я и полюбил её, то только благодаря тебе, Стотч...
Николай Шальнов: тэги: сказки о жизни, сказки на ночь, fashion style Позабавило то, что в одной из серий "Топ-модели по-американски" девушки не знали дизайнеров, которых им предстояло изобразить. Всех, конечно, не упомнишь, но не знать биографии Миссони или Гальяно стыдно для модели, мне кажется. Я бы, блин, если бы меня взяли, только бы и сидел, что за журналами или упражнялся перед зеркалом... Гальяно после выпускного с представленной им коллекцией нарядов в духе Помпадур, "умел сшить жилет XVIII века с завязанными глазами". Впрочем, "эта ведьма Дженис" там круче всех. В молодости она была очень весёлой барышней, бисексуалкой и наркоманкой. Хотя все, кто посещал "Студию 54", были весьма раскованными людьми. И всегда завершающие страницы истории этого заведения читаются с какой-то грустью, особенно про последнюю встречу, с Ричардом Гиром и Джией Каранджи. Целая эпоха в прошлое ушла. Вспоминается почему-то Мэрил Стрип со своими подружками из "Mamma mia":
Николай Шальнов: тэги: авторитетные фигуры, пороки и добродетели Неприятно удивила сегодня одна из авторитетных для Риты фигур - Лариска Гузеева. В "Давай поженимся" за очередным женихом явилась дивная дама по имени Ксения, та самая, что в одном из предыдущих выпусков мечтала работать в похоронном бюро и, не зная, кого же из трёх женихов выбрать, хотела увести с собой всех троих. В общем, бедняжка так плакала, так плакала: у неё муж, с которым она после прошлой программы сошлась, умер, а она, по её словам, была с ним счастлива, хотя и так недолго. А Лариска-то, крыска, ещё поджуживает: "Во время секса-то, наверное, помер!". Какой бы ни была эта Ксения дивной (все знакомые мне Ксюши весьма экстравагантны - этому имени и соответствует, наверное, аналог среди газов - ксенон ("чужой" или "странствующий"), Рита бы на месте Лоры воздержалась бы от неуместных комментариев. Быть может, потому, что сама странная, быть может, потому, что смеяться над чужим горем стыдно.
Николай Шальнов: тэги: охотники за сновидениями Снился сегодня, красой блистая неземной, Ритин одноклассник, которого она любит. И правда, сей Феникс Ясный Сокол был дивно как хорош, просто воплощение красоты, так что Рита даже поняла тех, у кого Венера стоит в VII доме. Помимо того, что Рита вновь переживала необыкновенное чувство любви к тому, о ком ни на "Сказках" не рассказать, ни Прытким Пером не описать, она поняла, с кого всё это время бессознательно списывала образы своих побасенок по "Южному Парку". Рита же была в необычных готических одёжках, её выгнали из института, она пёрлась с какой-то вечеринки, ну и всё в том же духе, что обычно бывает в подобных снах.
Николай Шальнов: тэги: сказки о любви, графомания Да, предчувствия любви и представления о ней гораздо прекрасней самой любви, к этому выводу Рита приходила неоднократно. Ну какой хер, спрашивается, будет рассматривать человека со, скажем, Венерой в пятом доме как короля или королеву? Да Рита не видела и обратной связи, чтобы человек с этой Венерой "сотворил рай на земле", как рекомендуют астрологи. Наткнулась сегодня на развесёлый слэш по "Южному Парку", в котором упоминалась Генриетта ( http://ficbook.net/readfic/2067947 ). Её образ гораздо самобытней и оригинальней, чем образы всех остальных готов. А в дополнение к своей порнушке по Кенни с Баттерсом дописала ещё одну главу. Над пропастью во лжи, блин. Глава 6 Я уже почти смирился с тем, что отдалился от Картмана и его дружков. Зато с Баттерсом мы скорефанились так, как если бы он был моим младшим братом или кем-нибудь в этом роде. Почти всё свободное время мы проводили время, и я не обращал внимания на заявления Эрика в духе: "Надо же, посмотрите, наш Кеннет опять торчал с этим Стотчем на заднем дворе. Глядишь, скоро и они станут готами!". При чём здесь были эти кретины, я понять не мог, однако, забив на все картмановские шпильки в адрес моей персоны, то и дело притаскивал на место нашей первой встречи со Стотчем, где последний в перерывах между уроками околачивался, что-нибудь из лёгкого горячительного, и теперь стал искусителем для него самого. Баттерс вовсе не оказался таким уж примерным домашним мальчиком, каким он представлялся мне до близкого с ним знакомства, и вскоре в наши общие привычки вошло распевание каких-нибудь лёгких песенок в духе кантри или просто лежание на полусломанных скамейках, когда мы пялились в небеса и размышляли каждый о своём. В этих моментах было что-то невыразимо щемящее, как если бы мы со Стотчем презрели сраный мир и жили только в себе и только для себя. Продолжение тут: Стотч по-прежнему вёл свои дневники, только вместо привычных цветочных узоров на их полях там появились остролистные растеньица в духе наколок, которыми славились некоторые особо приблатнённые персоны и искусству которых я научил Стотча. Говоря о взаимообучающем опыте, то мы с Баттерсом многое позаимствовали друг у друга: я стал более собранным и более внимательным, если не сказать - добродетельным, он же научился, наконец, расслабляться и отличать более важное от менее важного, а распознавание, как известно - большое достижение. С течением времени моя привязанность к нему только возросла, и мне казалось, что если и существуют параллельные или какие-нибудь другие миры, сходные с нашим, но коренным образом отличающиеся от него по качеству, то этими мирами были возникшие в голове Баттерса видения, которые он с завидной регулярностью описывал в своих блокнотах и событиями из которых делился со мной. Проявлялось это тем сильней, чем больше он, по его представлению, "распускался", покуривая со мной марихуаны или принимая другие вещества, в избытке расфасованные мной по разным уголкам моей хаты или гаража, в котором мы зависали порой до полуночи. Эти его откровения, какими бы они не казались на первый взгляд бредовыми и необычайными, стали для меня источником вдохновения, моей личной дозой и моим самым большим искушением в жизни. Хотя нет, вру. Самым большим искушением в жизни стал для меня сам Стотч. И этого было не отнять у моей судьбы, "как вкусившие мудрости не могут отрицать бессмертия ума: так не кончится день, пока светит солнце, с тех пор, как он в сиянии солнца начался". Как-то раз мы вопреки обыкновению засиделись после уроков на математике, Стотч ни за что не хотел уходить, пока не разобрался с последним длинным уравнением. Мне, признаться честно, было посрать на это уравнение, однако я решил дождаться Лео заодно проверив, нет ли кого в коридоре, чтобы сводить Баттерса в одно местечко, о котором знал только я да пара чуваков из параллельного класса. Вся школа думала, что вход на крышу запечатан после того, как там обнаружили пару использованных шприцов и обёртку от феназипама, и вход в "рай", как окрестил крышу начальной школы Стэн Марш, разочарованный, казалось, больше остальных, был заказан. Да, это было место для романтиков, прожжённых своим миросозерцанием до мозга костей. Однако мне посчастливилось узнать код на замке, который висел на выходе, и я, слушая причитания пиздюка-гота о том, что теперь им придётся искать новое место гнездования, понял, что молчание в данном случае - золото, и правильно сделал. Ведь везде, где появлялись готы, вскоре показывалась стайка вампиров или иных говнарей, которые превращали интересные места в сборище с попойками, блевотиной на ступеньках и тому подобное. Это-то я и решился открыть Стотчу, как моему главному проводнику по лабиринту жизни. Решил, в свою очередь, открыть ему путь к небесам. Вид со школьной крыши, на которую мы не без проволочек забрались (Стотч прорвал себе штанину на самом пикантном месте), был, действительно, потрясающим. Полуденное солнце выжигало покрытия домов, блестевших, как начищенные сковородки. Мелкий слепой дождь брызгал каплями, изрисовавшими гонт фасада странными знаками. Вечером, на закате, вид отсюда на город был бы, наверное, ещё более потрясающим, однако я не знал, удастся ли нам пробраться в школу во вторую смену, поэтому довольствовался тем, что Лео с открытым ртом осматривал стимпанковские "прибамбасы", змеящиеся через всё пространство крыши со стороны школьной столовой до шахт, уводящих непонятно куда, и которые в наши дни ещё назывались несколькими избранными "вентиляционной системой". Старая, полупрогнившая доска, на которой любители острых ощущений обычно протирали свои задницы, лежала на том же самом месте, никем не замеченная и нетронутая. Такой же девственной белизной просияла алюминиевая упаковка феника, которую я припас, когда ходил в аптеку за каким-то лекарством для матери. В этот день, полный "микрострессов", как выразился бы мистер Маки, я больше всего на свете хотел бы забыться, да и Стотч, заснувший на не очень-то любимой им биологии, уткнулся мне в рукав и сопел до тех пор, пока его не разбудил Эрик, что-то громко крякнувший по поводу размножения одноклеточных. Кстати, с тех пор, как я начал дружить с Лео, Картман перестал выпендриваться и обрывался на полуслове, едва мы встречались с ним взглядами. В его взгляде читалась обычно созревшая подъёбка в адрес Стотча, в моём - готовность на любые действия в том случае, если это говно выползет из него наружу. Стотч тем временем ходил по крыше туда-сюда, вовсю распевая. Я попытался его заткнуть, сказав, что это чревато. Он замолчал, но глаза его блестели, как если бы он уже заглотил какой-нибудь херни. Впрочем, это я и собирался предложить ему. Распечатав упаковку, я заглотил штук пять или шесть колёс. Протянув горсть таблеток Лео, я уселся на доску и достал из рюкзака энергетик. Гремучая смесь должна была подействовать в самом скором времени, и меня немного подташнивало от страха, что на Лео эти привычные мне забавы могут сказать отрицательно. Он и так вёл себя иногда более чем странно. Но на этот раз он, весело улыбнувшись, отправил горсть таблеток в рот и изящным движением руки перенял у меня протянутую бутылку с выпивкой. Феник действововал на меня по-разному. Часто я просто не помнил, что со мной происходило, знал только, что было хорошо, и это меня успокаивало. Когда мне ещё было хорошо в жизни? Разве что только с Баттерсом? Чувство того, что я оскверняю что-то, когда предлагаю другу эту хуйню, не отпускало меня, и я уже хотел предложить ему засунуть два пальца в рот и сблевануть всё это, как Баттерс, похоже, распахнул своё сердце навстречу небу. Спустя несколько минут накрыло и меня. Что было после, я не помнил. Как и всегда. По пробуждении от великолепных грёз, в которых меня загнал транквилизатор, я обнаружил себя лежащим на коленях Стотча, мычащего что-то сквозь дрёму, а свою руку - на том самом месте на его штанах, где гвоздь неудачно прорвал большую дырень. Капюшон сполз с меня, на лицо мне упали первые капли дождя. Казалось, что мы проторчали здесь большую часть дня: солнце клонилось к закату, заливая светлым пурпуром жестяную набивку пристроечных крыш. Где-то со стороны заднего двора завывали "Skinny Puppy": было ясно, что готы сегодня тоже не торопились расходиться по домам. Баттерс неспокойно дышал во сне, рефлекторно сжав мне запястье, едва я попытался высвободить руку из его захвата. Я успокоился и прислонился головой к краешку его живота. Он был чуть тёплый, тонкая полоска кожи оголилась из-под рубашки. На неё как раз падал тонкий, жёлтый луч, пробившийся черед клубящееся, медленно двигающееся в сторону востока облако. Голова немного побаливала, в теле ощущалась характерная слабость, однако то, что я переживал в иных мирах, не поддавалось описанию. Сильнее было разве что только чувство, охватывающее меня, когда я запускал ладонь в волосы Стотча или целовал его, вырывающегося, в губы или в подбородок - куда придётся. Сейчас, казалось, эти два ощущения смешивались, хотя я и не притронулся к Баттерсу. Я решил попробовать, что будет, если я поцелую его. Осторожно склонившись над ним, я прикоснулся своими губами к его губам. Баттерс едва дышал, изредка - тихо постанывал, но я чувствовал себя невъебенно гордым собой - не знаю, откуда взялось во мне это смешанное, странное чувство. Внезапно Стотч поперхнулся, кашлянул и попытался подняться, впечатавшись в мои губы сильней, чем я мог это предположить. Он открыл глаза и с некоторым удивлением смотрел на меня несколько секунд, не двигаясь и не отнимая своего рта от моего. Это было, наверное, довольно забавным зрелищем: он и я, на крыше, после весёлого отрыва, целуем друг друга, причём один из нас точно не понимает, что происходит на самом деле. Вскоре он очухался. Реальность всегда кажется нам прозаичнее, едва лишь мы воплощаем в жизнь наши скромные романтические представления о любви. Баттерс не отстранился, не вытер губ, он только посмотрел на меня и спросил, держа своё лицо в сантиметрах от моего: - Кенни, который час? - А я ебу? - спросил я, искренне удивившись самому себе. Я, действительно, и не подумал посмотреть на часы: так меня захватил вид с крыши и лицезрение торчащего Баттерса. - Не пора ли нам по домам? - спросил Баттерс, как будто не замечая моей руки, накрывшей его ладонь. - Мы уже и так просрали целый день, не так ли? - как можно мягче ответил я. - Ну тогда ладно, - он вздохнул и отвалился на доску. Спустя секунду я обнаружил, что пальцы его ладони переплелись с моими пальцами. Он ещё не вполне отошёл от действия колёс, и его глаза были чуть красными и затуманенными. - Кенни, ты ведь хотел этого? - Чего? - спросил я у него, и голос мой опять против моей воли сорвался на хрип. - Ну так сделай, - он так легко выдохнул эту свою фразу, что я слегка растерялся. Чего я, действительно, хотел от Стотча? Его рука сжала мою со всей силой, на которую он был, наверное, способен. Я набрал побольше воздуха в грудь и накрыл своим ртом его рот. Моя рука скользнула ему на грудь, расстёгивая пуговицы рубашки. Брызнул тёплый летний дождь, и мне подумалось, как долго ждала его исстрадавшаяся от зноя земля на полях.
Николай Шальнов: тэги: светлые гении, графомания Да, Кенни - светлый гений, это однозначно. Хоть бы уж не полинял. Жалко. Песенка студента Молясь закатам алым, Глядя на лунный свет, Я был большим и малым, И гением, чей свет Сияет неустанно Звездой обетованной, И дьяволом, незванным Пришедшим на обед. Линял и светлый гений, И дьявол возносил За сумрачной обедней Молитву светлых сил. Рожала в муках Ева, Скрипел сохой Адам: И Кенни мой родился, Ступая по пятам Моей подруги-музы - Блистательной карги, Влачащей своё пузо За стуками ноги. Она царит, каналья, На светских вечерах, И знает досконально Вернувшихся во прах Властителей мятежных И девушек прилежных, И юношей отважных, И воинов бесстрашных, И дряхлых стариков, И малых дитятков: Всех, чем живут от века Властители пера, Её туманна нега, С ней странны вечера. Она тебя напоит Вином людских страстей, Она тебя накормит Букетом новостей. Уложит на простынку Сплетённу из волос Её гостей, и в крынку Сомнений сунет нос, Достав тебе Печали Хандру и Маету, И я из поминальных Цветов петлю сплету.
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно, светлые гении, графомания, окно в спальню, размышления Смотрела Рита сегодня "Зачарованных" - о, как она боготворила этот сериал в детстве, да и сейчас боготворит. Это прекрасно! Всё так просто, всё про жизнь... Как и "Дикий ангел", этот сериал - неиссякаемый источник вдохновения для Риты. "В саду сидела Ева и сиськами вертела"... Рита часто думает, почему в её фиках нет откровенно разнузданных сцен: то ли стесняется, то ли просто похвалиться нечем (если учитывать то, что многое их описанного она выуживает из своего опыта). Может, потому, что она привыкла жертвовать в отношениях? Во всяком случае, из её будуара ещё никто не уходил неудовлетворённым... "От каждого по способностям, каждому по потребностям" - постельный девиз Риты. Может, она просто хочет видеть своих героев девственно незапятнанными? Ах уж это самовыражение ^^ Образ Кенни-торчка она списала, кстати, со своего соседа, который как-то завалился к ней, успевший уже где-то что-то покурить и с бутылкой коньяка. Рита тогда отказалась с ним постоять, а потом сильно пожалела: больно уж он кавайно выглядел с покрасневшими глазами, растрёпаный, весь такой герой... отрицательный. В копилку ритиных полинявших гениев. Впрочем, пределом мечтаний Риты было бы описание влияния запаха донора на реципиента, если можно применить это сравнение к любовным отношениям, и необычайную, неуловимую красоту полутеней и того французского изящества, отчётливости в отношениях, которые не могут не радовать сердце... Опасность подобного - зарождение в душе юношеской любви, это не есть хорошо... Продолжение порнушки про Баттерса и Кенни: Глава 7 В один из прекрасных солнечных деньков, когда Гаррисон сам зевал, точно сонная муха, на своих уроках, а Стэн с Картманом играли в карты, никого не стесняясь, прямо на парте, Стотч, обычно сидевший тише воды ниже травы, как взвизгнул! И выкрикнул что-то вроде: "Эрик, ты настоящее чмо!". Гаррисон проснулся и проплыл к парте Стотча (на этот раз он не сидел рядом со мной, как это в последнее время обычно бывало, а по какой-то причине решил отсесть на самую камчатку. Выяснилось, что Эрик намазал клеем стул, на котором сидел Баттерс. Бля, хорошо хоть, что в перьях его не вывалял! Я тогда разозлился жутко, просто с разворота въебал жиртресту так, что он опрокинулся вместе со своим стулом, да прямо на цветочки, которых Гаррисон после каждого своего урока поливал и заботился о них, как о родных детях. Въебал и вылетел из кабинета, прекрасно зная, что Гаррисон просто так это дело не оставит. На Картмана мне было наплевать: этот хуй уродливый заслужил бы и того, чтобы его самого опустили рылом в унитаз, как это он обычно проворачивал с теми, кто послабее - с первоклассниками, а как-то раз, давно ещё, с Баттерсом пытался то же самое проделать. Я тогда ещё не знал его так близко, и вообще в те дни мы все были друг с другом мало знакомы, но что-то внутреннее подсказало мне, что этого лучше не допускать. И я был прав. Спустя несколько минут в туалет завалилась вся школьная администрация с какой-то долбанной проверкой. Продолжение тут: Выйдя во двор, я первым делом подошёл к окнам кабинета, и запустил в то окошко, напротив которого стоял стол Баттерса, камешек. Старый метод сработал: скоро его испуганное лицо высунулось в окно. - Кенни, что ты наделал? Знаешь теперь, что будет... Гаррисон только что отвёл Эрика в медпункт. - Так ему и надо. Ты сам как? - Я от стула никак отлипнуть не могу! - Ни хуя... И что теперь нам делать? - состояние дел, по ходу, оставляло желать лучшего. - Не знаю, придётся, наверное, вырезать на заднице дырку и как-нибудь по-тихому выбраться из школы. Меня же все засмеют! - Бля... Ну ты вообще с места сдвинуться-то хоть можешь? - Со стулом только! Я вспомнил, что в каморке за кабинетом, где Гаррисон обычно распивал чаи в перерывах между уроками, была дверца, законопаченная и, по-видимому, давно не используемая. - Попытайся, - говорю, - вылезти в подсобку. - Ага... Попробую... Заскрипел стул, затем - дверца в комнату учителя. Я завернул за угол, откуда воняло ссаньём, блевотиной и спиртом, и обнаружил искомое - дверца стояла себе, как ни в чём не бывало, на своём месте, как когда-то, когда мы ещё собирались тут на перекур в первом классе. Спустя полминуты с другой стороны послышались шорох и возня, и Баттерс просопел в замочную скважину: - Ну и что дальше-то? - Там на столе или в ящике стола нет ключа? - Сейчас посмотрю. Всё стихло. - Нет, - ответил он спустя несколько минут. - Я всё обыскал, даже залез в старый унитаз, который Гаррисон держит тут неизвестно зачем. Посмеявшись про себя, я огляделся вокруг в поисках подходящего предмета. На беду вокруг не было ничего, кроме щебня и битого стекла. - Стотч, глянь-ка, есть там что-нибудь вроде лома или фомки? - Ага... Есть вот тут какая-то железяка... - Она в дверную щель пролезть сможет? - Попробую просунуть... Вскоре в дверной щели показалась какая-то арматурина. - Давай, протаскивай её дальше! - Пытаюсь... Общими усилиями мы вытянули её на свет Божий до половины, и я, велев Лео покрепче держаться за противоположный конец, поводил куском железа наподобие пилы. Особого эффекта это не дало, но я всё же сказал Стотчу: - Пни дверь посильней! Раздалось недовольное кряхтенье Баттерса, не привыкшего нарушать правила, однако он послушался и припечатал своей кроссовкой хилую преграду. Как и предполагалось, дверь прогнила настолько, что ветхий, проржавевший замок отвалился с той стороны, и дверь подалась наружу. Секунду спустя на улицу с облегчённым вздохом выбрался Баттерс, волоча за собой стул, намертво прилипший к его заднице. - Молодец, настоящий чечёточник... Ох, ема... - только и протянул я, увидев безобразие, которое вытворил со Стотчем уёбок Эрик. - Кенни, что теперь делать? - заныл Стотч. - Не знаю... Штаны снимать и бегать... Не хотелось бы признавать, что в прямом смысле. И валить отсюда, пока нас не запалили. Баттерс скривился. Но делать было нечего, и он снял свою джинсу, оставив её вместе со стулом валяться среди руин. Зрелище было охереть какое. Так, в трусах, Лео побежал за мной по школьному газону, мимо столовой, я только и молился, чтобы нас никто не увидел. В итоге мы уединились на одной из скамеек в укромном уголке засранного школьного парка, в который со времён основания школы никто никогда не заглядывал, разве что только какие-нибудь вконец повёрнутые маньяки или торчки, когда было уж совсем плохо, и торчать было негде. Слава благим силам, было довольно тепло, но и всё же ноги Баттерса покрылись гусиной кожей. Рисунок на его трусах был просто уморительный: ромашки и розовые слоники придавали этому инфантильному, необычайно притягательному челу сходство с младенцем, которого только что вытащили из гигантских яслей. По сути-то, так оно и было: школа мне давно осточертела, и я подумал, что, окажись я на месте Баттерса, больше я в этот унитаз никогда бы не нырнул. А Картмана надо было бы вообще замочить нахрен: так он меня достал. Дождавшись начала нового урока (я не расставался со своими небольшими часами, подаренными мне когда-то двоюродным братом), мы направились в сторону старых домов, с большими предосторожностями пересекая возможные зоны видимости. По мне, ничего особенного в случившемся я не видел, но если уж Баттерс так переживает по поводу того, как его воспримут, то я не мог воспрепятствовать ему, равно как и не мог его успокаивать в духе "Стотч, брось, иди так!" - в последнее время это было для меня чем-то вроде фразы: "Стотч, встань у стенки на расстрел, а я посмотрю". Я вытянул из пачки пару сигарет и протянул одну Стотчу. Тот жадно затянулся, как будто курил уже не один год. Я делал одну затяжку за другой, глядя на то, как сквозь тучи проглядывает солнце, бросая свои блики на взбугрённый асфальт садовых дорожек. Стояла невыразимая тишина, изредка нарушаемая трелью коноплянки, затерявшейся в ветвях деревьев. Стотч задумчиво смотрел куда-то в сторону полей, скрытых от взгляда раскидистыми, неухоженными кустами. В последнее время этот взгляд всё более и более настораживал меня, поскольку я никак не мог постичь его значение. То ли он относился ко мне, и я, рассматривая его как высказывание Лео в духе: "С тобой так скучно, чел, чёрт возьми!", чувствовал себя очень неуютно, то как знакомое мне самому наплевательское отношение к миру. Только ему-то с какой стати не любить жизнь, с его-то жизнерадостностью, которая так привлекала в нём не только меня, но и всех остальных? "Надо было быть большой дурой, - подумал я про Лексус, шлюху из известного ресторана, - чтобы не разглядеть в Баттерсе идеального парня". Был ли Стотч мечтателем? Сложно сказать, поскольку часто его волевые импульсы, приводимые в действие неким внутренним механизмом, ускользающим от исследования, часто мешались с его смутными грёзами и, казалось, были неотделимы одни от других. Баттерс однозначно был и мечтателем, и - человеком действия, что внушало большое уважение. Все его начинания были непонятны для меня, странности его характера, хотя и имели под собой номенальную подоплёку и благодатную почву, были для моих уставших от мира мозгов благой поживой, как халявная выпивка. О чём он порой думал, я даже не пытался угадать, хотя часто пытался понять ход его явно высказанных мыслей. Это было большим легкомыслием с моей стороны, и это забавляло скорее, его, чем меня, и в итоге смысла в наших отношениях оказывалось даже больше, чем мы могли себе вообразить. Привыкший относиться к жизни если не с лёгкостью, то, во всяком случае, с, если так можно выразиться, хуеполагательством на многие её явления, я чувствовал, что Лео знает о ней больше, чем я, гораздо больше. Несмотря на наше общее стремление к осмыслению всего, происходящего с нами с минуты нашей первой встречи, избыток фонтанирующих истин из головёнки Стотча приводил меня порой к унынию, а то и фатальному взгляду на вещи, и иногда мне думалось, что, будь у меня такой мыслительный аппарат, я давно бы заделался поклонником к Генриетте Биггл. Глава 8 В тот же вечер после злосчастного случая с унитазом, Баттерс остался у меня ночевать: утром мы решили прогулять первые уроки и завалиться в какой-нибудь магазин одежды, чтобы его предки не спалили, по крайней мере, по первому времени, пропажу джинсов. Я предлагал Стотчу выложить всю правду про урода Картмана, но тот только отмахнулся, сказав, что это не поможет. Дескать, его всё равно выпорют. Вот тебе и воспитание. Какой-то чувак из какой-то умной баттерсовской книжки, одной из тех, которых я в последнее время брал у него почитать - Эпикур вроде, его звали - писал: "От всякого воспитания, радость моя, спасайся на всех парусах". То же самое я сказал и Стотчу, на что он только вздохнул и попросил меня, чтобы я не сыпал соль на рану. В любом случае, вечерок светил оказаться вполне заебатым: на дом почти ничего не задали, кроме какой-то херни по рисованию, которое я не особо-то и жаловал своим вниманием, да Стотч и так справился с ней за пятнадцать минут, рисовать и всё такое у него получалось круче всех в классе. Я включил "Зловещих мертвецов", Баттерсу вроде как понравилось. Достав пивка из рюкзака, я опять начал совращать Лео на непотребства, и тот быстро захмелел. Впрочем, совесть тогда меня особо не мучила: всё же это лучше, чем всё время думать о том, что завтра тебе влетит. Потом мы покурили в окошко, причём когда я сказал Баттерсу, что мне не разрешают курить в спальне, его это ещё больше развеселило, и он сказал, что так даже интересней. А я и не задумывался, может, сказалась врождённая брезгливость. Хотя действительно: почему бы и не покурить в комнате, когда весь дом и так провонял перегаром, и редким случаем было, когда в гостиной не клубились облака вонючего отцовского табака? У меня в комнате стояла одна большая кровать, которую тётка привезла мне, узнав, что я сплю на матраце (старую кровать по пьяне сломал папаша, когда ёбнулся на неё, потеряв равновесие). Я вообще против того, чтобы в мою комнату заходили, раньше злился, но потом, когда предкам стало уже не до меня - типа "Вырос поцик, живи как знаешь" - жил наверху в полном одиночестве, и забыл даже, когда в последний раз предки поднимались и узнавали, как у меня дела. Только вот раз, когда Баттерс ко мне пришёл, мать поднялась и доложила. Гости ко мне приходили нечасто, обычно мы тусовались, как я уже рассказывал, либо у Картмана, либо у Стэна, но в основном на улице. Один раз только сидели у меня, когда шёл дождь, и все завалились ко мне его переждать. На этой кровати мы и развалились вместе со Стотчем. Предки, кажется, и не заметили, что у нас гость, и слава чёрту. Баттерс уткнулся в какую-то книжку, потом отбросил её и уткнулся взглядом в потолок. Я выключил лампу, и комнату освещал только необычайно яркий лунный свет. В этом свете лицо Баттерса казалось ещё более бледным, а глаза - застывшими морями хрусталя. До чего же он был мил в этот момент, словами не передать! Я вообще люблю смотреть на Стотча, когда он чем-то занят, особенно - чем-то далёким от меня, а сейчас, когда он был так близок, когда мне ничего не стоило придвинуться к нему ближе или обнять, или подоткнуть одеяло (я был бы прекрасной мамочкой, наверное), внезапно накатившее желание не давало мне покоя. Я попытался отвернуться, но не тут-то было! Образ Стотча, застывшего в предсонном оцепенении, жар его тела, его такое восхитительное спокойствие, распространяющее вокруг почти физически ощущаемое умиротворение - всё это странным образом воздействовало на мои тело и чувства, и мозг отказывался соображать. Я чувствовал, как мой член радостно поднялся навстречу предполагаемому приключению, и, пока я пытался собрать в кучу остатки мыслей, которыми я обычно питаю себя перед сном, я почувствовал внезапно, как Баттерс по своему обыкновению накрыл мою ладонь своей и пошевелил пальцами, отчего мне стало до ужаса щекотно. Вот уж не думал, что я такой чувствительный. "С ним так спокойно..." - подумалось мне. - "Какой же он всё-таки... Стотч". Я улыбнулся. Широко, во весь рот, так что это больше напоминало ухмылку или оскал. Хорошо, что Лео не увидел. Подумал бы, что я над ним смеюсь. Внезапно я почувствовал, что по моей груди что-то ползёт. Поначалу я испугался, подумал, что это какая-нибудь мышь, но спустя секунду до меня дошло, что это - рука Стотча, который обнимал меня, ткнувшись носом в мой затылок. Спустя минуту он уже вовсю сопел. Я не решился его разбудить. Это было удивительным переживанием. Я первый раз испытывал такой приступ нежности, так как понял, что доверие, которое оказывал мне Стотч, было поистине безграничным. Только его пальцы, вцепившиеся мне в майку, ослабли, я осторожно потянул одеяло, свисавшее с моего плеча, и накрыл им нас обоих. Мне хотелось в туалет, но я заставил себя подумать о другом, и вскоре заснул, слыша мерное дыхание друга у своего уха. Утром я проснулся от того, что Стотч что-то тихо напевал. Увидев меня, выбирающегося из-под одеяла, он сказал: - Ой, Кенни, прости, я, кажется, разбудил тебя... - Да ничего... Сколько времени? Нам, кажется, пора в магазин. - Да, уже начался первый урок. Я думал, ты поставил будильник. - Дурачок, в следующий раз буди меня сразу, как проснёшься, не ссы. - Хорошо. А ты не видел моих носков? - Они на батарее, ты их вчера постирал. - Ага, ясно... Пока Баттерс пробирался к окну, я заметил раскрытую тетрадь по истории, которая лежала на кровати. - Слыш, Стотч! - Что такое? - Сегодня сядешь со мной. И вообще. Теперь ты будешь всегда со мной сидеть. - А зачем, Кенни? - Бля, - не выдержал я. - Тебе что, опять хочется ходить со стулом, к заднице приклеенным, ходить? Чтобы Картман тебя больше не доёбывал! - Аа... Спасибо, Кенни. Разобраться с Картманом мне хотелось давно: я знал его уязвимые места, и, хотя мне показалось, что с него довольно было и того, что я разбил ему нос, мне казалось, что он не до конца отъебался от Стотча. Что-то говорило мне, что в будущем он доставит нам немало новых неприятностей. Вскоре, однако, я забил на Эрика и предоставил запланированным событиям идти своим чередом, отдавшись воле жизни, как это бывает после ночей откровений, когда мы познаём что-то новое о других и о себе. Громко сказано, но мне казалось, что во мне появились и силы к жизни, и воля к ней, и то, что мы называем "интуицией", которая может говорить нам о вещах, далёких от нас в настоящий момент или просто кажущихся непостижимыми. После этой ночи, которую Баттерс открыл мне - волею случая ли, или нарочно, я не знал - вдохновив меня простым своим присутсвием, - я чувствовал себя всем, и то, как если бы всё было во мне. Я знал, что теперь нас обоих ждёт что-то новое. То, что дремлет в нас и всё ещё ждёт, но чему, как тонкому льду на реке в тёплый весенний день, ждать осталось недолго.
Николай Шальнов: тэги: сказки о дружбе, мелочи жизни, искусство вечно, астрология Меня однажды попробовал загипнотизировать один гипнотизёр, но ничего у него не вышло! Я теперь каждый раз злорадно напоминаю ему об этом, когда по понедельникам прихожу мыть его машину. анекдот Смотрела сегодня Рита фильм с Робертом Паттинсоном - "Remember me". Ей нравится, как играет Паттинсончик, как-то по-своему просто и изящно одновременно. Недостижимый идеал. В Ритиной Венере указано: "моя любовь к женщине, моя женская любовь, красота чувствительной души". Прикинула она, и поняла, что сравнение сего можно провести со словами из песни Евы Польны: "Весь мир на ладони моей, а я не прошу ни о чем. Вот только бы время быстрей и больше не думать о нем. Ой, как это было давно, но только не здесь, не сейчас. Мы были с тобой заодно, а весь этот мир – против нас..." Звонит приятель. Спрашивает, чем занимался. - Фильм смотрел с Паттинсоном, - говорю. - Сейчас фик пописываю. - А, ясно. Ну и как, понравился фильм? - Ну да, типа про любовь и всё такое... Я правда, ещё не весь досмотрел, но всё, что с Паттинсоном, мне нравится. - А, ну тебя прозомбировали... Ладно, пора мне. - Эээ, чувак, постой. С чего это меня прозомбировали? - Да нет, это я просто так сказал, ладно, голова болит... Пока. - Ну, удачи тебе, пока... Прозомбировали... Вообще жесть. "Вот и верь после этого людям: отдалась я ему при луне, а он взял мои нежные груди, и узлом завязал на спине", ахха. И как всё это понимать, спрашивается?.. Хотя Рита имеет тенденцию накручивать себя: может, человек просто так ляпнул, а она приняла это слишком близко к сердцу.
Николай Шальнов: тэги: мыслевыброс, размышления Пересматривая свои дневники, Рита удивилась эволюции тегов, которые к настоящему моменту приобрели свой относительно законченный вид. Когда-то Рита добросовестно изучала латынь, стремясь с её помощью упорядочить остатки своего несчастного интеллекта, но, поскольку она обращала внимание скорее на фонетическую сторону речи римлян, нежели на грамматические структуры и прочие достоинства lingva latina non penis canina, этот великолепный язык скорее расшатал и разбросал её мысли по всему пространству древних эпох. Вот своеобразная этимология некоторых тегов и терминов дневника Риты: Старушки-поблядушки лебёдушки - "лебёдушками" называл своих многочисленных светских подружек Трумэн Капоте, актёр, гомосексуалист, яркий представитель богемы своего времени и автор знаменитого "Завтрака у Тиффани". "Дневник на обочине" - переиначенное название "Пикника на обочине" Стругацких "Листы старого дневника" - название сочинений полковника Олькотта о деятельности теософского общества за несколько лет в середине XIX в. "Моя шокирующая жизнь" - название мемуаров Эльзы Скиапарелли, скорее всего, отсылает к шокирующему розовому цвету "фуксия", введённому ею в оборот и в платье цвета которого её же и похоронили. "Сумасшедший дом для непослушных дев викторианской эпохи" - "The Asylum for Wayword Victorian Girl" - название книги Эмили Отемн, посвящённой истории сумасшедших домов на территории США "Записки у изголовья" - знаменитый роман (или мемуары) в данах японской фрейлины хэйанской эпохи Сей-Сенагон "Искусство вечно" - известное выражение, впервые Рита встретила его в одном из стихотворений Бодлера "Светлые гении" - множественное число от также нередко употребляемого выражения "светлый гений", позаимствовано из описания имени "Варвара" в ономатологии Павла Флоренского "Авторитетные фигуры" - выражение из описания соединения Сатурна с Ураном из "Кармической астрологии" Мартина Шульмана "О ничтожестве и горестях жизни" - название сочинения Артура Шопенгауэра, известного философа-пессимиста "Салон мамзель Ненорман" - этот тег посвящён известной прорицательнице Марии Ленорман, предсказавшей Наполеону его воцарение, женитьбу на Жозефине и поражение в России "Рассказы старой балерины" - из статьи Франчески Николи по альбому "Ataraxia" "Призрак Оперы". "Мои университеты" - по названию автобиографической трилогии Горького "Филологическая дева" - название известного вконтактовского мема, посвящённого проблемам языкознания и не очень. "Звезда в шоке" - этот тэг, думается, разъяснять не нужно: известное и любимое выражение Сергея Зверева "Артуриана" - название цикла легенд о короле Артуре и всего, что связывает Риту с одним её знакомым "Легендариум" - корпус сочинений Дж. Толкина "Старые мастера" - так раньше обычно называли классиков, предшествующих современному искусству и являющихся образцом для подражания "Mein Kampf" - автобиография Адольфа Гитлера "Красота в изгнании" - известная книга Александра Васильева, историка моды "Человеческая комедия" - название цикла романов Оноре де Бальзака "Окно в спальню" - Рита этот тег не выдумала, это название рубрики журнала "Окна" "Весёлый мир" - название песни "Агаты Кристи" "Охотники за сновидениями" - тут всё просто, достаточно вспомнить известный мультфильм. "Философия в будуаре" - название известного сочинения Маркиза де Сада "Грамматический нацизм" - нашла официальное определение этого феномена: "ироническое название течения в Интернете, при котором "качество" человека определяется по уровню владения языком, в частности способности грамотно писать". Все основные тэги, за исключением говорящих самих за себя, перечислены. Рита вытащила из лифчика козырный туз и положила его на стол =)
Николай Шальнов: тэги: светлые гении, графомания В колонках: Stone Sour — Through Glass Приятель "...I'm looking at you through the glass Don't know how much time has passed" ("Through Glass") Ты приснился мне вчера, А теперь пришёл - ура! Светлый гений полинявший, Весь потрёпанный, уставший, Меня часто вдохновлявший Вот уж столько лет подряд, Поменявший свой наряд На подбитый мехом плащ. Стройно музы встали в ряд, Повторяя: "Этот - наш!". Пусть любовь сгорает в небе, Недоступная глазам, Горький камень вместо хлеба В радость есть, не помня зла На забытого вселенной Сладострастия творца, Что владеет безраздельно Ей: он тяжкого венца Не снимает с дня потопа - Этот лавр тёмных сил, Тот же камень вместо трона Ему служит. Вместо вил Вручим мы ему оливу - Дивных вдохновений силу. На лихом коне Парнаса До заоблачных небес Над туманами заразы Мира бренного вознес Меня гений безмятежный, Бледный, юный и мятежный, Как мой облик и душа. Жизнь, ты вроде хороша...
Николай Шальнов: тэги: светлые гении, графомания Идея-фикс Риты - это награждение героя нечеловеческим блеском. На палату Риты в сумасшедшем доме для непослушных дев викторианской эпохи следовало бы повесить табличку "Светлые гении". Лавкрафт дожидался Ктулху, Рита грезит своим Кенни. Следовало бы выложить этот стишок под "Cambio dolor" как следствие непоправимого исторического оптимизма Риты. Четырнадцатый знак <Зодиака> В одной моей душе нашла себе ответ [,] Ты - тень мгновенная, чей контур гаснет, тая... (Бодлер) Исчахнет мира суетное зло, Истают горы и моря иссохнут, Исчезнут люди, города на дно Опустятся, один лишь ты нетронут Останешься сиять на небесах, Небесный образ, милый, незабвенный, Средь праха человечества твой прах Исторгнет, точно Феникс, огнь благословенный. Послушный зову вечности одной, Надменных лир все песни заглушившей, Воспрянет, увлекая за собой Сонм душ, мой дух, одной ему стезёй, Ведомой - в жизнь, сияньем всё затмившей, Источенный молитвенной слезой.
Николай Шальнов: тэги: ностальжи, размышления Ситуация с крымскими винами напоминает Рите континентальную блокаду эпохи Наполеона: пострадал сам император, который, до безумия любивший кофе, был лишён этого колониального удовольствия. Рита также была весьма удивлена тому, что один её знакомый-лидер национал-консервативной партии удалил свой профиль в его группе. Королевство без короля. Куда ушли те золотые времена её дружеской с ним переписки, наполеоновские планы и мечты о карьере Шпеера... Романтика Третьего Рейха больше не привлекает Риту: в то время её бы вместе с проститутками и наркоманами расстреляли бы как пацифистку. Да, она больше напоминает не готку, а какую-то хиппушку: носит солнечные цвета, феньки, собирает подсолнухи и считает, что мир спасёт красота. Когда Мария Ленорман предсказала Наполеону поражение в России, он выслал её из столицы и лишил содержания. Её таинственная судьба схожа с судьбой Наполеона: оба были первоклассными математиками, первопроходцами и оба, как когда-то Рита в сумасшедшем доме для непослушных дев викторианской эпохи, закончили свой блистательный век "под сенью чуждою небес".
Николай Шальнов: тэги: легендариум Перечитала Рита "Акаллабет" и "О кольцах власти и Третьей эпохе" и в который раз была поражена тому, как разительно отличается "неприметная жизнь", которую вёл Толкин, "и ослепительное воображение, создавшее его мифологию". Вспомнились "Письма махатм", те строки, в которых говорилось о созидательном воображении Великих Посвящённых: "Человеческий мозг является неистощимым производителем наиболее тонкого качества космической энергии из низкой грубой энергии природы; и совершенный адепт превратил себя в центр, из коего излучаются потенциальности, которые порождают корреляции за корреляциями на протяжении грядущих эонов времени. Это ключ к тайне его способности проецировать и материализовать в видимом мире формы, которые его воображение построило из инертной космической материи в невидимом мире. Адепт не создаёт чего- либо нового, но лишь приспосабливает и действует с материалами, которые природа держит наготове вокруг него, и материалом, который на протяжении вечностей прошёл через все формы. Ему следует лишь выбрать ту форму, которую он желает, и вызвать её обратно в объективное существование. Разве это не будет звучать для ваших "учёных" биологов как фантазия сумасшедшего?"
Николай Шальнов: тэги: ролевые игры, авторитетные фигуры, мои милые старушки Наткнулась Рита в своих изысканиях на одну диссертацию по ролевым играм ( http://www.dissercat.com/content/rolevoe-dvizhenie-v-rossii-v-1990-2006-gody ). Как всегда, эта диссертация стоит пятьсот рублей. А жаль, было бы интересно узнать о "дивном движении" с точки зрения науки побольше. Рита всегда мечтала переплюнуть Лору Бочарову - эту королеву ролевых игр, и самой стать Мастером, ибо вдохновлялась статьями этой авторитетной фигуры довольно долго. Её описание пространства игр по Роулинг и наброски истории ролевого движения в России довольно долго влияли на мироощущение Риты, напоминавшей себе Сарумана, коптящего небо в своём Изенгарде сомнительными проектами назло акулам от ролёвок - Барад-Дурам вроде Мастерятника её родного Ironburg`а. Как тут не вспомнить Ритиных старушек-поблядушек лебёдушек, весьма опасных хищниц, долгое время служивших для Риты источником вдохновения страданий, бессмысленных трат и горьких разочарований! Все предания юношеских эпох Риты переплетены с их судьбой, как Древа Валинора - с судьбою Перворожденных. На своём веку Рита поставила несколько ролёвок-кабинеток и словесок, воспоминания о некоторых до сих пор радуют её сердце своими перлами: - Вы просыпаетесь в красной комнате голыми, между вами лежит мужик с отрубленным и засунутым в рот йухом. Вокруг всё в крови, рядом - только ваши сумочки. Со стороны двери раздаются шаркающие старческие шаги и шамкающий голос въедливой старушонки: "Когда уже платить будете, шалавы?". Что вы делаете? - Ну я быстро в простыню кутаюсь, осматриваю комнату, тумбочки, заглядываю под кровать... - Я нафиг бегу оттуда, в окно прыгаю... - Под окном колючий кустарник и два этажа. Все ноги переломаете. - Я кутаюсь в простыню и пытаюсь затащить труп в ванную... - Бежать, бл*дь, бежать! Бегу к двери! - За дверью вы видите старушку, которая грозит вам тростью - явно сутенёрша. Не даёт пройти. - Я осматриваю сумку... - А я толкаю старуху и бегу вниз! - Старуха кувыркнулась с лестницы и лежит внизу неподвижно. - Пытаюсь её осмотреть... - Бежать! Бегу вниз... - И спотыкаешься о старуху, разбиваешь себе коленку. - Я осматриваю старуху... - Я её отпинываю нафиг и бегу оттуда! - Да ты хоть узнай, в чём дело-то, а то всё - бежать, бля, бежать!! >> "Отсутствие официальных молодежных организаций в стране после распада СССР в свою очередь активизировало создание различных неформальных объединений молодежи. Ролевое движение среди них явилось наиболее привлекательным и наиболее массовым романтическим движением".
Николай Шальнов: тэги: размышления, прыткое перо "Закат моей жизни стал зарёй моей славы" Шопенгауэр Попалась Рите Скитер Золотая Рыбка. - Загадывай, говорит, три желания. - Первое, - отвечает ей Рита, - такое: хочу стать главным редактором "Пророка". Смотрит: заходит к ней Роджер, глава печати, и говорит: - Старый я стал, Рита, на покой пора, а вот ты у нас самая трудолюбивая, самая талантливая etc. Будешь вместо меня Редактором. Обрадовалась Рита. А Рыбка и говорит: - Загадывай второе желание! - Рита призадумалась, покусала Перо и говорит: - Хочу стать Министром Магии! Смотрит: залетает в окно сова из Министерства, а в письме написано: Корнелиус Фадж перед смертью завещал на пост Министра назначить Риту Скитер, главного редактора "Пророка". Её-де, Перо, долго служила делу Министерства добрую службу, теперь пусть, вот, Рита и будет следующим Министром в обход Дамблдора. Рита ещё больше обрадовалась, аж подпрыгнула. А Рыбка и говорит: - Давай, третье загадывай! Рита подумала, подумала, и говорит: - Хочу стать Тёмным Лордом, чтобы круче самого Волан-де-Морта! Тут как вспыхнет, как искры посыплются!! Рита только и успела под стол спрятаться. Очухалась, глядит: на столе ворох новых бумажек для корректировки, куча неотвеченных писем и записка от Роджера: "Трудись, не ленись, не то не видать тебе премии как своего Пера. Я на вечер у тебя его конфискую. Отвечай, давай, на письма, и чтобы никакой магии!" Плюнула Рита с горя, налила себе коньяка и включила "Сумерки" на ноутбуке. "Кому какая разница, кому сейчас моя открыта дверь...". Только вот пустуют будуары Риты... Бывали периоды в жизни Риты, когда она уходила в добровольное изгнание - двенадцатый дом гороскопа, этот довольно мрачный и самый таинственный из домов любой натальной карты, пестрил самым необыкновенным опытом. Об этом говорит и её опыт, и опыт одного её знакомого из сумасшедшего дома для непослушных дев викторианской эпохи. Оба крутили там романы, самые интригующие из всех, которые оба когда-либо переживали. Понимая, что без этой Бастилии для современных вольнодумцев-де Садов этот опыт не был бы таким уникальным и необыкновенным. Также сегодня Рита поняла выражение из известного духовного источника: "И будь счастлив как счастливы те, кто живёт ради счастья": невинность без стремлений зрелых страстей сама по себе так прекрасна... Забываются те бессчётные печальные дни и ночи темноты, когда Рита вслед за совращёнными ею душами и сама, совращённая всеми соблазнами жизни, слепо влеклась ветром Паоло и Франчески... Забрела сегодня в лесок по соседству с её домом, была там одна такая полянка, очень напоминающая поляну из "Сумерек", а всё вокруг дышало преображением, как зелень пейзажей Аризоны... Как мало бывает, однако, для счастья... Какой простой бывает влюблённость в жизнь - прекраснейшая из влюблённостей... Да и к себе: "Полюбив себя, вы начинаете романы длиною в жизнь...". Глупо, конечно. На самом деле Рита просто обновилась через "Симпсонов" - она и в детстве любила этот сериал, ей нравился голос Мардж и причёска Барта, вот уж не думала, что они откроются ей заново спустя столько лет...
Николай Шальнов: тэги: графомания, светлые гении Magnus Opum* Кому какая разница, Какие ты мне говорил слова... (Аллегрова) Победный кругозор морей земных В хрустальных ковах пристаней небесных Вместит моя душа, испив хмельных Вин рая с края чаш тяжеловесных. Из праха вышел ты, уйдёшь в эфир, Оставив в воздухе прозрачном колебанье - Виденье мудреца, познавшего весь мир, Себя забывшего в молитвах поминальных. Пределы смерти ведомы тебе, Иных миров светил мерцанья бледных Сплетутся дрогами печальными к луне, И, как Иаков, у подножья сфер, Застыну я, низложенный, надменный, С отмеренной печальнейшей из мер. __________________________________ *"Элимелех", "мой Бог - царь", здесь имеется в виду философский камень Прим.: Священное Единение („йихуд“) - это магико-теургический акт, сутью которого является восстановление нарушенного единства мироздания в конкретной точке пространства или времени и исправление перепутанных и неверных Имен.
Николай Шальнов: тэги: светлые гении, графомания, сказки о дружбе, сумасшедший дом для непослушных дев викторианской эпохи Притомилась сегодня Рита малясь на многотрудном курьерском поприще. Зато повстречала массу знакомых, светлых гениев, среди них был и тот, с кого (включая и Артура), она списала некоторые страницы "Барсучонка". Те милые страницы жизни Риты, когда она чувствовала себя Беллой, на которую Джейкоб с Эдвардом не обращают внимания, выясняя свои приятельские отношения. Специалистка по связям с общественностью, блин. Приятель показался мне на удивление красивым - то ли это комплекс Риты, постоянно требующий от неё видеть мир в розовых тонах, то ли это то, что в астрокарте Риты описано как "встреча с красотой в общественности, контакты в целях мира в общественности"... Не знаю. Во всяком случае, Рита побаиваться влюбиться - ведь её спектр влюблённости весьма разнообразен, как и у её кумира - Джии Каранджи. Рита влюблялась во всех - от лучшего друга до сорокалетней, страдающей паранойей бывшей модели в сумасшедшем доме для непослушных дев викторианской эпохи. Бывают дни, когда твоя свобода И верность в дружбе так сочленены, Что дождь и сумрак буйный непогоды С лучами будто бы разделены И будто бы едины - так на солнце Порой увидишь пятна в телескоп, Так две луны порою чрез оконце Внушают страх и трепетный озноб. В начале дней сиял попеременно Мой дух, пророческий и странный наравне - Слепой луне, её дороге бледной, В лес Данта тропку указавшей мне.
Николай Шальнов: тэги: ролевые игры, моя шокирующая жизнь, сказки о дружбе "Две ноги в одной колготке - правда, я похожа на русалку?" "Бойцовский клуб". В общем-то, не такая-то уж она и шокирующая. Стоило только заикнуться о том, что будуар Риты опустел, как тотчас туда заявилась одна моя старая приятельница, Муза Петербургская. Прекрасная замена ролевой игре - посидели в полях под блеск молний, луной в духе Ван-Гога и с разговорами о литературных достоинствах "Над пропастью во ржи". "Я не собираюсь превращать этот проект в Другую Ролевую Игру - Сколько Эта Дура Ещё Продержится", - писала Лора Бочарова о "Хогвартских Сезонах". "Две последние не продержались у Миранды и пары недель", - ответила бы Рита словами Эмили из "Дьявол носит "Prada" - о себе, разумеется, горе-мастере. А перлов на посиделке в честь встречи было много. Например: "С двумя бутылками в обеих руках я похожа на Весы. Будущее российского образования". Или "Подсолнух в бутылке из-под пива - символ современного эстетизма". И убийственное "Напишу тебе напоминалку. Есть ручка? - Нет, только помада. - Интересно, что подумают о тебе, увидев на запястье следы от помады? - Знак Четырёх, не иначе".
полная версия страницы