Форум » Дневники персонажей » Дневник Риты Скитер (продолжение) » Ответить
Дневник Риты Скитер (продолжение)
Николай Шальнов: [quote]И они пали в его объятия, и осыпали его поцелуями, и отвели во дворец, где облекли его в дивные одежды, и возложили на его голову корону, и дали ему в руки скипетр, и он стал властелином города, который стоял на берегу реки. И он был справедлив и милосерд ко всем. Он изгнал злого Волшебника, а Лесорубу и его жене послал богатые дары, а сыновей их сделал вельможами. И он не дозволял никому обращаться жестоко с птицами и лесными зверями и всех учил добру, любви и милосердию. И он кормил голодных и сирых и одевал нагих, и в стране его всегда царили мир и благоденствие. Но правил он недолго. Слишком велики были его муки, слишком тяжкому подвергся он испытанию — и спустя три года он умер. А преемник его был тираном.[/quote] Оскар Уайльд, "Мальчик-Звезда"
Николай Шальнов: тэги: сказки обо всём сублимация, здравствуй, дядюшка Фрейд! "Nix ipsa es virgo et nive ludis. Lude: sed ante quam pereat candor, fac rigor ut pereat". "Ты снегу подобна, дева, и с снегом играешь. Играй же, Но пусть исчезнет твоя холодность прежде, чем он утратит свой блеск". Полициано А у нас в Ironburg`е выпал первый снег. В полях, наверное, особенно красиво сейчас. С недавних пор первый снег ассоциируется у Риты с флинтвудом "Слова не нужны", над которым она втихую поплакивала. Печаль. Рита изучает по программе "Толкование сновидений". В который раз она приходит к выводу, что миром правит ЭТО. Как бы ты ни старался, не подавлял, не подчинял, ни сублимировал, не перенаправлял - это чёртово либидо, куко такое, всё равно есть. "И осознал он в прозрении смерти, что никогда не достанет у нолдоров силы победить его" - это Феанор не о Морготе думал, скорее всего, о как раз таки про великое естественное влечение. Ха.
Николай Шальнов: тэги: ролевые игры Рита побывала только на одном сборе по поводу осеннего бала, который состоялся уже месяца три назад, а название его, которое она предложила, утверждено окончательно, равно как и название весеннего бала, которое тоже Рита придумала. Блин, чувствую себя прям как Артур Шопенгауэр, который на своей могильной плите велел выбить только одно: "Артур Шопенгауэр", ахха. Рита усердно готовится к ролевой в честь Хэллоуина. Во всяком случае, набор для ведьминских волхований она уже изобрела:
Николай Шальнов: тэги: издержки профессии, грамматический нацизм, филологическая дева Рита никогда не отличалась особой грамотностью, однако после объявления, в котором искалась "квартира без вредных привычек", Рита щёлкает на память всё подряд.
Николай Шальнов: тэги: записки у изголовья, сказки на ночь, искусство вечно Первый дан "Записок у изголовья" ("Весною - рассвет") Сей-Сёнагон, как известно, считается классическим образцом в японской литературе. Очень поэтично. Весною — рассвет Всё белее края гор, вот они слегка озарились светом. Тронутые пурпуром облака тонкими лентами стелются по небу. Летом — ночь. Слов нет, она прекрасна в лунную пору, но и безлунный мрак радует глаза, когда друг мимо друга носятся бесчисленные светлячки. Если один-два светляка тускло мерцают в темноте, все равно это восхитительно. Даже во время дождя — необыкновенно красиво. Осенью — сумерки. Закатное солнце, бросая яркие лучи, близится к зубцам гор. Вороны, по три, по четыре, по две, спешат к своим гнездам, — какое грустное очарование! Но еще грустнее на душе, когда по небу вереницей тянутся дикие гуси, совсем маленькие с виду. Солнце зайдет, и все полно невыразимой печали: шум ветра, звон цикад… Зимою — раннее утро. Свежий снег, нечего и говорить, прекрасен, белый-белый иней тоже, но чудесно и морозное утро без снега. Торопливо зажигают огонь, вносят пылающие угли, — так и чувствуешь зиму! К полудню холод отпускает, и огонь в круглой жаровне гаснет под слоем пепла, вот что плохо! На другой день после того, как бушевал осенний вихрь… На другой день после того, как бушевал осенний вихрь, «прочесывающий травы на полях», повсюду видишь грустные картины. В саду повалены в беспорядке решетчатые и плетеные ограды. А что сделалось с посаженной там рощицей! Сердцу больно. Упали большие деревья, поломаны и разбросаны ветки, но самая горестная неожиданность: они примяли под собой цветы хаги и оминаэси. Когда под тихим дуновением ветра один листок за другим влетает в отверстия оконной решетки, трудно поверить, что этот самый ветер так яростно бушевал вчера. Помню, наутро после бури я видела одну даму… Должно быть, ей всю ночь не давал покоя шум вихря, она долго томилась без сна на своем ложе и наконец, покинув спальные покои, появилась у самого выхода на веранду. Дама казалась настоящей красавицей… На ней была нижняя одежда из густо-лилового шелка, матового, словно подернутого дымкой, а сверху другая — из парчи желто-багрового цвета осенних листьев, и еще одна из тончайшей прозрачной ткани. Пряди ее длинных волос, волнуемые ветром, слегка подымались и вновь падали на плечи. Это было очаровательно! С глубокой грустью глядя на картину опустошения, она произнесла один стих из старой песни: «О, этот горный ветер!» Да, она умела глубоко чувствовать! Тем временем на веранду к ней вышла девушка лет семнадцати-восемнадцати, по виду еще не вполне взрослая, но уже не ребенок. Ее выцветшее синее платье из тонкого шелка во многих местах распустилось по швам и было влажно от дождя. Поверх него она накинула ночную одежду бледно-лилового цвета… Блестящие, заботливо причесанные волосы девушки были подрезаны на концах, словно ровные метелки полевого мисканта, и падали до самых пят, закрывая подол… Лишь кое-где алыми пятнами сквозили шаровары. Служанки, юные прислужницы собирали в саду растения, вырванные с корнем, и старались выпрямить и подвязать цветы, прибитые к земле. Было забавно смотреть из глубины покоев, как несколько придворных дам, млея от зависти, прильнуло к бамбуковым шторам. Как видно, им не терпелось присоединиться к женщинам, хлопотавшим в саду.
Николай Шальнов: тэги: сказки о дружбе В обмен на тыкву к Хэллоуину Рита приготовила Ворону подарок в виде граната. Мы так нечасто видимся в реале, что поневоле вспомнилась картина Россетти "Прозерпина" и легенда о том, что Аид дал ей зёрнышко граната, чтобы она не забыла о царстве смерти, когда гуляет на воле шесть месяцев в году. Латинская надпись на гранате гласит: "Дружески". Прозерпина (к картине) Далёкий свет доходит иногда, Едва блеснув в неуловимый миг, Как будто только в памяти возник. Далёкой Энны цвет милей плода Зловещего, приведшего сюда. И небеса - как далеки они От Тартара; остались в прошлом дни - Здесь ждёт ночей грядущих череда. И от себя сама я далека, И прошлого мне здесь совсем не жаль: Но чей-то голос рвётся через даль Ко мне (и внятен зов его, пока Лепечет что-то мне моя тоска): "О Прозерпина! О моя печаль!" Данте Габриэль Россетти, 1872
Николай Шальнов: тэги: меланхолия, размышления, искусство вечно, музыка В колонках: Тартини - "Трель Дьявола" ...Что люди? что их жизнь и труд? Они прошли, они пройдут... Надежда есть - ждет правый суд: Простить он может, хоть осудит! Моя ж печаль бессменно тут. И ей конца, как мне, не будет; И не вздремнуть в могиле ей! Она то ластится, как змей, То жжет и плещет, будто пламень, То давит мысль мою, как камень - Надежд погибших и страстей Несокрушимый мавзолей!.. "Демон"
Николай Шальнов: тэги: графомания Идол Твои глаза на звёзды не похожи, Они живей, чем их холодный блеск, Мне кажется, сейчас услышу плеск Волн океанов двух в кайме из кожи, Что не сравнить со снега белизной - Она холодная от неземной печали, И губы - не кораллы: замолчали Две раковины их, забыв прибой, Шумящий век - и так идёт печаль Сидящему напротив изваянью, Которому не выдумать названья, Что не понять - то мрамор иль гранит Иль их невероятное слиянье Родили идол той, что так пленит.
Николай Шальнов: тэги: графомания, наши руки не для скуки, готега Из того, что было, Рита смастерила фонарь Джека. Полюбить пришлось. - Сорок восемь, сорок девять... - считала Генриетта, между тем, как Пит с Фиркли, примостившемся у него на спине, отжимался. - Ну долго ещё? - взмолился Пит. - Вот дохляк, я ещё и пятидесяти не насчитала! - ухмыльнулась Генриетта. - Надоело! - пропыхтел гот с чёлкой. Больше не буду. - Ты что, хочешь, чтобы я на тебя села? Ещё десять, и, так уж и быть, прощу дрищу. Испугавшись подобного исхода вещей, Пит выжал ещё десять отжиманий. - Сегодня мы идём в катакомбы, - в который раз торжественно объявила Генриетта. - А там нужны люди смелые и уж точно не слабаки. Надо сказать, что инициатором этого проекта был Майкл, который обнаружил в одной из заброшенных усадеб, которые периодически посещал со своей зеркалкой, комнату, а в стене - уходящий в неизвестность длинный тёмный коридор. Генритетту это заинтриговало, и Питу, после того, как Фиркли во что бы ты ни стало захотел посмотреть на это, ничего не оставалось делать, как присоединиться к четвёрке. Что бы ни случилось, а готы должны быть вместе, клятвы в верности готическому сообществу, пусть и состоящему всего их четырёх человек, были принесены ещё на заре их существования, когда все они были совсем ещё сопляками и впервые встретились на кладбище Южного Парка. - Фух, - перевёл дух Пит. - Ладненько, я домой пошёл, захвачу фонарь. - Океюшки, встречаемся в кофейне. Распивание кофе было обязательной частью вечернего ритуала, и вскоре готы уже сидели в забегаловке, строя планы покорения подземных обиталищ. То, что в катакомбах кто-то должен был обитать, сомнений не вызывало, в частности, Генриетта утверждала, что призраки умерших или, на худой конец, природные духи должны встречаться там в изобилии. - Кто знает, может быть, я стану первооткрывателем неизвестного вида саламандр или эльфов, или, быть может, мы увидим там заплутавшего лепрекона, - мечтательно протянула она, выхлёбывая третью по счёту чашку. - Ага. Заплутавшего. Сомневаюсь, - процедил Майкл, скептически относившейся к увлечению Генриеттой исследованиями в области сверхъестественного. - Заткнись, идиот, - вспыхнула она. - Ты убедишься в их существовании, когда они тебя запеленают или, чего похуже, расчленят или сожрут живьём. - Ого! Мы увидим настоящих лепреконов-каннибалов! - обрадовался Фиркли, любивший слушать побасенки Генриетты о разного вида волшебных существах. - Пита передёрнуло. Эта затея, как он чувствовал всем своим нутром, не несла в себе ничего хорошего. Было бы лучше, если бы они просто остались в городе или, если уж остальным так неймётся полазить по развалинам, отправились бы на руины заброшенного завода, где иногда, когда на Генриету накатывало особое вдохновение, они слушали её стихотворение о зачумлённом радиацией мире. - Туда ему и дорога. В самый ад, - часто заканчивала свои панегирики постапокалиптике девушка. - Да мы и так в самом заду... Ой, прости, в аду, - с улыбкой замечал Майкл. Генриетта делала вид, что не расслышала этих слов. Продолжение тут: Вскоре все четверо стояли у большого обветшалого дома неоготической архитектуры. Пустые глазницы окон провалами смотрели будто внутрь самих себя. Двери не было, был только один проём, ведущий в темноту. - Ладно, я первый. Только смотрите осторожней, не навернитесь, тут есть дыры в полу, - сказал Майкл, включив фонарик, который дал ему Пит. Следующим шёл Фиркли, за ним - Пит с Генриеттой. Генриетта то и дело хватала Пита за руку - она боялась споткнуться, поскольку подошвы её камелотов были донельзя скользкими. Пит старался следовать строго по стопам Майкла, поскольку фонарик то и дело высвечивал провалы, ведущие неизвестно куда. На полу валялись осколки битого стекла, тут и там попадались груды щебня и осыпавшейся штукатурки. Кое-где на потолке сохранились следы красивой лепнины, которую частью уже растащили местные ценители изящного инетрьера. Остатки того, что когда-то было мебелью, в беспорядке были свалены в кучу в центре гостиной; наверх вела большая чугунная лестница - единственное, что отлично сохранилось, хотя и была она покрыта толстым слоем пыли. Повсюду висела паутина, воздух, несмотря на то, что окон не было, казался каким-то затхлым, неживым, а тишина, сковавшая это мрачное строение, была не в меру таинственной и жутковатой. Пита так и подмывало бросить всё к чертям собачьим и смыться отсюда, пока Генриетта рассматривала резную раму большого разбитого зеркала над каминной доской, но в конце-концов он взял себя в руки и шагнул за Майклом в последнюю комнату, дверь из которой вела на зданий двор. У одной из стен этой большой комнаты было большое отверстие, проделанное неизвестно кем - это была большая дыра в стене, сияющая своей невероятной чернотой. Судя по всему, это было тем самым лазом, о котором рассказывал Майкл. Свет его фонарика терялся в его темноте. Один за другим друзья скользнули внутрь. У Пита всё внутри дрожало от страха, Генриетта была настроена не в пример решительней, и, отстранив Пита, который долго не решался идти дальше за Майклом в неизвестное, пошла впереди него. Позади семенил Фиркли, освещая, насколько это было возможно, пространство фонариком своего айфона. Стены лаза были неровные, будто кто-то нарочито обделал их необработанным камнем; на них проступала сырость, стекая каплями на ровный каменный пол. Присмотревшись, Пит увидел, что пол был выложен ровными пятиконечными плитами. То и дело им на пути попадались крысы, которые спешили убраться куда подальше от слепящего света фонаря. Раз или два им попадались боковые ответвления, ведущие неизвестно куда, и довольно узкие, хотя в них мог при желании пройти один человек, если уж очень постарается. - Интересно, зачем они нужны? Для практической пользы они очень уж тесны, - размышляла вслух Генриетта. - Наверное, чтобы в случае чего скрыться от погони, - предположил Фиркли. - Ага. Скрыться и застрять где-нибудь на полпути, дожидаясь, пока твои косточки не обгложут эти милашки, - фыркнул Майкл, кивая на крысиный скелет. Питу это объяснение понравилось меньше всего. Он представил себя, трупом лежащего в одном из этих тесных лазов, среди сборища отвратительных красноглазых созданий, устроивших пиршество на его костях. - Не хотел бы я... Ой... Смотрите, что это? - Пит вздрогнул от неожиданности, и его затрясло так, как никогда в жизни. Возможно, Майкл и Генриетта не заметили этого, поскольку свет фонаря был довольно ярок, и они старались не подскользнуться, освещая им лишь часть пола, но Пит, который то и дело посматривал из-за их спин вперёд, увидел то, что повергло его едва ли не в панический ужас. То был свет - свет, исходящий от кого-то или чего-то, находящегося впереди, возможно, даже бредущего прямо на них. Он был неровным и мерцающим, как будто кто-то порой сознательной прикрывал его ладонью. Майкл с Генриеттой сглотнули, Фиркли громко икнул. - Хрен с ним, идёмте! - ткнула после полуминутного молчания в спину Майкла своим муншдтуком Генриетта. - Человек это или мертвец - всё равно, в первом случае - нас больше, и мы - извращенцы (это была её любимая призказка), а во втором - с духом всегда можно договориться, недаром я корпела над "Некрономиконом" целых полтора года. Генриетта гордилась тем, что изучала якобы копию известного арабского манускрипта для чернокнижника, в обилии разошедшегося по штатам. Примечательно было то, что каждый из владеющих копией этой "рукописи" утверждал, что подлинная именно она. Майкл, набрав в грудь побольше воздуха, решился сделать первый шаг. Всё, что оставалось Питу - это не налететь на Генриетту: он тоже прибавил ходу, только не от решимости, которой у него ни на грамм не прибавилось, а от того, что некуда было деваться, и лучше уж встретить опасность лоб в лоб, чем получить нагоняй от Биггл или неделю выслушивать короткие смешки от Фиркли, который ещё вдобавок включил одну из самых мрачных песенок "Skinny Puppy", звучащую в этом переходе как похоронный марш. А тусклый свет с противоположной стороны коридора неотвратимо приближался. У Пита сердце колотилось где-то в области пяток. Казалось, ещё несколько секунд, и ноги перестанут его слушаться, и он свалится либо на Генриетту, либо на Фиркли, который дышал ему в затылок и постоянно поторапливал. Эй, кто здесь? - громко спросил Майкл, когда свет впереди стал достаточно ярок, чтобы предполагаемому обитателю или исследователю здешних мест, которого волею случая занесло сюда вместе с готами, можно было расслышать его. Майкл направил фонарик прямо вперёд. Свет вспыхнул ярче, так ярко, что у бедного Пита зарябило в глазах скорей от страха, чем от слепящего источника. - Аххахаха! - рассмеялась Генриетта, и, выхватив фонарик из рук Майкла, отпихнула его в сторону и пошла вперёд, увлекая за собой остальных громкими подбадриваниями, напомнившими Питу улюлюканье Ипполиты, предводительницы амазонок. Генриетта подошла вплотную к источнику света, оставив отставших друзей позади себя. - Эй, не ссыте, говнюки! Всё оказалось проще, чем мы думали. Подойдя поближе, готы увидели причину своих недоумений и страхов. Это было большое, окованное медью и покрытое слоем пыли большое зеркало, обращённое вглубь коридора, из которого они только что выбрались к большой железной двери с большой ручкой в виде драконьего хвоста, несколько странно, но довольно изящно выглядевшей. Свет фонаря, судя по всему, отражался от зеркальной глади, и стало ясно, почему они не слышали звуков шагов или чего-нибудь, сопутствующего приближению "неизвестного". Дверь сбоку отворилась с трудом с большим скрипом. Она заросла паутиной, и ясно было, что ей не пользовались уже давным-давно, наверное, с тех самых пор, когда обитатели этого дома покинули его. Она вела в просторное помещение с высоким потолком, по ходу, тоннель незаметно для всех уходил вниз. Фонари высветил две высокие колонны и сводчатый потолок, смыкающийся наподобие готических арок. Пошарив фонариком по сводам, Генриетта посветила вперёд, и все увидели большой стол, достаточно длинный, чтобы за ним свободно уместилось восемь или десять человек - он был каменным и треснутым посередине, а на каменном стуле, который стоял спинкой к ним, кажется, кто-то сидел - рука этого существа в ободранной, поеденной мантии мёртово висела, как бы напоминая непрошеным гостям о необходимости свёртывать экскурсию и сваливать отсюда, пока не поздно. Так, во всяком случае, думал Пит, Генриетта смело направилась прямо к стулу, обойдя его слева и посветив в лицо хозяину этого странного помещения. - Фу, вот дерьмо! - вырвалось у неё. Когда все остальные подошли ближе, то увидели отвратительного вида скелет в длинной холщовой накидке, расшитой золотыми нитями и почти всю изъеденную крысами или временем. Скелет таращился пустотами глазниц в дальнюю стену комнаты, в которую был встроен большой камин полукруглой формы, а рядом с ним на столике стояли запылённые реторты, перегонные кубы и другие непонятного назначения бутыли и склянки. Вокруг в беспорядке валялись изъеденные крысами книги в кожаных переплётах. Остальная часть библиотеки неизвестного была расставлена по четырём большим книжным шкафам, уходящим к потолку. Просыревшие и изрядно обтрёпанные, они поблёскивали в свете фонаря полуоблезшей позолотой на чёрных и красных переплётах. У Пита возникло такое ощущение, что он оказался на съёмочной площадке какого-нибудь фильма ужасов. У Майкла с Генриеттой же вырвался невольный восхищённый вздох при виде всего этого книжного великолепия, они, казалось, даже забыли о существовании скелета, невесть каким образом очутившегося здесь и сторожащего свои богатства. Генриетта раскрыла один из фолиантов и громко воскликнула от изумления. - Надо же! Ема, люди, поглядите только, это же исчезнувшее "Наущение чародеев"! Это было раритетом ещё в прошлом веке, а теперь и списков не осталось! И это, - она перевернула корку ещё одного тома, - Это дополнение к "Ключикам Соломона", его сейчас не раздобыть! Похоже, наш приятель был тем ещё чернокнижником! Пока Майкл и Генриетта разбирались с сохранившимися печатными изданиями, Пит рассмотрел лабораторию, которая, по-видимому, была предназначена для каких-то необычных, запретных операций - столько было на колбах магических знаков и символов, которых Пит встречал в самых редких экземплярах по чёрной магии в домашней библиотеке Генриетты. Фиркли бродил вдоль правой стены и рассматривал полинявший гобелен, чудом уцелевший почти весь, на котором были изображены сцены какого-то технического процесса, явно алхимического, поскольку легко было узнать в символике сюжета алхимическую трансмутацию. То были Луна и Солнце, в паре сияющие с высоты, и Зелёный Лев, и Лев Красный, и числа, замкнутые в квадраты Пифагора, и знаки планет и созвездий, и усечённые пирамиды, и много чего ещё, по чему можно было с уверенностью предположить, что друзья очутились в кабинете последователя Николаса Фламеля и всех учёных средневековья, одержимых манией магистериума. - Вот тебе и старичок-лесовичок! - свистнул Пит, рассматривая гравюры одной из книг в багровом переплёте с позолоченными застёжками. Он рассказывал, что дом по наследству достался лесовику, заведующему лесополосой, куда школьники обычно ходили побухать. Никто не видел этого лесовика, но все почему-то сразу обсирались, стоило кому-нибудь завести разговор о нём. - Скорее уж буровичок, - отозвалась Генриетта, пристроившаяся на выдающемся выступе, служившем не то алтарём, не то подставкой неизвестно для чего и прикрытом полуистлевшей парчовой накидкой. - Это ж сколько надо было времени и труда вбухать, чтобы отгрохать такие хоромы! Спорим, что всех строителей ликвидировали, и их кости сейчас лежат под плитами пола, а их неупокоенные души бродят по коридору. Я, кажется, слышала чьи-то вздохи и плач, а вы? - Ох, Генриетта, перестань, - не выдержал Пит. - Как видишь, твоего буровичка самого ликвидировали. Уж не думаешь ли ты, что это тёмные силы расправились с ними, когда он слишком непочтительно вмешался в дела потустороннего мира? - Вполне возможно, - невозмутимо ответила Генриетта. - Я знаю уйму случаев, когда люди расплачивались жизнью за то, что совали свой длинный нос куда не следует. - Не кажется ли тебе, что мы сейчас занимаемся тем же самым? - не унимался Пит. - Ой, глядите, у Генриетты растёт нос, - пытался пошутить Фиркли и сам рассмеялся показавшейся ему смешной шуточке. - Смотри, как бы у тебя кое-что не выросло раньше времени, - отозвалась та. Тем временем Майкл обошёл комнату и зажёг свечи, которые теперь тускло светили во мраке, но давали хоть какой-то свет. В этом свете комната выглядела ещё более зловеще. Фиркли вытащил из-под балахона неизменную флягу. Пит и не сомневался, что в ней плескалось. Фляга была пущена по кругу. Генриетта, воодушевлённая увиденным, не уставала сыпать рассказами из истории колдовства. "Если бы она взялась за перо, слава Монтегю Саммерса была бы ей обеспечена", - подумал Пит. Как выяснилось, собрание этих отсыревших и изрядно потрёпанных изданий составляло ценнейшую коллекцию, которую когда-либо знал американский мир, во всяком случае, по уверениям Генриетты, она даже и не слышала о многих и многих рукописях, найденных ей в этом подземном склепе. - Тут предостаточно поживы не только для ума, - заявила она, складывая в рюкзак наиболее понравившиеся ей книги. Было ясно, что теперь четвёрка не ограничится вызываниями духа Эдгара По ночью на кладбище. Просидев в комнате ещё добрых два часа, готы засобирались назад, поскольку изрядно продрогли, несмотря на то, что содержимое фляги Фиркли было невероятно крепким и согревающим. Трое парней дали клятву упирающейся Генриетте, что обязательно вернутся сюда, на что та ответила, что если этого не произойдёт, она полезет в тоннель одна. Когда они выбрались из старого здания, было уже довольно поздно. Ярко полыхали звёзды на осеннем небе, воздух приятно пах дождём. Под восторженные охи Генриетты и вторящие ей писки Фиркли, который был падок на всё необычное, она делилась с приятелями планами на будущее, поскольку в её руках оказались такие вещи, которые и не снились некоторым, наиболее авторитетным магам и экстрасенсам, которых Генриетта считала своими учителями. - Вот стану ведьмой, ух, заживём! - ворковала она. - Пусть только попробует эта пизда Марго ещё раз обозвать меня жирной сучкой, посмотрим, как она запоёт, когда я сама превращу её в самку терьера! Все четверо взяли курс на кофейню, где Генриетта собиралась провести какой-то новый, по её утверждению, магический обряд с манипулированием масс.
Николай Шальнов: тэги: графомания Когда все четверо примостились за облюбованным или давным-давно столиком, Генриетта достала из рюкзака один из самых обветшалых томов из библиотеки алхимика, если не считать совсем уж развалившихся манускриптов. На обложке был нарисован косоватый трилистник, причём верхним лепестком вниз. - Это для тех, кто не побрезгует исследовать внутренние резервы своего "я", а направлено против тех, кто слишком уж много болтает, - Генриетта кинула мрачноватый взгляд в сторону оживленно беседующих девчонок во главе с Венди. Последняя то и дело отпускала колкие замечания в адрес готов, после которых собрание школьных фиф заливалось громким мелодичным смехом, режущим, впрочем, уши всей четвёрки, не привыкшей к столь бурному и пошлому выражению своих чувств. Пролистав несколько страниц, Генриетта остановила взгляд на украшенном грубоватой заставкой тексте, написанном от руки, как впрочем, и всё это пособие. - Глядите, - произнесла она. Генриетта закрыла глаза, сосредоточившись, пробормотала что-то себе под нос и метнула полный гнева взгляд на Венди. Та, с упоением перемывавшая косточки Генриетте, внезапно захлебнулась и замолчала. В отчаянии она стала размахивать руками, что придало ей сходства с ветряной мельницей. Девчонки в ужасе отшатнулись, а потом стали прыгать вокруг неё в попытках вернуть свою предводительницу в нормальное состояние. - Ну, что я вам говорила? - торжествующе шепнула Генриетта друзьям. - Заткнулась, наконец, сучка. Парни сидели, открыв рот. Генриетта закрыла от удовольствия глаза, на этот раз слушая недоумённые вопли и мычание онемевшей Венди почти с упоением. - Как ты... Это у тебя что же, новый дар открылся, что ли? - у Фиркли первого открылся дар речи, а до этого все трое с минуту сидели молча, как если бы заклинание было наложено на них, а не на Венди. - Немного упражнений, а так - это всего лишь самая удачная форма для того, чтобы привести мысль в действие, - разъяснила им девушка. - Знали бы вы, сколько ночей я мечтала о том, чтобы она завалила ебло. - Ну-ка, дай-ка, я попробую чего-нибудь, - Майкл выхватил у Генриетты книгу. - И не пытайся. Там всё на староанглийском. Я учила его немного, так, для общего развития, и вот теперь он весьма пригодился. Но если хочешь поупражняться в простых фокусах, попробуй вот это, - Генриетта выудила из рюкзака блокнот, перетянутый чёрным бархатом. На переменах она строчила в нём, а иногда переписывала в него что-нибудь из простеньких заклинаний, в частности, те, которые могли ниспослать вещий сон или снять угри. - Там есть одна вещь... Сразу может и не получиться. Но после должной практики будешь щёлкать чужие мысли, как орешки. Так я узнала, что эта поблядушка Дженис собралась подлить мне в суп коровьей мочи, и вовремя отказалась от еды в столовке. Впрочем, я и так там почти ничего не ем. В отместку я спутала ей карты, и она сама выхлебала свою бурду вместо обычного супа. Прочти внимательно описание. Нужна небольшая практика, как я уже сказала. Продолжение тут: Майкл внимательно изучал испещрённые мелким шрифтом страницы дневника подруги. - Что это за слово? - спросил он у неё. - "Установи контакт", - подсказала Генриетта. - Просто надо настроиться на определённую волну. Сначала мне помогала релаксация. Фиркли, включи что-нибудь не очень тяжёлое. Фиркли потыкался в айфоне, и вскоре волна приятных звуков затопила пространство у окна. Пит откинулся на спинку дивана и растворился в музыке. "Надо спросить, где он это надыбал", - подумал про себя гот с чёлкой. - Так, а теперь попытайся сделать то, что описано в третьем пункте. Посмотри на неё. Попытайся сконцентрироваться и загляни как бы в изнанку вещей. Только не перенапрягись, - Генриетта фыркнула. Майкл долго смотрел в сторону бара, возле которого крутилась их знакомая - старая кобыла-официантка, которая вечно ворчала на то, что им требовалось гораздо больше кофе, чем конформистам. Та преспокойно вытряхивала мусор из большой мусорной корзины. - Чувствуешь лёгкость в голове? Ты должен это почувствовать... Теперь переходим к пункту четыре. Произнеси у себя в голове заклинание, как бы нараспев. Только не упусти ни одного слова - это крайне важно. Потом ты можешь и не использовать текст, но на первых порах это обязательно. Ну, пробуй. Майкл сидел, чуть покачивая головой в такт стиха, который он, вероятно, прокручивал у себя в мозгу, считав его со страницы. - Закончил? Теперь шли ей флюид... Ну, не флюид, это я его так называю... В общем, мысленно прикажи ей подойти и предложить нам ещё кофе. - Ты что, эта конформисткая жопа скорее лишний раз вымоет тут унитаз, чем сделает это! - пискнул Фиркли. - Заткнись и не мешай! Майкл, не слушай и концентрируйся. Гляди ей в глаза. Майкл послушно напряг зрение, казалось, ещё немного, и его выпученные от напряжения глазные яблоки выпадут из орбит. Питу хотелось сказать, что лучше уж очередной раз выслушать от старой крысы назидание, чем так глазеть, но тут официантка дёрнулась и, обведя глазами помещение, направилась к ним. Пит с Фиркли подпрыгнули от удивления, Майкл радостно улыбался, глядя на усмехающуюся Генриетту. - Чего изволите? Может, вам принести немного молока? - необычно вежливо спросила у готов подавальщица. - Нет, спасибо, нам ещё кофе, желательно, побольше, - улыбка Майкла стала ещё шире. - Подождите минутку, пожалуйста, - старушенция скрылась за барной стойкой. - У тебя почти получилось, - довольная Генриетта закурила ещё одну сигарету. - Что ты ей велел? - Точно то, что ты сказала, - отрапортовал Майкл. - Ну, это здорово, у меня с первого раза не получилось. Но факт остаётся фактом - она предложила нам молока, а это значит, у тебя талант. Сколько раз я тебе говорила, читай то, что я тебе даю, - Генриетта шуткой накинулась на друга и потрепала его за кудряшки. - Читай, и будет тебе счастье! Вскоре "конформистская жопа" принесла кофейник, и все дружно осушили ещё по две чашки благородного напитка. - Генриетта, а тебя следует опасаться, - заметил Пит. - А то, - не без гордости проговорила Биггл, стряхивая пепел мимо пепельницы. - Скоро, нах, завоюю весь мир и стану Чёрным Властелином. - Бедная Дженис! Тогда ей на завтрак, обед и ужин придётся употреблять коровью мочу, - сострил Фиркли, и все повалились от хохота на стол, вызвав недоумённый шёпот среди привыкших к их постоянной замкнутости посетителей. По домам все расходились в том настроении, которое посещает нас иногда после удачного мероприятия, без тени неудовольствия прожитым днём, так что даже прощальное "Жизнь - это только боль, помни об этом" было заменено Генриеттой на изредка ими упоминавшийся лозунг "Помни о смерти", который показался готам почти что благословением. На следующее утро, когда приятели собрались на заднем дворе, Генриетта живо рассказывала им о том, в каком настроении была Венди - ходила мрачнее тучи. - Если бы она не была такой сукой, её можно было бы принять в нашу команду, - говорила девушка, попыхивая сигаретой. Майкл, позаимствовавший у Генриетты дневник, и поизучавший заодно её душеизлияния, отмалчивался, боясь неосторожным словом выдать своё чрезмерное любопытство, доставившее ему немало интересных минут вчерашней ночью, которая открыла ему новые страницы познания о своей старой подруге. Ещё бы, он узнал то, о чём никогда и не подозревал: об увлечении Генриеттой Питом, и теперь гадал, что могла такая девчонка, как Генриетта, найти особенного в этом конопатом пареньке, который вот уже пару месяцев не подрезал как следует свою красную чёлку. Пит приволок с собой из дома целый рюкзак PM, который заготовил на Хэллоуин, и вот теперь все четверо распивали этот удивительный напиток, радуясь дождливой погоде и возможности перемолоть кости свои недоброжелателям. - Следующим будет этот гонвюк Картман, - сообщил Майкл. - Мне хотелось бы заставить его жрать собственное дерьмо. - Оставь его, он и без того жирный. Не то заполнит собой всю школу, что тогда будем делать? - Я давно хочу бросить эту сраную школу, - ответил Майкл. - И отправиться в турне в Европу. Посетить какой-нибудь готический фестиваль... Отец, кстати, обещал мне выбить путёвку на это лето, если получится, даже не одну, так что не стройте особых планов на каникулы. - Ну тогда тем более - чего торопиться расставаться с мистером Маки? - Генриетта знала о постоянных тёрках Майкла со школьным психологом и любила над этим подтрунить. - О, бля, вспомнишь говно... - Майкл поспешно спрятал сигарету за спину, увидев похожего на облезлого богомола мистера Маки, направляющегося прямо к ним. Генриетта демонстративно затянулась. - А, вот и вы... Опять вы курите! Разве я не говорил вам, что курить - это плохо? - Говорили, мистер Маки, а теперь оставьте нас в покое, ладненько? - Ладненько, только больше не курите, курить - это плохо, п`нятненько? В особенности это касается вас, мисс Биггл. - П`нятненько, - хором заверили они его, одновременно щёлкая зажигалками за спиной у психолога. После учёбы все отправились а кладбище. Впрочем, куда им было ещё идти? Это место, славящееся дурной репутацией у школьников, стало излюбленным местом готов, где они могли, наконец, расслабиться и отдохнуть от общества тупых обывателей.
Николай Шальнов: тэги: музыка, искусство вечно Вспомнила Рита, как к матушке её приходили её подруги - бабуленции, с которыми она вместе работала. Всё детство Риты прошло под застольные и русские народные песни тех, кого звали в Оренбургский хор. Было здорово. Ведь лучшие из творений великих мастеров прошлого позаимствовали свои мотивы из народных мелодий. Может, это обусловило в своё время любовь Риты к фолку.
Николай Шальнов: тэги: ролевые игры, искусство вечно, мои милые старушки Вас, дев и дьяволиц, страдалиц и чудовищ, Люблю вас, нашу явь презревшие умы! Вы с бесконечности взыскуете сокровищ, Вы, богомолицы, и вы, исчадья тьмы! То плачете, а то кричите в исступленье, О сёстры бедные! Душа за вас скорбит, За муки хмурые, за боль неутоленья, За сердце, где любовь, как пепел в урнах, спит. Бодлер Случился у Риты разговор со своей матушкой, в котором рассматривалась Ритина привязанность к одной из своих старушек-поблядушек лебёдушек. Матушка говорила, что так нельзя - любить ту, что спит за стеной с другим, а Рита говорит, что любят не за что-то, а вопреки, то бишь, если любимая женщина выбрала другого, то та тому и быть - "как дай вам Бог любимой быть другим". Может, это отчасти связано с тем, что Рита напрочь лишена чувства ревности и очень тщеславна. А, возможно, все неудачи Риты связаны с тем, что вся её жизненная философия базируется на мощном чувстве самосохранения, за исключением ситуации XII дома в гороскопе - в области духа и высокого искусства, где этого чувства Рита лишается напрочь, да и в некоторых видах развлечений, в которые Рита от скуки злой, от маеты кидается пощекотать себе нервишки. Готовясь к ролевой, Рита прошерстила литературу, и, как Миранда Пристли из известного фильма, которая была поражена тем, как упорно Энди старалась предупредить её о том, что на должность редактора собираются поместить другую кандидатуру, Рита была глубоко поражена образом Моз из романа Вальтера Скотта "Пуритане", не побоявшейся стоять за свои убеждения перед лицом тиранического господства. Моз напомнила в чём-то Пышку из одноимённой новеллы Мопассана. Скорее всего, Скотт выписал образ этой пуританки с юмором, однако, как и в случае с "Кентервильским привидением", когда Рита пожалела несчастного Симона Кентервиля, за что получила нелестный выговор от своей учительницы за то, что одновременно согласилась с ней по поводу того, что "Кентервильское привидение" - произведение юмористическое, Рита подумала, что за этим стоит что-то более глубокое. У героев Уайльда всегда сосуществовали черты характера и яркие, и многогранные, и то, над чем можно было посмеяться вволю, у Риты в детстве вызывало ещё и слёзы. "Он открыл мне, что такое Жизнь, и что такое Смерть, и почему Любовь сильнее жизни и смерти". Из романа "Пуритане": Пока слуги отворяли ворота и впускали солдат, отводивших душу проклятиями и угрозами по адресу тех, кто заставил их зря прождать столько времени, Кадди успел шепнуть на ухо матери: - А теперь, сумасшедшая вы старуха, молчите, как рыба или как я молчал до этой поры, и дайте мне говорить за вас. Я не желаю совать свою шею в петлю из-за болтовни старой бабы, даже если она моя мать. - Я помолчу, золотко, чтобы не напортить тебе, - зашептала в ответ старая Моз. - Но помни, золотко мое, кто отречется от слова, от того и слово отречется... Поток ее увещаний был остановлен появлением четырех лейб-гвардейцев во главе с Босуэлом. Они вошли, производя страшный грохот подкованными каблуками необъятных ботфортов и волочащимися по каменному полу длинными, с широким эфесом, тяжелыми палашами. Милнвуд и домоправительница тряслись от страха, так как хорошо знали, что такие вторжения обычно сопровождаются насилиями и грабежами. Генри Мортону было не по себе в силу особых причин: он твердо помнил, что отвечает перед законом за предоставление убежища Берли. Сирая и обездоленная вдова Моз Хедриг, опасаясь за жизнь сына и одновременно подхлестываемая своим неугасимым ни при каких обстоятельствах пылом, упрекала себя за обещание молча сносить надругательства над ее религиозными чувствами и потому волновалась и мучилась. Остальные слуги дрожали, поддавшись безотчетному страху. Один Кадди, сохраняя на лице выражение полнейшего безразличия и непроницаемой тупости, чем шотландские крестьяне пользуются порою как маской, за которой обычно скрываются сметливость и хитрость, продолжал усердно расправляться с похлебкой. Придвинув миску, он оказался полновластным хозяином ее содержимого и вознаградил себя среди всеобщего замешательства семикратною порцией. - Что вам угодно, джентльмены? - спросил Милнвуд, униженно обращаясь к представителям власти. - Мы прибыли сюда именем короля, - ответил Босуэл. - Какого же черта вы заставили нас так долго торчать у ворот? - Мы обедали, и дверь была на запоре, как это принято у здешних хозяев. Когда бы я знал, что у ворот - верные слуги нашего доброго короля... Но не угодно ли отведать элю, или, быть может, бренди, или чарку канарского, или кларета? - спросил он, делая паузу после каждого предложения не менее продолжительную, чем скаредный покупщик на торгах, опасающийся переплатить за облюбованную им вещь. - Мне кларета, - сказал один из солдат. - А я предпочел бы элю, - сказал второй, - разумеется, если этот напиток и впрямь в близком родстве с Джоном Ячменным Зерном. - Лучшего не бывает, - ответил Милнвуд, - вот о кларете я не могу, к несчастью, сказать то же самое. Он жидковат и к тому же слишком холодный. - Дело легко поправимое, - вмешался третий солдат, - стакан бренди на три стакана вина начисто снимает урчание в животе. - Бренди, эль, Канарское или кларет? А мы отведаем всего понемногу, - изрек Босуэл, - и присосемся к тому, что окажется лучшим. Это не лишено смысла, хоть и сказано каким-то распроклятым шотландским вигом. Поспешно, хотя и не без дрожи в руках, Милнвуд вытащил из кармана два увесистых, громадных ключа и вручил их домоправительнице. Продолжение тут: - Домоправительница, - заявил Босуэл, придвигая стул и бесцеремонно усаживаясь, - не слишком молода и не такая уж раскрасавица, чтобы кто-нибудь испытывал искушение сопровождать ее в погреб, и, черт меня побери, не вижу тут никого, кто бы мог ее заменить. Это что? (Шаря вилкой в миске с похлебкой и вылавливая баранье ребрышко.) Никак, мясо? Я возьму, пожалуй, кусочек-другой! Но оно жесткое, словно его произвела на свет сама чертова матушка! - Если в доме найдется что-нибудь получше, сэр... - забеспокоился Милнвуд, встревоженный этими симптомами неудовольствия. - Нет, нет, нам не до этого, - сказал Босуэл, - пора переходить к делу. Вы посещаете Паундтекста, пресвитерианского пастора, не так ли, мистер Мортон? Мистер Мортон поспешил утвердительно ответить на этот вопрос и начал торопливо оправдываться: - Согласно индульгенции, дарованной его всемилостивейшим величеством и нашим правительством, - ведь я ни за что не сделал бы ничего не дозволенного законом; и потом, знаете, я вовсе не против умеренного епископства: я человек деревенский, а наши пасторы будут попроще, так что их проповеди как-то понятнее; и, с вашего разрешения, сэр, эта мера правительства сберегла немало денег стране. - Ладно, меня это нисколько не касается, - отозвался Босуэл, - они получили индульгенцию, и делу конец; что до меня, то, если бы я сочинял законы, ни один лопоухий поп изо всей этой своры никогда бы не лаял с кафедры в нашей Шотландии. Впрочем, я повинуюсь приказам. А, вот и напитки: ставьте-ка их сюда, матушка, да поближе. Он вылил добрую половину бутылки, вмещавшей целую кварту кларета, в деревянную чашку и осушил ее до последней капли. - Вы зря хулили свое вино, друг мой; оно превосходно и лучше вашего бренди, но и бренди совсем недурное. Давайте-ка выпьем с вами за здоровье его величества короля! - С удовольствием, - сказал Милнвуд, - но я, знаете, не пью ничего, кроме эля, кларета держу самую малость для моих достопочтенных друзей. - Вроде меня, не так ли? - заметил Босуэл. - Раз так, - продолжал он, протягивая бутылку Генри, - раз так, молодой человек, за здоровье его величества короля! Генри молча наполнил вином стакан средних размеров, не обратив внимания на толчки и намеки дяди, как видно желавшего, чтоб он последовал его примеру и предпочел пиво кларету. - Превосходно, - сказал Босуэл. - Ну, а как обстоят дела с остальными? Что там за старуха? Дайте и ей стакан бренди, пусть и она выпьет за здоровье его величества. - С позволения вашей чести, - произнес Кадди, устремив на Босуэла тупой и непроницаемый взгляд, - это моя матушка, сударь; она такая же глухая, как Кора-Линн, и, как ни бейся, ей все равно ничего не втолкуешь. С позволения вашей чести, я охотно выпью вместо нее за здоровье нашего короля и пропущу столько стаканчиков бренди, сколько вам будет угодно. - Готов поклясться, парень говорит сущую правду! - воскликнул Босуэл. - Ты и впрямь похож на любителя пососать бренди. Вот и отлично, не теряйся, приятель! Где я, там всего вволю. Том, налей-ка девчонке добрую чарочку, хоть она, как мне сдается, неряха и недотрога. Ну что ж, выпьем еще и эту чарку - за нашего командира, полковника Грэма Клеверхауза! Какого черта ворчит эта старая? По виду она из самых отъявленных вигов, какие когда-либо жили в горах. Ну как, матушка, отрекаетесь ли вы от своего ковенанта? - Какой ковенант изволит ваша честь разуметь? Существует ковенант труда, существует и ковенант искупления. - поторопился вмешаться Кадди. - Любой ковенант, все ковенанты, какие только ни затевались, - ответил сержант. - Матушка! - закричал Кадди в самое ухо Моз, изображая, будто имеет дело с глухою. - Матушка, джентльмен хочет узнать, отрекаетесь ли вы от ковенанта труда? - Всей душой, Кадди, - ответила Моз, - и молю Господа Бога, чтобы он уберег меня от сокрытой в нем западни. - Вот тебе на, - заметил Босуэл, - не ожидал, что старуха так здорово вывернется. Ну... выпьем еще разок круговую, а потом к делу. Вы уже слышали, полагаю, об ужасном и зверском убийстве архиепископа Сент-Эндрю? Его убили десять или одиннадцать вооруженных фанатиков. <...> - Да, да, сударь! Разумеется, сударь! - вскричала миссис Уилсон. - Любую присягу, любую клятву, какую вам будет угодно! - И, повернувшись к хозяину, она зашептала: - Идите, сударь, поторапливайтесь, несите поскорей деньги, или у нас на глазах они сожгут дотла дом. Побуждаемый жестокой необходимостью, старый Милнвуд окинул горестным взглядом свою советчицу и пошел, как фигурка в голландских часах, выпускать на свободу своих заключенных в темнице ангелов. Между тем сержант Босуэл принялся приводить к присяге остальных обитателей усадьбы Милнвуд, проделывая это, само собой, с почти такой же торжественностью, как это производят сейчас в таможнях его величества. - Ваше имя, женщина? - Элисон Уилсон, сударь. - Вы, Элисон Уилсон, торжественно клянетесь, подтверждаете и заявляете, что считаете противозаконным для верноподданного вступать под предлогом церковной реформы или под каким-либо иным в какие бы то ни было лиги и ковенанты... В это мгновение церемонию присяги нарушил спор между Кадди и его матерью, которые долго шептались и вдруг стали изъясняться во всеуслышание. - Помолчите вы, матушка, помолчите! Они не прочь кончить миром. Помолчите же наконец, и они отлично поладят друг с другом. - Не стану молчать, Кадди, - ответила Моз. - Я подыму свой голос и не буду таить его; я изобличу человека, погрязшего во грехе, даже если он облачен в одежду алого цвета, и мистер Генри будет вырван словом моим из тенет птицелова. - Ну, понеслась, - сказал Кадди, - пусть удержит ее, кто сможет, я уже вижу, как она трясется за спиною драгуна по дороге в Толбутскую тюрьму; и я уже чувствую, как связаны мои ноги под брюхом у лошади. Горе мне с нею! Ей только приоткрыть рот, а там - дело конченое! Все мы пропащие люди, и конница и пехота! - Неужто вы думаете, что сюда можно явиться... - заторопилась Моз; ее высохшая рука тряслась в такт с подбородком, ее морщинистое лицо пылало отвагой религиозного исступления; упоминание о присяге освободило ее от сдержанности, навязанной ей собственным благоразумием и увещаниями Кадди. - Неужто вы думаете, что сюда можно явиться с вашими убивающими душу живую, святотатственными, растлевающими совесть проклятиями, и клятвами, и присягами, и уловками, со своими тенетами, и ловушками, и силками? Но воистину всуе расставлены сети на глазах птицы. - Так вот оно что, моя милая! - сказал сержант. - Поглядите-ка, вот где, оказывается, всем вигам виг! Старуха обрела и слух, и язык, и теперь уже мы глохнем от ее крика. Эй, ты, успокойся! Не забывай, старая дура, с кем говоришь. - С кем говорю! Увы, милостивые государи, вся скорбная наша страна слишком хорошо знает, кто вы такие. Злобные приверженцы прелатов, гнилые опоры безнадежного и безбожного дела, кровожадные хищные звери, бремя, тяготящее землю... - Клянусь спасением души! - воскликнул Босуэл, охваченный столь же искренним изумлением, как какой-нибудь дворовый барбос, когда на него наскакивает куропатка, защищающая своих птенцов. - Ей-богу, никогда я еще не слыхивал таких красочных выражений! Не могли бы вы добавить еще что-нибудь в этом роде? - Добавить еще что-нибудь в этом роде? - подхватила Моз и, откашлявшись, продолжала: - О, я буду ратовать против вас еще и еще. Филистимляне вы и идумеи, леопарды вы и лисицы, ночные волки, что не гложут костей до утра, нечестивые псы, что умышляют на избранных, бешеные коровы и яростные быки из страны, что зовется Васан, коварные змеи, и сродни вы по имени и по природе своей большому красному дракону. (Откровение святого Иоанна, глава двенадцатая, стих третий и четвертый.) Тут старая женщина остановилась - не потому, разумеется, что ей нечего было добавить, но чтобы перевести дух. - К черту старую ведьму! - воскликнул один из драгун. - Заткни ей рот кляпом, и прихватим ее с собой в штаб-квартиру. - Постыдись, Эндрю, - отозвался Босуэл, - ты забываешь, что наша старушка принадлежит к прекрасному полу и всего-навсего дала волю своему язычку. Но погодите, дорогая моя, ни один васанский бык и ни один красный дракон не будет столь терпелив, как я, и не сетуйте, если вас передадут в руки констебля, а он вас усадит в подобающее вам кресло. А пока что я должен препроводить молодого человека к нам в штаб-квартиру. Я не могу доложить моему офицеру, что оставил его в доме, где мне пришлось столкнуться лишь с изменой и фанатизмом. - Смотрите, матушка, что вы наделали, - зашептал Кадди, - филистимляне, как вы их окрестили, собираются взять с собой мистера Генри, и все ваша дурацкая болтовня, черт бы ее побрал. - Придержи язык, трус, - огрызнулась Моз, - и не суйся со своими упреками! Если ты и эти ленивые объедалы, что расселись здесь, пуча глаза, как корова, раздувшаяся от клевера, приметесь ратовать руками за то, за что я ратовала языком, им не утащить в тюрьму этого драгоценного юношу. Пока происходил этот диалог, солдаты успели окружить своего пленника. Но тут вошел Милнвуд; встревоженный тем, что увидел, он поспешил, хотя и не без тяжких вздохов, протянуть Босуэлу кошелек с золотом, которое он обязался внести как выкуп за племянника. Сержант взял кошелек с видом полного равнодушия, взвесил его в руке, подбросил вверх и поймал на лету, затем покачал головой и сказал: - В этом гнездышке с желтыми птенчиками много веселых и беззаботных ночей, но, черт побери, мне не хочется рисковать ради них - уж слишком громко разглагольствовала тут эта старуха, и к тому же перед столькими свидетелями. Послушайте, старина, я обязан доставить вашего племянника в штаб-квартиру, а потому не могу, по совести, взять сверх того, что полагается за хорошее обращение с арестованным. Развязав кошелек, он дал солдатам по золотому, взяв себе три. - Теперь, - сказал он, - вы можете утешаться сознанием, что ваш родственник, юный Капитан Попки, в хороших руках и что с ним будут учтивы и обходительны. Остаток денег я вам возвращаю. Милнвуд жадно протянул руку. - Только вы, конечно, осведомлены, - продолжал Босуэл, играя по-прежнему кошельком, - что всякий землевладелец отвечает за добропорядочность и верноподданническое поведение своих домочадцев и слуг, а также что мои товарищи и подчиненные отнюдь не обязаны умалчивать о превосходной проповеди, которую мы выслушали от этой старой и закоснелой пуританки в клетчатом пледе; и я вас заранее предупреждаю, что, если кто-нибудь донесет о случившемся, Тайный совет наложит на вас изрядный денежный штраф. - Мой добрый сержант, мой дорогой и уважаемый капитан, - воскликнул вконец перепуганный скряга, - я ручаюсь, что в моем доме нет никого, кто мог бы нанести вам оскорбление! - Ошибаетесь, - отозвался Босуэл, - сейчас вы услышите, как она примется ратовать, - она сама называет так свои разглагольствования. Ну, приятель, - бросил он Кадди, - отойди-ка в сторонку, и пусть твоя мамаша выскажется от всего сердца. Я вижу, она снова поджала губы и снова заряжена, как перед своим первым залпом. - Милостивый лорд, благородный сэр, - сказал Кадди, - язык старой бабы - да ведь это пустое дело, чтобы поднимать из-за него столько шуму. Ни мой покойный отец, ни я никогда не прислушивались к болтовне моей матери. - Погоди, дружок, ты и сам хорош, - оборвал Кадди Босуэл, - честное слово, ты не так прост, как хотел бы казаться. Ну, старая, вы слышите, ваш хозяин не хочет верить, что вы способны так блистательно ратовать. Моз нуждалась, пожалуй, лишь в этом ударе шпорой, чтобы понестись, закусив удила. - Горе отступникам и любострастным корыстолюбцам, - возгласила она, - которые грязнят и обрекают гибели свою совесть, склоняясь перед нечестивыми требованиями и предаваясь гнусной мамоне сынов Велиала, лишь бы жить с ними в мире. Это - греховное попустительство, это - подлый союз с врагом! Это - зло, содеянное Менаимом на глазах Господа, когда он вручил Фулу, царю ассирийскому, тысячу талантов серебра, чтобы рука его помогла ему. (Вторая книга Царств, глава пятнадцатая, стих девятнадцатый.) Это - зло, содеянное также Ахавом, пославшим деньги Феглаффелассару. (Смотри ту же Вторую книгу Царств, глава шестнадцатая, стих восьмой.) И если был осужден, как вероотступник, даже благочестивый Езекия, склонившийся перед Сеннахиримом, дав ему денег и обещая внести, что будет наложено на него (смотри ту же Вторую книгу Царств, главу восемнадцатую, стих четырнадцатый и пятнадцатый), то не иначе будет и с теми из нашего косного и вероотступнического поколения, кто вносит подати, и налоги, и поборы, и штрафы алчным и неправедным мытарям и оплачивает жалованье наймитам священникам (этим безгласным псам, которые даже не лают, но дремлют, возлежа среди всякия скверны, ибо больше всего любят покой), потворствует их вымогательствам и задаривает их для того, чтобы они могли быть пособниками и слугами наших угнетателей и мучителей. Все они нисколько не лучше, чем пребывающие во вражеском стане, чем те, кто готовит яства для войска и предлагает жертвенные напитки сонмам. - Вот, мистер Мортон, чудеснейший образец их верований! Как вы относитесь к ним? Или вы думаете, что их одобрит Тайный совет? Полагаю, что самое главнее мы можем унести в голове, не прибегая к мелкам и дощечкам, какие вы таскаете с собой на ваши молитвенные собрания. Эндрю, как ты считаешь, не призывает ли она к отказу от уплаты налогов? - Именно так, ей-богу, - ответил Эндрю, - и говорит, что угостить солдата кружкою эля и посадить его с собою за стол - превеликий грех. - Вы слышите, - продолжал Босуэл, обращаясь к Милнвуду, - впрочем, меня это нисколечко не касается, дело ваше. - И он равнодушно протянул кошелек, успевший приметным образом отощать. Милнвуд, ошеломленный всеми свалившимися на него бедами, машинально протянул руку за кошельком. - Да вы сумасшедший, - зашептала в страхе домоправительница, - скажите, что вы отдаете им эти деньги; все равно они оставят их у себя, добром или силою; и единственная наша надежда, что, получив их, они наконец успокоятся. - Не могу, не в силах сделать это своею рукой, Эли, - сказал в изнеможении Милнвуд, - не в силах расстаться с деньгами, которые столько раз пересчитывал, не могу отдать их этим слугам самого сатаны. - Раз так, я сделаю это сама, Милнвуд, - сказала домоправительница, - иначе все у нас пойдет прахом... Мой хозяин, сэр, - обратилась она к Босуэлу, - не может и думать о том, чтобы хоть что-нибудь взять назад из рук такого почтенного джентльмена, как вы: он умоляет вас принять эти деньги и быть с его племянником таким добрым, каким только вы сможете быть, а также благожелательным в докладе начальству о духе нашего дома, и еще он просит не делать нам зла из-за дурацкой болтовни этой старой кобылы (тут она надменно посмотрела на Моз, чтобы хоть чем-нибудь вознаградить себя за усилия, которых стоили ей любезности, расточаемые солдатам), этой старой, полоумной смутьянской дряни. До вчерашнего вечера (пропади она пропадом!) она не жила в нашем доме и никогда больше не переступит его порога, как только я выгоню ее вон. - Беда, беда, - зашептал Кадди на ухо матери, - всегда то же самое! Я так и знал, что нам снова придется пуститься в дорогу, если вы раскроете рот и произнесете два-три слова подряд. Я был уверен, что другому и не бывать, матушка. - Помолчи, сынок, - сказала Моз, - и не ропщи на наш крест. Никогда не переступит порога! Да я и сама не захочу переступить их порог. На дверях этого дома не начертано знака, чтобы ангел мщения миновал его. И они будут поражены от руки его, ибо думают много о тварях и не думают о творце, радеют о благах земных, а не о поруганном ковенанте, о кружках из желтого кала, а не о чистом золоте слова Господня, о друзьях и родне, а не об избранных, коих преследуют и поносят, гонят, выслеживают, ловят, хватают, бросают в темницы, терзают, ссылают, обезглавливают, вешают, кромсают, четвертуют, не говоря уже о сотнях других, принужденных покинуть дома свои и скитаться в пустынях, горах, болотах, топях, среди мшистых трясин и заброшенных торфяных ям, чтобы слушать Писание Божие, как те, что тайком вкушают хлеб свой насущный.
Николай Шальнов: тэги: музыка, искусство вечно, старые мастера Всегда нравилась эта Баховская фантазия, почему-то ассоциировалась с рассветом, с восходом могучего светила, или с игрой фонарного света в обширных подземных пещерах на гигантских сталактитах. Интересно, что же в действительности хотел донести до нас этим великолепным произведением господин Ручей?..
Николай Шальнов: тэги: ролевые игры Как правило, накакуне ролевой игры Рита раздумывает: ехать или не ехать. Вообще, для вида больше раздумывает, поскольку не поехать было бы неприлично. В своё время она претендовала на авторитет в области исследований социологии ролевого движения, и не упускает случая рассмотреть это движение изнутри. Одна из мастеров выложила пост, который привёл Риту в восторг - настолько он напомнил ей статьи Лоры Бочаровой, к которой Рита питает большое уважение и чьи работы для Риты - образец недосягаемого совершенства. Однажды Рита сравнила Лору с Персефоной, которая, как и та, живёт полугодиями - одним - в полях, другим - с мужем =) "Гневнопост. Кто не хочет такое у меня читать - сразу листайте дальше. Я такое редко пишу. И да, бомбит. Как же, блин, люди вы в мелочах надоели одной чертой! Тащишь вас куда, тащишь. "Нееее.."- говорите. "Не сегодня, и вообще у меня хомяк не крашен и погода не летная" Ну нет, иногда и отмазы серьезные. Но всё равно ОТМАЗЫ же((( И в глубине души причина одна: вам задницу поднять от компа лень. А потом: "Ой, как же скучно в Орене...и сходить-то некуда, вот в городе Зю даааа, там медом прям намазано" или "Да вот, депрессия и осенняя хандра, да и со своим\своей ругаюсь все время." И я всегда пытаюсь всех "вытащить" на что-то интересное. Сколько себя помню, понимала принцип: есть спрос - есть предложение. Если вам в целом нравится мероприятие - идите, блин! Вас не переломит, а у людей в следующий раз не отпадет желание ДЛЯ ВАС ЖЕ делать что-то. Никто никому ничего не должен, и я давно ничего не требую ни у кого. Но руки опускаются чесслово, когда люди от мелких каких-то сборищ и посиделок до приличных концертов просто сливаются. Несмотря на то, что еще пару дней назад говорили о том как им плохо, скучно и надоело. Да на здоровье. Я знаю, многим нравлюсь и я, и мой стиль жизни. Ну так делайте так же, но по своему! Живите, хватит стонать! Хватит приростать к стулу мягким местом! Хватит откладывать на завтра! Сделайте и может потом пожалеете, но СДЕЛАЙТЕ, мать вашу! Я обещаю. Никого не буду уговаривать больше. Мне сложно будет, но введу себе в привычку. Дело ваше. Дело хозяйское. Занавес. Накипело". *** Рите вновь перепали от Свидетелей Иеговы буклеты с содержанием пробудительного свойства. В общем, Рита ничего против не имеет, ей даже было одно время интересно, что же такого в этой организации, если она стала такой популярной. Но, изучая вопрос, она поняла, что вся их теология и пр. пр. не для Риты. Рита долго посмеивалась над рассказом одной знакомой, которой Свидетели предлагали присоединиться к ним. "Если вы будете с нами, то попадёте в Рай", - говорили они. "А если я не буду с вами?" - спрашивает знакомая. "То тогда вас вообще не будет", - отвечают Свидетели. А знакомой только это и надо. Хех. В общем, пришествие Христа в 1975 году не состоялось, теперь Свидетели ждут Апокалипсиса. "Ещё чуть-чуть, и прямо в Рай, и жизнь с нами в кайф", ахха
Николай Шальнов: тэги: нарциссизм, ролевые игры "Доблесть - это дюжий малый, который идет напролом". Вальтер Скотт Эту барочную композицию можно обозвать "Айвенго Херов". "Херов" - это фамилия, не подумайте =) Наглядно демонстрирует то, что Рита протыкает дутые репутации не только Прытким Пером. Были ещё фотки, но там Рита напоминала ангелка с "Экстаза святой Терезы", выглядело это ошеломительно помпезно, посему она не рискнула эти фоты выложить.
Николай Шальнов: тэги: ролевые игры Рита завершает приготовления к ПРИ "Дети волн". Выглядит это весьма забавно: всё перевёрнуто с ног на голову, Рита посреди этого безобразия пытается сообразить, что ей нужно, а что нет долгой осенней ночью. В прошлый раз она едва не отморозила себе то, что не следует отмораживать, но, впрочем, одна из положительных сторон ролевого туризма - это закалка, в общем, порой это весьма полезно. Ведьмин набор-2:
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно, сказки о любви Из поэмы Анны Ахматовой "Энума Элиш" (или Сон во сне) Г о л о с: Будь ты трижды ангелов прелестней, Будь родной сестрой заречных ив, Я убью тебя своею песней, Кровь твою на землю не пролив. Я рукой своей тебя не трону, Не взглянув ни разу - разлюблю, Но твоим невероятным стоном Жажду, наконец, я утолю. Ту, что до меня блуждала в мире, Льда суровей, огненней огня, Ту, что и сейчас стоит в эфире. От нее освободишь меня. <...> Никого нет в мире бесприютней И бездомное, наверно, нет. Для тебя я словно голос лютни Сквозь загробный, призрачный рассвет. Ты с собой научишься бороться, Ты, проникший в мой последний сон. Проклинай же снова скрип колодца, Шорох сосен, чёрный грай ворон, Землю, по которой я ступала, Желтую звезду в моем окне, То, чем я была и чем я стала, И тот час, когда тебе сказала, Что ты, кажется, приснился мне. [И] Но в дыхании твоих проклятий Мне иные чудятся слова, Те, что туже и хмельней объятий, И нежны, как первая трава. <...> Не тупи напрасно злое жало О неодолимую броню, Не таких и на смерть провожала, Не таких я за руки держала Не такую до сих пор виню. А ты хочешь жгучей каплей яда Отравить мой первозданный рай. Ни тебя, ни слов твоих не надо, Перестань мне сниться! И прощай. II Трижды я была твоей наградой И ты трижды говорил: "Уйди!" Ничего тебе уже не надо, Но от жажды гибнешь на пути. Как смертельно пересохло горло, Как обуглен, как не дышит рот, И какая ночь крыла простерла И томится у чужих ворот... <...> Продолжение тут: Г о л о с: Оттого, что я делил с тобою Первозданный мрак, Чьей бы ты ни сделалась женою, Продолжался - я теперь не скрою - Наш преступный брак. Мы его скрывали друг от друга, От людей, от Бога, от конца, Помня место дантовского круга, Словно лавр победного венца. Видел новобрачною во храме, Видел и живою на костре, Видел и побитою камнями, И забавой в демонской игре. Отовсюду на меня глядела, Отовсюду ты меня звала, Мне живым и мертвым это тело Ты, как жертву Богу, отдала. Ты одна была моей судьбою, Знала, для тебя на все готов, Боже, что мы делали с тобою Там, в совсем последнем слое снов! Кажется, я был твоим убийцей Или ты... Не помню ничего. Римлянином, скифом, византийцем Был свидетель срама твоего. И ты знаешь, я на все согласен: Прокляну, забуду, дам врагу. Будет светел мрак и грех прекрасен, Одного я только не могу - То, чего произнести не в силах, А не то что вынести, скорбя, - Лучше б мне искать тебя в могилах, Чем бы вовсе не было тебя. Но маячит истина простая: Умер я, а ты не родилась... Грешная, преступная, пустая, Но она должна быть - наша связь! О н а: С каждым разом глуше и упорней Ты в незримую стучался дверь, Но всего страшней, всего позорней То, что совершается теперь. Даже эта полночь не добилась, Кто возлюбленная, кто поэт, Не погибла я, но раздвоилась, А двоим нам в мире места нет. <...> Г о л о с: <...> Ту одну слезу с твоей ресницы, Эту горечь выпить мне позволь. Мне довольно слушать небылицы И в груди лелеять эту боль - Об одном тебя молю - позволь Выпить ту слезу с твоей ресницы. Талисманом сладостным ее Тайно пронесу я через годы, Как залог бессмертья и свободы, Как благословение твое. <...> Мы до того отравлены друг другом, Что можно и погибнуть невзначай, Мы черным унизительным недугом Наш называем несравненный рай. В нем все уже прильнуло к преступленью, К какому? Боже милостив, прости, Что вопреки Всевышнему терпенью Скрестились два запретные пути. Его несём мы, как святой - вериги, Глядим в него, как в адский водоём... Всего страшнее, что две дивных книги Возникнут и расскажут всем о всём.
Николай Шальнов: тэги: ролевые игры Побывала Рита на ролевой игре. Ну, что сказать... Было круто. Отчёт разобью на два поста, ибо много букв. Отчёт о ПРИ "Дети волн" Мастера - Василий Солдатов и Наталья Низкодуб Часть 1. Прежде, чем начать сию летопись, я задумался, каким способом и какими средствами мне следовало бы выразить непередаваемые ощущения от прекрасной ролевой игры "Дети Волн". Чтобы составить себе относительно завершённую картину того, что произошло на полигоне, я остался вместе с некоторыми игроками, дабы память о великих и достойных делах как христиан, так и язычников, не остались в забвении. Материала было более, чем достаточно, и я, чтобы не запутаться окончательно в перипетиях произошедшего на одиноких островах, решил вести повествование от лица послушника, перемежая его с собственными выводами и размышлениями о произошедшем. *** Молодой послушник Освальд направлялся вместе со своим проводником на небольшой лодчонке с весьма небольшим своим скарбом к одному из многочисленных Гебридских островов. Стояла ветреная погода, алое марево заката уже догорело над горизонтом, и было так спокойно, как бывает обычно перед бурей, но бури не было. Единственным, что привлекало внимание, был высокий красноватый столб света со стороны острова, к которому приближался послушник, вырвавшийся, казалось, из какого-нибудь вулкана - так он был неестественно красен. Эта панорама, живо напомнившая молодому Освальду страшные сказки о морских жителях, которые он читал в языческих книгах, приносимых иногда ему братом Бенедиктом, врезалась в его память и осталась там надолго. Мерный плеск волн и стук вёсел в уключинах вскоре убаюкали Освальда, и он погрузился в дрёму, выронив из рук чётки. Шкрябнувшись о дерево, они застыли, точно неведомая, экзотическая змея, приготовившаяся ужалить. В этом сне Освальд пробирался туманными тропами по горному склону какого-то большого острова - судя по тому, что он увидел с вершины горы, это был именно остров. Разодрав свою накидку о корявые сучья, спотыкаясь на каждом шагу о корни, он, в конце-концов вышел на какую-то поляну, узкая тропинка от которой бежала к недалёкому берегу. Был слышен шум прибоя, щебетали птицы, стрекотали кузнечики, большие жёлтые цветы повернули свои венчики в направлении солнца. Дом выглядел ухоженно, хотя казалось, что он только недавно покинут. Освальд зашёл в дверь и обомлел. Посреди опрятной горницы лежали на полу мертвецы, их трупные лица поражали застывшей на них гримасой ужаса и боли. У одной из девушек, совсем ещё молодой, глаза были раскрыты, и в них застыл непередаваемый ужас, такой, что у Освальда в буквальном смысле сердце ушло в пятки. Тем временем на солнце накатили тучи, и комната погрузилась в полумрак, придавая ужасающей картине ещё более мрачные очертания. Неясно было, что вызвало этот кошмар к жизни, но одно было понятно: долго находиться в этом проклятом месте было бы опасно для рассудка. Выбежав из дома, Освальд побежал прочь, в сторону морского берега. Пошёл мелкий дождь, море бурлило, сильный ветер раскачивал верхушки деревьев; их скрипу вторил грай ворон, как будто нарочно появившихся в этих местах, чтобы своим отвратительным криком проводить в последний путь души несчастных. Раздвинув береговые кусты, Освальд выбежал к кромке прибоя и, обессиленный от страха, упал на песок. И тут он увидел ЭТО. Это невозможно было передать словами, такое могло существовать лишь в больных, кошмарных фантазиях монаха-отступника, которых стены монастыря сдавили, будто реторта алхимика - вязкое, немое вещество. Послушником овладел страх, природа которого была неописуема и неподвластна пониманию, и единственное, что он мог сделать со своей волей, так это приказать ей выжать последние силы из уставшего организма и броситься прочь, прочь, куда угодно, лишь бы не видеть ЭТО, что несло с собою одни лишь только смерть и разрушение. Дикий вопль, пронзительный и ужасный, несравнимый ни с одним из голосов живущих на земле и ведомых Освальду существ заполнил собой пространство, так, что у послушника заложило уши. ОНО шло по пятам, не отставая, не умаляя шаг, и казалось, что с каждым шагом Освальд сам лишался остатков разума и рассудка, будто ЭТО, идя по следам несчастного, забирало у него последние силы. Освальд споткнулся, и его отчаянный крик захлебнулся в рёве ветра. Продолжение тут: Лодчонка стукнулась о прибрежное дно, и Освальд проснулся. Его ещё терзал страх пережитого во сне, он трясся мелкой дрожью, а сердце, казалось, сдавило так, что он едва мог дышать. Оно колотилось, овеянное тем отвратительным ощущением минувшего кошмара, что порой мрачит нам настроение не целый день. - Вот мы и на месте. Видите тот замок, на вершине холма? Вам туда. Идите прямо, пока не увидите развилку - вы её не пропустите. Сверните налево, и ещё раз налево, а потом - прямо, и дорога выведет вас прямо во владения ... Наш духовный отец - человек весьма набожный, верит в то, что говорит, и говорит то, что думает, и, хотя мне и непонятна его странная вера, ясно, что он безобидный, хотя и на него порой находит что-то... Расплатившись с перевозчиком, Освальд пошёл в указанном направлении. Остров был удивительно хорош, природа вокруг радовала глаз, так что даже кошмары сновидения вскоре померкли перед умиротворяющим спокойствием раскинувшихся пейзажей. Заросший лесом остров венчал большой, лысоватый, поросший наверху одной только невысокой травой холм, и на нём выделялась приземистая крепость, не лишённая, впрочем, изящества, заснувшая, подобная огромной хищной птице, в своём высоком гнездовании. Замок встретил Освальда довольно приветливо: поскольку народу в этом месте жило немного, все были рады новоприбывшему и рассматривали его, как морское диво. Освальд был по природе своей немногословен, и привык больше слушать, чем говорить, поэтому вскоре он узнал от своего нового настоятеля - высокого, черноволосого человека, весьма приятного в обращении, что местные жители в большинстве своём - люди миролюбивые, хотя и язычники и нечестивцы, что промышляют они по большей части своей охотой на тюленей, выходя в спокойную погоду в море, и о том, что заправляет всем на острове тан, должностное лицо, получающее указания непосредственно от графа, которому принадлежали эти острова. Впрочем, Освальд быстро смекнул, что духовная власть сосредоточена в руках его теперешнего настоятеля, человека и умного, и сообразительного, и хитрого, как иезуиты, наставлявшие Освальда в обучении. Освальд был жаден до новых впечатлений, поэтому святого отца он слушал вполуха, рассматривая великолепный вид со скалы на море, открывшийся ему из окна кельи настоятеля. Тот говорил что-то про язычников с соседних островов, да о богомерзкой старухе, которой не иначе как дьявол наделил странной способностью лечить людей от всяких хворей - знахарка поселилась недалеко от замка, в глуши у водопада, и редко выходила из дому, разве что тогда, когда ей нужны были новые травы и коренья для своих сомнительных отваров. "И сатана может принимать облик ангелов света", - высказал своё мнение святой отец, протягивая ноги поближе к огню и попыхивая большой резной трубкой необычной формы. - Здесь каждый может найти занятие, как говорят язычники, по душе, но поскольку наши души призваны служить Господу нашему, сегодня же я призываю вас на мессу, где будут причащаться эти недавние новообращённые. По-видимому, он имел в виду рыбаков, что пришли советоваться с таном и ожидали его появления в большой гостиной зале замка. Они имели усталый вид, от них пахло рыбой и ещё чем-то морским, один держал в руках незнакомый Освальду предмет, напоминающий рыболовную снасть. Они странно поглядели на послушника, и ему даже показалось, что кто-то отпустил в его сторону не особо лестную фразочку, что-то вроде: "Вот, ходят, коптят небо свои кадилом, попробовали бы в море выйти, поудить". И добавил какое-то незнакомое слово, видимо, чисто островное, таким тоном, что это больше смахивало на проклятье, чем на приветствие нового человека. Впрочем, послушник пропустил это мимо ушей, памятуя наставление в вере своих друзей, ныне разошедшихся в послушание по всем концам Великих Островов, прощавших ему даже серьёзные провинности. "Кто мы такие, чтобы осуждать?" - часто думал Освальд про себя, и поэтому не придал этому особого значения. Остаток дня пролетел незаметно. Вскоре молодой послушник уже стоял в помещении, приспособленном - не без искусства - для проведения ритуалов протестантского богослужения, и святой отец, закончив краткую проповедь, сообщил "нечто важное", как он говорил, для всех без исключения островитян. - До меня дошли слухи, - говорил он, - что богомерзкие язычники, живущие неподалёку от нас, на соседних островах, продолжают вести свои отвратительные обряды, тесать камни для капищ своих идолов и жить в мерзости разврата, посему призываю вас, дети мои, к бдительности. Берегите свою душу, бессмертие которой зависит от веры вашей, и от того пути, которым вы идёте. Вспомните, что я говорил вам про царей Израильских, ступайте стопами Господа нашего Иисуса Христа, и все чтущие Господа, Бога богов, пойте и славьте, ибо вовек милость Его. Причаститесь, дети мои. После причастия, когда рыбаки испросили у святого отца, которого, кстати, все звали "отец Сеорас", благословение, и направились на промысел, благо стояла прекрасная погода. Прогуливаясь с Освальдом по двору, отец Сеорас сказал, что к Освальду у него есть отдельное наставление. - Сын мой, мне следовало тебе сказать, как честному христианину, что миссия моя, в согласии с Божьим Промыслом, отнесла мою лодку, когда я плыл на соседний остров, к небольшому островку в полумиле от этой земли, где я обнаружил вещи странные, и пугающие, и богопротивные. Надеюсь на вашу помощь, когда придётся мне сражаться с самим диаволом и крестить огнём и водой отвратительнейшее из капищ, которое мне только доводилось видеть, дабы избавить эти места от скверны. У Освальда пробежали мурашки по спине. Ему никогда ещё не приходилось сталкиваться в открытую с язычниками, тем более, что он никогда не видел ни обелисков, ни идолов, ни резных столбов, коими те обычно венчают места своего поклонения, и перспектива встретиться лицом к лицу с возможной опасностью, или увидеть то, чего, возможно, не видел ни один из тех молодых священников, с которыми он имел знакомство, показалась ему весьма заманчивой. После обеда, когда тучи затянули небо, святой отец сообщил Освальду, что пора выходить. Освальд был налегке, он захватил с собой только небольшой кинжал - подарок одного пресвитерианина, с которым он в своё время весьма сдружился. На гарде этого кинжала сиял рубиновый крест. Уже в лодке он вспомнил, что забыл в замке молитвенник, однако святой отец уверил его, что знает все необходимые молитвы наизусть. - Мне отчего-то кажется, что это кто-то с нашего острова тайно возносит молитвы проклятым божкам. С других островов добираться до этого места затруднительно, а вот с нашего это не представляет собой особой сложности, - говорил отец Сеорас, налегая на вёсла. - Но сегодня мы очистим это место от адова посягательства. Когда они подплыли к острову, погода ухудшилась, и Освальду подумалось, что возвращаться в замок будет более чем затруднительно. Однако бодрости духа ему придал неунывающий святой отец, который, на ходу распевая молитвы, петлял одному ему ведомыми тропками по заваленному буреломом и заросшему буйной растительностью необитаемому островку. Каменистый, изрытый ущельями, он был совершенно не пригоден для житься. Издалека один из его утёсов напоминал рог какого-то неведомого чудовища, может, поэтому у этого острова не было даже названия. Вскоре они доши до того, что святой отец называл - Вот мы и на месте, - весело сказал он, доставая крест и флягу со святой водой. - А "где двое или трое собраны во Имя Мое, там Я посреди них". Не видать нечистому теперь покоя, и, думаю я, скоро отсюда уберутся все, кто служит Ваалам и Вельхиорам. С этими словами отец Сеорас принялся читать молитвы, отдельные стихи из Библии и даже несколько текстов экзорцизма, обильно опрыскивая пещеру святой водой и осеняя её крестом. Здесь следует сказать о том, как выглядело это место. Капище представляло собой небольшую пещеру, достаточных, однако, размеров для того, чтобы в ней свободно могли уместиться десять человек. Жертвенный стол был выточен неизвестным мастером ихз цельного куска гранита и установлен на естественном возвышении. На стене висело пара факелов, освещавших пространство; их блики играли на резных гранях непонятных символов, которыми была испещрена плита. В глубине стены, опять же, в естественном углублении, находился не то очаг, не то жаровня, угли в котором ещё не угасли, как если бы здесь кто-то побывал до их прихода сюда. - И вот что удивительно, - заметил отец Сеорас, - Сколько бы раз я не приходил сюда в попытках обнаружить отступника или отступников, если их несколько, я всякий раз натыкаюсь на это зрелище: остывающие огни жаровни и запах морских водорослей, которыми здесь, кажется, пропитано всё. И действительно. В воздухе стоял до приторности солоноватый запах, как если бы пещера находилась на дне морском, а не в скале, на которой ничего не росло. Завершив обряд изгнания бесов, святой отец повёл Освальда теми же тропами, какими он привёл его сюда, попутно делясь с ним своими размышлениями о том, какому идолу мог быть посвящён этот алтарь, и какие люди так боготворят своих истуканов, что не боятся штормов и приезжают сюда в любую погоду - поддержать и дать пищу для жизни своему кумиру. Часть 2. Вернувшись в замок, не без труда добравшись до него через бушующее море под небом, которое вот-вот должно было разразиться грозой и ливнем, Освальд и святой отец, передохнув, отправились вместе с охотниками на тюленей в сторону бухты. Освальд пытался разговориться с этими немногословными людьми, но они мало что понимали в догматах веры, а больше послушнику не о чем было говорить с ними. Когда он напоследок призвал их слушать слово Господне ("Всякий, - говорил он, - кто отречётся от него, будет подвержен напастям, когда слово в нужде отречётся от заблудшего"), его довольно резко попросили выражаться попонятливее, а отцу Сеорасу наговорили, что его служка, де, исходит грехом гордости и слишком выпендрист для служки. Освальду хотелось сказать, что протестантизм уравнивает служащих Господу в правах, но подумал, что эти крестьяне отчасти правы, упрекнув его в гордыне, и промолчал, а от отца Сеораса ему пришлось выслушать отповедь о том, что столь молодому юноше следовало бы сдерживать себя, поскольку ему ещё многому предстоит научиться. После того, как отец Сеорас с Освальдом отстали от рыбаков, Сеорас негромко сказал послушнику: - Неплохо бы держать ухо востро с этими полуверцами... Они не обращены до конца, во всяком случае, в душе, и кто знает, чего ожидать от них. Так что будь бдителен, сын мой! Освальд напрягся. Он и без того ощущал себя, несмотря на все события, что произошли с ним за последнее время, довольно нервно, а вот теперь его душу смутило подозрение. Это не самое угодное Господу чувство омрачило ему весь вечер, и только усилием воли, прочитав молитву и перекрестившись, ему удалось если не избавиться, то хотя бы притупить его. "Во всяком случае, они же простые рыбаки, которые зарабатывают на жизнь своим морским промыслом, чего же ожидать от этих тёмных людей, которые впервые приняли причастие?". Между тем погода стояла благоприятная для ловли рыбы, попутный ветер способствовал тому, чтобы можно было выйти в открытое море, и, когда рыбаки отплыли, святой отец и Освальд ещё долго стояли на берегу под прохладным и мягким ветерком, который нежил щёки, и озирали великолепную панораму, раскинувшуюся по обе стороны от бухты. - Тишь да благодать, - промолвил Освальд. Внезапно он увидел, как из леса вышла какая-то старуха с большой сумой. Кряхтя и причитая, она наклонилась, и, стоя на опасном возвышении, пыталась сорвать какую-о травинку. На вид было непонятно, кем была эта старуха - язычницей или христианкой, но по описаниям отца Сеораса послушник сразу узнал в ней знахарку: её видавший виды дорожный плащ был усыпан репейниками, которые в этой части острова росли в превеликом изобилии. На рясе святого отца их тоже поднабралось изрядно, и Освальд потратил добрые полчаса, чтобы отряхнуть её от цепких головьев. - Да, она самая, - заметив её по направлению взгляда Освальда, сказал святой отец. - Уж и не знаю, что с ней делать... Обращать - так ещё неизвестно, чем всё это дело обернётся для нас... И всё же наставлять нечестивых и просвещать язычников - наш святой долг, так что скоро и до неё дойдём. Я уже знаю, где она живёт, а вот вчера она сама приходила к тану по какой-то его просьбе. - Не слышали ли вы о морском народе или о тех странных существах, что обитают у побережья? - решился, наконец, спросить Освальд. Он слышал о том, о чём переговаривались рыбаки, и ему было необычайно интересно узнать, располагает ли его наставник сведениями о странных силах, во множестве своём, как уверял его приятель Бенедикт, расплодившихся по всем просторам Туманного Альбиона и прилегающим к нему островам. Но святой отец явно не был настроен обсуждать это. - Не стоит обращать внимания на языческие суеверия, сын мой. Народы здешних мест столь невежественны, столь темны, что могут привязать свои неудачи, неурожай или плохую погоду хотя бы к карканью той вороны, что сидит сейчас на дереве над нами, и сказать, что она - исчадие тьмы. И, даже зная то, что зло принимает разные обличья, и дьявол хитёр на изменение личин, Свет Божий воссияет во всей славе над полем битвы, где Сатана будет в конце-концов повержен. Но Освальд не унимался. Он любил слушать рассказы Бенедикта и языческих чудищах, которых тот почерпывал из рассказов старожилов и в древних книгах, и ему не хотелось разуверится в том, что хранила народная память вот уже множество веков. И Освальд рассказал отцу Соеорасу о своём сегодняшнем сне. Но на это святой отец лишь пожал плечами и добавил то же самое: "Не стоит придавать снам такое значение, сын мой". Неудовлетворённому послушнику только и оставалось, что делать предпложения касательно того, что он услышал от охотников на тюленей. Как уже говорилось, опыт научил его не оставлять без внимания подобные рассуждения, но спросить о отца Сеораса, что это за красноватое свечение над океаном смущает око после восхода солнца, он не решался, подумав, что, надоев наставнику вопросами, он введёт его ненароком в греховное состояние гнева. Вернувшись в замок, Освальд стал перебирать свои вещи. Их было немного, и ничего особенного среди его скарба не было, кроме древней Библии - его самого заветного сокровища. Помолившись, послушник прилёг вздремнуть, но тут как раз вернулся святой отец с сообщением, что улову сегодня предостаточно, чтобы можно было позволить себе немного отдохнуть даже от тех дел, к которым они не имели отношения, и позвал Освальда с собою на прогулку, где до самого вечера потчевал его проповедями и речами. Вернулись они довольно поздно, и в замке их ожидал сюрприз. В гостиной тана стояли рыбаки, а рядом с ними - молодая девушка, судя по всему, нездешняя. Её растрёпанные волосы рассыпались по плечам, а голосок был тонким-тонким, что немного смутило послушника, привыкшего не обращать на красоту девиц внимания из боязни нарушить обеты, которые он принёс когда-то. Но девушка была мила той естественной и простой красотой, которая не внушает обычно греховных помыслов, а заставляет только проникнуться жалостью к своим злоключениям, как это, наверное, бывает со всякой подлинной красотой. Охотники сообщили, что обнаружили девицу, бродящую вдоль морского берега. Когда отец Сеорас стал расспрашивать её, кто она, откуда и куда держит путь, та ответила, что её семья погибла, а вот теперь она потеряла ещё и сестру, и в её поисках заплыла на этот остров. Её лодка разбилась, и она не знает, что ей делать дальше, ведь она оплыла все близлежащие острова, и этот - последний, где она надеялась разузнать хоть что-нибудь. - Оставьте нас наедине, я поговорю с ней, - велел святой отец, и надолго заперся с ней в келье. От замка до моря было совсем недалеко. Как уже писалось, замок окружал большой лес, на одной из полян которого молодой послушник Освальд уговаривал отпирающуюся девицу Энию, как она себя назвала, принять крещение и спасти, тем самым, свою грешную душу. - Ты и понятия не имеешь, какую жизнь ты ведёшь сейчас, - пытался он объяснить ей то, что когда-то пережил сам. - Ваши боги гневливы и злопамятны, милость же Господа нашего не знает границ. Он принёс себя в жертву, чтобы все наши грехи забылись, и мы надеялись на жизнь вечную. Отыди, сестра, от этих лисиц, что петляют лихо в лесу заблуждений, и заманивают смелого охотника на скалы, возымей же веру и открой ей своё сердце... Так и иными благозвучными словами и проповедями он увещевал девушку, к которой проникся неожиданным участием, как если бы она нуждалась в помощи большей, чем в помощи в поисках потерянной сестры. Они и не заметили, как резко ухудшилась погода. Буквально из ниоткуда налетел сильный ветер, и внезапно Освальд услышал нечеловеческий вопль, тот самый, который он слышал в одном из самых кошмарных своих снов, том самом, что омрачил его первое появление на этом острове. Небеса разразились молниями, а спустя минуту послушник и девушка увидели одного из рыбаков, что есть силы бегущего в их сторону. - Спасайся, кто может! Это сам морской дьявол! Он крикнул что-то ещё, но его голос перекрыл тот же самый дикий вопль. - Аах! Бежим отсюда, это Накилеви! - пыталась перекричать рёв ветра девушка-язычница. Освальд не успел спросить, что это такое - Накилеви, как сердце его заполнил мертвящий ужас, которому невозможно было дать название и невозможно было сравнить ни с чем. А спустя несколько секунд в прорехах деревьев он увидел ЭТО. Пару секунд его словно парализовало, а затем он бросился в чащу за Энией в чащобу, подстёгиваемый мощным стремлением спастись, куда угодно деться, но только подальше от обуявшего его кошмара. Это было самым страшным, что когда-либо переживал послушник: воплощённый ад преследовал его до тех пор, пока он, споткнувшись о какой-то корень, не упал в траву и не потерял сознание. Очнулся он в месте, которое не знал и не видел ещё, где-то в глубине острова, как он полагал. Вокруг стояла мертвенная тишина. Ветер утих, но сердце его бешено колотилось. Каким образом он сумел избежать смерти - не иначе, чем смертью концом существования встречу с ЭТИМ назвать было нельзя. Едва держась на ногах, он направился вдоль ручья, протекающего поблизости, вниз по его течению. Сознание сумело подсказать ему, что только так он может выбраться из леса и набрести хотя бы на подобие человеческого жилья. И он не ошибся. Вскоре он увидел небольшой водопад, падающий со скалы, а рядом с ним, на берегу - старую хижину, видавшую виды, в которую он и постучался, не ожидая услышать ответ, поскольку хижина казалась ветхой и необычайно старой. Но на этот раз ему повезло. Из двери выглянула бледная старуха, перепуганная, наверное, не меньше, чем он сам, вся увешанная странными ожерельями, талисманами и оберегами; вдоль пояса у неё вилась поросль молодого лука, собранного, по-видимому, в огороде, примыкавшем к правой стене хибары. - Заходи, да побыстрей, - шепнула она ему. В хижине было жарко, натоплено и пахло разнотравьем. С потолков свисали засушенные гроздья дикого чеснока, по полкам разложены пучки мяты, вербены, крапивы и букетики ноготков. - Я вижу, ты недавно на острове, - проницательно заметила знахарка (а это была именно она, после того, как Освальд немного успокоился, он узнал её). - Бывает, бывает. Помню, какого страха я натерпелась, когда увидела Накилеви в первый раз. - А что такое - это Накилеви? Или этот? - осипшим голосом спросил послушник. - О, это самое страшное, самое отвратительное, что только могла породить природа, - поморщившись, ответила та, не скрывая лёгкой дрожи в голосе. - Это - воплощение сатаны в его самом омерзительном его обличье... - Это я уже понял, - сообщил Освальд, отхлёбывая из деревянной чаши восхитительного травяного чая и согревая связки. - А откуда оно появилось? - Это долгая история... Говорят, кто-то очень давно прогневал морское божество, и они в наказание наслали на эти земли Накилеви; другие думают, что оно поселилось в морских глубинах с незапамятных времён, деля морские глубины с шелки и финфолк. Но, если те хотя бы живут сами по себе и никого не не трогают, то это исчадие ада стремится уничтожить всё на своём пути, не разбирая, кто ты - человек, животное, католик ты или язычник... - А вы, госпожа, кому поклоняетесь? - спросил Освальд. - О, моя сила исцеления исходит от матери Земли, от корней гор. Мать говорила мне, что этот дар переходил к нам по женской линии ещё с тех времён, когда боги населяли эту землю и делились своими знаниями с живущими на ней людьми. Я пророчествую, исцеляю, я могу заговорить погоду, если это надобно морякам. Знаю, что твой покровитель свысока смотрит на древнюю магию, считает её невежественной верой и пережитком прошлого, однако ему, как и многим другим, кто бывал на этой земле с целью насаждения своей религии, чуждо понимание сути вещей, той самой, что правит круговоротом всего в природе... Моя власть - это гармония с матерью лесов и рек, и, к неудовольствию твоего наставника, как бы он ни старался, избыть её полностью он не сможет, поскольку она древнее всего, и будет существовать, пока звёзды не упадут с небес... - А шелки... И финфолк - кто они? - полюбопытствовал паренёк, который начал понимать, что наконец-то нашёл человека, с которым можно было свободно говорить на эти темы. - Шелки - это просто тюлени, но они обладают разумом. Они никогда не нападают на людей, но бывали случаи, когда шелки стили за убитую родню - ведь их так просто перепутать с животными... Кому-то это покажется странным, особенно новоприбывшим, однако эти существа умеют говорить, если выйдут на сушу, и не могут вернуться обратно в воду, если их шкуру украли, когда они выбираются на отмели понежиться в лунном свете или потанцевать на полянах в лесу, когда луна становится круглой, как лепёшка... Финфолк - это отвратительный морской демон, король подводных царств. Он нечасто появляется среди людей, его владения - обширные чертоги, составленные из остовов потопленных им кораблей. Он собирает богатства, которые моряки перевозят с острова на остров или завозят к нам из разных стран, чтобы его супруга, безмерно любящая роскошь и драгоценности, могла потешить своё тщеславие перед другими обитателями глубин. Вот, что я скажу тебе, мой мальчик: старайся не попадаться ему на глаза, недавно я сама едва не погибла, неожиданно встретившись с ним на побережье. Порасспрашивав колдунью о том, что занимало его мысли последние несколько дней, Освальд, поблагодарив её за доброту и расспросив о том, как добраться до замка, отправился обратно. По дороге он пытался переварить всё то, что ему сообщила мудрая женщина. "Значит, эти демоны и впрямь существуют! Значит, не врут все древние легенды, и живы они, и святой отец был неправ, когда советовал мне забыть о них... Кто знает, чем обернётся всё то, что происходит сейчас на островах? Надо обязательно попытаться хотя бы дать намёк Сеорасу, чтобы он был настороже и не видел суеверие во всём, что говорят здешние жители!",- думал послушник. Подходя к замку, Освальд увидел одного из моряков, бродящего по лесу. Тот тоже увидел его и махнул рукой. У парня отлегло от сердца, когда он увидел Брана живым и невредимым. "Пронесло", - подумал он. Но, когда он миновал охотника, он внезапно почувствовал сильный удар в спину, свалившего его с ног, и последним, что он услышал, был голос Брана: - Извини! Холодное лезвие охотничьего ножа скользнуло по горлу Освальда, и он провалился в темноту.
Николай Шальнов: тэги: ролевые игры Вторая половина отчёта о ПРИ "Дети волн" Часть 3. Очнулся Освальд в своей комнате, на кровати. Шея ужасно болела, ныла спина в том самом месте, где по ней приложился Бран. К послушнику постепенно стала возвращаться память. Шея его была перебинтована, рядом на столике стояли бутыли и склянки с каким-то жидкостями, терпкий запах стоял в воздухе. Несколько минут спустя в комнату вошла знакомая ему знахарка. Она жестом приказала ему молчать. Ведунья сделала странный жест. Освальд почувствовал приятное тепло, разлившееся в груди и в области шеи. Боль ушла. Тахра (так звали знахарку) сняла повязку с шеи послушника. Освальд провёл рукой по коже. На ней не было даже шрама от раны. Освальд был в недоумении и восторге перед чудодейственным искусством целительницы, и долгое время подбирал слова, чтобы выразить то, что снизошло ему в сердце. Та же, собрав свои склянки в суму, удалилась до того, как он смог произнести хотя бы несколько слов благодарности. - Повязку одень обратно и походи с ней для вида хотя бы пару дней, - напоследок сказала она. А вскоре пришёл и святой отец - справиться о здоровье своего подопечного. - Всё хорошо, отец Сеорас, - бодро отвечал ему Освальд. - Я уже готов приступить к своим обязанностям. - Ну что же... У меня как раз есть к тебе поручение. Помнишь ту молодую девушку, которая повстречалась рыбакам на побережье? Так вот. Мы решили оставить её у себя - а куда ей, собственно, деваться? - и выдать замуж за одного из охотников. Упрямица строптивая, как буриданов осёл, но скоро, думаю, Дух Святой победит, и она образумится. Человек этот, Гилмор, неплохого нрава, весьма трудолюбив, и, думаю, вполне достоин стать её супругом. Осталось только взять с неё слово, что она не отступится, и будет верна учению Господа нашего Иисуса Христа до скончания дней. Вот ты и поговори с ней, а заодно приготовь всё, что необходимо для венчания. Освальд нашёл Энию в одной из комнат замка, где та сидела, смотря в одну точку. - Ну, что ты решила, сестра моя, - неуверенно начал он, видя состояние девушки. Ему было знакомо это чувство, однако он не хотел показаться слабым. - Я не знаю... Я ничего не знаю... Предать веру своих предков, чтобы вступить в мир, который мне совершенно не знаком... И какая свадьба может быть на руинах моей жизни, если память о погибших ещё жива, и так же жива надежда на то, что моя сестра, быть может, умирает от голода где-то на островах, найдётся? Послушнику ничего не оставалось ответить, кроме как утешением: - Смирись, сестра моя, плоды смирения бывают слаще мёда. Если на то будет Воля Господня, твоя сестра вернётся к нам, если ей суждено погибнуть - то к чему подвергать риску себя? Ты жива, и живи, как заповедал нам Отец наш небесный. К чему роптать на промысел Божий, если в лице нашего святого отца Он уготовил тебе проводника в новую жизнь, несравненно более прекрасную, нежели та, которую ты оставила в прошлом? Жизнь во Христе - это рай на земле, и довольствуйся тем, что луч благодати ниспал к тебе в духу с этих хмурых небес. - Мне нужно подумать... Хотя мне и всё равно, что будет со мной, я боюсь, что вместе с отречением от предков умрёт и последняя моя надежда на возвращение Нары. И Эния отвернулась к окну. Оставив её, Освальд спустился вниз. В гостиной он столкнулся с ещё одним, более странным событием. Охотники привели к тану странное создание. Внешне оно казалось человеком, но его манера вести себя и странное выражение лица, похожее на выражение лица безумного мечтателя, заставили Освальда думать, что перед ним что-то необычное, что-то, выходящее из ряда вон. - Кто это? - спросил он у одного из рыбаков. - Мы сами ещё не знаем. Эта девушка (внешне это существо было девушкой, только с необычайно гладкой, почти неестественно бледной кожей) пришла к нам на побережье из леса и наблюдало, как мы готовим снасти к выходу в море. И всё время молчало. Мы сочли это подозрительным, и решили привести её к господину. Продолжение тут: Освальд вышел прогуляться перед замком. Стояла прекрасная погода, и солнце заливало яркими лучами всё вокруг. Казалось, природа своей безмятежностью убаюкивала этот затерянный в океане остров. Вспомнив о поручении святого отца набрать ключевой воды, послушник направился к холодному ручью, бьющему неподалёку, и внезапно услышал крики и топот бегущих ног. Оглянувшись, он увидел недавнюю пленницу, бегущую по направлению к морю, а за ней - охотников на тюленей. Бросив ведро, Освальд побежал за ней, не щадя ног. Он уже почти догнал её, но споткнулся о корягу в прибрежных кустах, и углядел только, как девушка подобрала что-то на берегу, облачилось в это, и, обратившись в странное создание, напоминающее тюленя, только несколько большего размера, прыгынула в воду. Только её и видели. Раздосадованные охотники бродили по берегу и выспрашивали у Освальда о том, не увидел ли он ещё чего-нибудь странного. Парень понял, что видел обращение шелки, и это открытие было для него не менее удивительным, чем столкновение с Накилеви. Охотники рассказали ему, что святому отцу пришло в голову расправиться с беглянкой, и та, едва прослышав про это, дала дёру, едва только получила относительную свободу передвижения. Обманув стражника, она вернулась в родную стихию. Позднее Освальд ещё раз заглянул к Энии и рассказывал ей про опыт своего послушничества. Он говорил с ней о том, что у некоторых, как он считал, "неправильных" христиан (то есть, католиков) есть специальные монастыри, где живут люди, полсностью посвятившие себя Богу. Но, вовремя спохватившись, поймав себя на мысли, что он разглагольствует о ереси, замолчал. К вечеру Эния озвучила своё окончательное решение. Она согласна была принять причастие из рук отца Сеораса, и вскоре торжественный обряд её бракосочетания с Гилмором, который уже и не мечтал, что когда-нибудь найдёт замену своей умершей жене. Подавая святому отцу Библию и чашу с вином, Освальд увидел, как на лице Энии играют самые многоразличные чувства, и возблагодарил Бога за то, что не ему выпала пусть и высокая, но честь - обратиться в новую веру. Поймав себя на этой мысли, он спешно перекрестился и забормотал слова покаянной молитвы. Вторая встреча с Накилеви произошла тогда, когда Освальд со святым отцом намеревались направиться в бухту, чтобы благословить охотников. Не пройдя и половины пути, они услышали крик, от которого кровь застыла в жилах, и Освальд кинулся наутёк, памятуя наставление знахарки о том, что спасения от этого воплощённого зла нет в открытом бою. Послушник неплохо владел своим кинжалом, упражняясь в обращении с ним в свободные минуты, но в этот раз помочь неспособна была даже тяжеловооружённая пехота. Отчаянные крики заполонили всё вокруг: люди спасались бегством, и послушник, преодолевая животный страх, бросился вслед за святым отцом в траву. Высокая растительность скрыла их от посторонних глаз, но в замок Освальд пришёл раньше, чем благоразумный пастор. Послушник поразился своей смелости - или безрассудству, когда высунул голову из травы и в одиночку отправился обратно, хотя ему и казалось, что прошла уже целая вечность. Нападение Накилеви было предметом обсуждения целого вечера, и даже отей Сеорас уже не мог отрицать то, что есть в мире силы, которым невозможно противостоять святой молитвой. Тан опять поднял вопрос о судьбе предателя, того самого, что ранил Освальда, и который исчез без следа - по-видимому, примкнул к язычникам с соседних островов. Тан взял слово с охотника, что тот самолично приведёт предателя на суд в замок, если он или кто-нибудь из его охотников обнаружит беглеца. Так пролетело ещё несколько дней. Стояла плохая погода, и в море выйти было невозможно. Прояснилось только на четвёртый день, но, когда святой отец в очередной раз отправился с охотниками на промысел с целью отслужить мессу с прошением о благой погоде, на него напали язычникиявивиеся неизвестно откуда, и Освальду пришлось помочь ему добираться обратно в замок. Спасла его опять та же знахарка, естественно, не бескорыстно. Надо отметить, что святой отец долго не желал получать никакой помощи от "неверной", но, видя, что не ровён час - и он не сможет выполнять свои обязанности, он, скрипя сердце, всё-таки в итоге вынужден был на неё согласиться. Исследуя с отцом Сеорасом остров, Освальд наткнулся на старуху, которая однажды уже приходила к ним, предлагая свои "богомерзкие", как выразился почтенный пастор, услуги, в частности, средства для поднятия мужской силы. Святой отец к изумлению многих не выдержал диспута с этой ярой сторонницей языческих верований, и оглушил, а затем и избил её в припадке гнева, так, что та еле ноги унесла, проклиная всё на свете. Следует отметить, что эта ведьма, к которой с большим почтением, несмотря на обращение в святую веру, относились охотники, была весьма мрачного вида: волосы её были растрёпаны, длинны и черны, как вороново крыло, с собой она носила всевозможные изделия для своих волхований, висевшие у неё на поясе и на шее, но внешность, несмотря на свой почтенный возраст, она сохранила вполне сносную, даже изящную. В старинных книгах сказали бы, что она воплотила собой очарованние дьяволессы, и, когда она зыркала своими чёрными глазищами на Освальда, тому становилось немного не по себе - так красота в одеждах зла кажется ещё более заманчивой, но, безусловно, гибельной. Так, сопровождая по поручению святого отца, ведьму в лагерь, Освальд чувствовал, что всё происходящее не к добру. Ведьма кряхтела, жаловалась на жизнь, на погоду и на ревматизм, на жестокое с ней обращение, и злобно поглядывала в сторону протестанского пастора, который обращался с ней не более вежливо, чем в первый раз, разве что не занимался рукоприкладством, а только осенил её и себя крёстным знамением. Ведьма хотела есть, и Освальд, разжалобленный её причитаниями, уже было собирался накормить её, как услышал за окном какой-то шум. И без того ставший подозрительным Освальд на этот раз почуял недоброе, как если бы оно уже стояло на пороге его комнаты. Ведьма тем временем вытащила длинную пеньковую трубку и закурила какую-то траву, от которой резкий запах пошёл по всей комнате. Оставив ведьму одну отдыхать от пережитых ей неудобств, послушник выбрался в сад и заметил тень сначала охотника, которого поначалу принял за лазутчика (парень плохо видел в темноте), а затем - и самого лазутчика, который прятался где-то за деревьями. Вознамерившись уже разобраться, что проходит, испросив благословения у Девы Марии, послушник внезапно услышал странные звуки. Они напомнили бы ему о Накилеви, но были менее ужасными и пронизывающими, хотя и столь же зычными и внушающими отвращение. Бросив взгляд в сторону дороги к морю, он увидел там бестию, морское чудовище странного вида, двигающееся на суше хотя и медленее, чем шелки или даже морской дьявол, но всё-таки очень быстро. Освальд опасался за ведьму - ведь она осталась там совершенно одна, и долгое время не решался, как ему поступить и на кого напасть первым: его с обоих сторон окружали неприятели. В это время финфолк (а это был он, вскоре Освальд распознал его) был уже так близко, что убежать или скрыться от него не представлялось возможным - существо оказалось проворным и шустрым, и, если бы не запас святой воды, который Освальд держал при себе на крайний случай, послушнику пришлось бы туго. Обожжённое, существо взвыло, отбежало в сторону и скрылось в кустах. Не без опаски приблизившись к лесу, Освальд обнаружил финфолк, завывающего и обездвиженное. Не долго думая, послушник перерезал ему горло. С исчадием геены было покончено, хотя и сам Освальд был ранен его мощными когтями. Левая рука его безвольно свисала Но из огня послушник попал в самое полымя. Мерзостный, до ужаса знакомый замогильный вопль огласил окрестности: Накилеви снова собирало свою кровавую жатву. Освальд бросился в чащу. Ветви стегали его по лицу, и в итоге он укрылся в кустах у родника, откуда он обычно набирал воды для службы. Когда Накилеви скрылось, Освальд попробовал пошевелиться, что причинило ему невыразимую боль. Было страшно, поскольку он был практически обездвижен. Внезапно Освальд услышал шум шагов и знакомые голоса. Это были Брет и Олан, охотники, которые явно были чем-то встревожены. - Ты видел его? Он где-то здесь... Я видел его, скорее всего, прячется поблизости... - Ладно уже, пошли отсюда, - ответил Олан. - Я знаю, в замке... Несмотря на то, что что-то изнутри подсказывало послушнику, что не стоило выказывать себя раньше времени, он выбрался из кустов. Охотники сразу заметили его. - Ты жив, приятель? - спросил Брет. - Да, всё в порядке, простонал Освальд. - Ранен немного. - Э, дружище, тебе надо с нами в замок, без промедлений... - Я убил финфолк, - ответил, ковыляя, послушник. - Он ранил меня, а потом... Освальд не заметил того, кого он считал верным, незаментно отстал и напал на него сзади, вонзив кинжал ему в грудь. Истекающий кровью закат над бурным морем - последнее, что видел Освальд, верный послушник и набожный пресвитерианин. Заключение Освальд видел звёздное небо, преломлённое через толщу воды. Подводный мир сиял своим многогранным великолепием. Тысячи жемчужин, украшавших подводный дворец Финфолкахим, отражали лунный свет. Тут и там переливались многоцветьем груды сокровищ, собранных Королём Вод за долгое время его царствования в недосягаемых глубинах. Освальд не чувствовал тела, он ощущал лишь прохладные токи глубинных течений. Рядом с ним сидела ведьма, вернее, её дух, за неимением своей трубки рассматривающая большой бриллиант в оправе из серебра. - Хороша жизнь под водой, прекрасно царство его и его огни, - мечтательно протянула она. - Да... - ответил Освалд, думая, что для мытарств это место слишком уж напоминало Рай. - Никогда бы не подумал, что в царстве этих окаянных царит такая красота. - Как ты умер? - спросила ведьма. Освальд честно рассказал свою историю. - Почти то же самое, - грустно проговорила ведьма. Её чёрные волосы разметал водный ток. Идущий из ниоткуда свет придавал её лицу невыразимое очарование. - Видимо, все, кто умирает, попадает сюда... Об этом говорили мне старые ведьмы, те, что учили меня, но в моё время это считали не более, чем бабьими сказками. - По-видимому, они не очень-то ошибались, - ответил послушник. - Это и есть самое настоящее волшебство... Внезапно чей-то голос, зычный и красивый, разлился по всему водному пространству: -Встань и иди, Освальд, и скажи, что недалёк тот час, когда возродяться древние Боги, и Зло, возможно, изыдет из этих мест навсегда. Освальд проснулся на берегу немолчношумящего моря. Волны разбивались у самых его ног. Несмотря на то, что он чувствовал себя уставшим, как от какого-то тяжкого бремени, он чувствовал себя хорошо, да и следов от ран на его теле не было никаких. "Встань и иди", - твёрдо помнил он наказ. И он встал и отправился к замку. И он встретил по пути святого отца, и сказал ему всё, что слышал от неведомого. Сказал так, как если бы это были его слова. И он встретил знахарку, которая рассказала ему грустную историю о том, что её выгнали из собственного дома, ранили, и вот теперь она не желает возвращаться туда, где её несправедливо обидели. Она назвала имя того, кто плохо с ней обошёлся, и Освальд уже поднял свой меч, чтобы идти на того, кто посмел покуситься на кажущиеся теперь неколебимыми истины мироздания, на ту, что воплощала одну из ипостасей первородной магии этих мест, но услышал вдруг гам, грохот и вопли со стороны побережья. Спустя несколько минут всё стало ясно. Всё кончилось. Морской народ, тюлени, успели провести обряд раньше, чем все остальные, и Накилеви был изгнан. И посрамлены были те, кто так беспечно отнёсся к тому, что лежало в основе вещей, в основе всего, что живёт, движется и существует. Торжествуя, восходило огромное светило, омытое в морях для того, чтобы светить своим освежённым ликам обновлённому народу. Обновлённому не только огнём и мечом, но и тем, с чем молодому послушнику Освальду пришлось столкнуться напрямую, единожды в жизни, но это навсегда изменило его. Спустя семьдесят лет он покинул остров уже навсегда, глубоким стариком, стяжав репутацию одного из самых прославленных чародеев в истории Люнна. "Он будет почётным гостем у Морского Короля", - шептали старые люди. Вспыхнула ярким светом и погасла звезда на небосводе, когда ладью с телом Эмриса, Повелителя Бурь, охватило неистовое пламя. Море приняло былого послушника отца Сеораса, Освальда из Килмарнока. Конец. *** Отдельное спасибо всем игрокам за безупречный отыгрыш, наброски которого я, быть может, в ущерб истинному положению вещей, пытался связать в единое целое в этом очерке. Ролевые игры тем и уникальны, что ролевое действие - это живое произведение искусства, этот процесс качественно отличный от любых других и видов искусств. Спасибо большое мастерам - Василию Солдатову и Наталье Никодзуб, которые были долготерпеливы к нам, игрокам, и талантливо координировали всю игру. Правила были хорошо продуманы, это было замечено по ходу игрового процесса, и недопониманий практически не возникло. Быть мастером - это, вопреки расхожему мнению, большая честь. Это трудно. Это увлекательно. Это сугубо творческий процесс. От всего сердца желаю Мастерам побольше творческих идей и вдохновения на создание новых увлекательных сюжетов, чтобы новые миры и новые горизонты открылись им так же, как нам - тайны Великого Моря. С уважением, Огион Летописец.
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно Который раз Рита даёт себе слово, что не будет больше совать нос в "Имена" Флоренского. Несмотря на то, что по своему проникновенному совершенству это сочинение выше всяких похвал, оно слишком совершенно для Риты, которая в своих поисках часто натыкается на нелицеприятные истины, которые лишают очарования всю целенаправленность её помыслов. Да к тому же есть там одно имя, которое Рита, как уже писала, запретила при ней употреблять всем, кто её знает. Она даже на похороны своего приятеля не пойдёт, чтобы ненароком не встретить там этого Волан-де-Морта в юбке. "Чтоб скорбь на сердце улеглась", ведь память тяжела. Евгений Баратынский Имя Есть имя тайного значенья, Невыразимой красоты, В нем все восторги упоенья, Вся прелесть чувства и мечты. Одной душе оно так страстно, Так выразительно звучит, Во всех устах равно прекрасно Языком сердца говорит. Сей звук волшебен, как отчизны Для странника напев родной; Он сладок, как источник жизни В стране безводной и глухой. При звуке сем всегда волненье Тот смертный чувствует в крови, Кто от людей таит мученье И слезы пламенной любви. Всегда стремленьем неизвестным, Полна тоской страдальца грудь, Когда об имени прелестном При нем помянет кто-нибудь. *** Александр Пушкин Что в имени тебе моём?... Что в имени тебе моем? Оно умрет, как шум печальный Волны, плеснувшей в берег дальний, Как звук ночной в лесу глухом. Оно на памятном листке Оставит мертвый след, подобный Узору надписи надгробной На непонятном языке. Что в нем? Забытое давно В волненьях новых и мятежных, Твоей душе не даст оно Воспоминаний чистых, нежных. Но в день печали, в тишине, Произнеси его тоскуя; Скажи: есть память обо мне, Есть в мире сердце, где живу я.
Николай Шальнов: тэги: искусство вечно, старые мастера Гёте сравнивал музыку Баха с вечной гармонией в диалоге с самой собой. Изящная фантазия. Что ещё может растопить сердце?
полная версия страницы