Форум » Дневники персонажей » Дневник Риты Скитер (продолжение) » Ответить
Дневник Риты Скитер (продолжение)
Николай Шальнов: [quote]И они пали в его объятия, и осыпали его поцелуями, и отвели во дворец, где облекли его в дивные одежды, и возложили на его голову корону, и дали ему в руки скипетр, и он стал властелином города, который стоял на берегу реки. И он был справедлив и милосерд ко всем. Он изгнал злого Волшебника, а Лесорубу и его жене послал богатые дары, а сыновей их сделал вельможами. И он не дозволял никому обращаться жестоко с птицами и лесными зверями и всех учил добру, любви и милосердию. И он кормил голодных и сирых и одевал нагих, и в стране его всегда царили мир и благоденствие. Но правил он недолго. Слишком велики были его муки, слишком тяжкому подвергся он испытанию — и спустя три года он умер. А преемник его был тираном.[/quote] Оскар Уальд, "Мальчик-Звезда"
Николай Шальнов: Вариации на известную тему. Драко Малфой отправился в сторону гостинной Слизерина. Ядовито-зелёные свечи колебались в такт его шагам и дыханию. Чего хотел Малфой от того, что он называл "богемным образом жизни"? Абсент, зажатый им под мышкой, предназначался для избранного круга "Друзей Салазара" - слизеринского кружка хогвартской элиты, к которому последнее время примкнул и Седрик Диггори. Пэнси, отчаянно сопротивлявшаяся принятию этой кандидатуры, сидела теперь в углу гостинной, угрюмо перелистывая старинный фолиант. Уж кто-кто, а Пэнси следовала строгим правилам великого основателя, и никогда бы по доброй воле не согласилась бы принять в Клуб постороннюю личность, тем более, что последня относилась к наиболее простодушному и доверчивому из факультетов, из которого выходили, по её представлению, одни простофили и непроходимые тупицы. Проницательность Пэнси не подводила её, но в этот раз она явно заблуждалась: Диггори схватывал на лету такие сложные и глубокомысленные истины, которые с трудом постигали наиболее талантливые волшебники, и даже Малфой, поразивший когда-то Пэнси своим кругозором, блек на фоне своего странного приятеля. Ко всему прочему, Диггори был довольно воспитан и учтив для "пуффендуйского медведя", коим Пэнси поспешно окрестила Седрика. Изучая прошлое пуффендуйского красавчика, Пэнси всё больше убеждалась, что Малфой обладает достаточным вкусом, чтобы взять под свою опеку человека с отличной репутацией. Трусы, слабаки и доносчики на факультете презиралсь и в Клуб Друзей Салазара не подпускались ни на шаг. Пэнси, лучшая из хранителей его традиций, неукоснительно следовала этим правилам. Только с Седриком было иначе. В гостинной было много народу. Даже слизеринец Малфой удивился этому неожиданному скоплению народа, что-то живо обсуждавшему, и, по-видимому, питавшему живой интерес к Драко. *** Иногда Седрику казалось, что он абсолютно одинок на этом свете. Ему думалось, что странные противоречия неизвестно откуда щупальцами пробирались к его сердцу, и целый свет был для Седрика не мил, и прошлое его, полное тайн и преступлений, замаскированных под победы, тянулось к его горлу, намереваясь навечно увлесь Диггори в свои смертельные объятия. Странное время переживал Диггори: величие и определённую симпатию, которых он достиг среди слизеринцев, пятнали странные тени, приносимые им из прошлого, и это прошлое, с его трагическими развязками, не отпускало Диггори, алча увлечь его за собою в небытие. С того самого момента, когда золотое яйцо выдало Поттеру в ванной старост свою тайну, Диггори тщательно скрывал свои непотребные делишки под маской благодушия, и на своём поприще старосты добился немалых успехов. Достаточно было припомнить методику, которую он составил для профессора Стебль: содержательную, с привлечением таких источников, о которых преподаватель травологии никогда и не слышала. Выудив из добродушной Стебль последние тайны преподавания, Седрик утвердился авторитетом в ещё одной дисциплине, сложной и доступной отнюдь не большинству. Часто Диггори задумывался: "Спасёт ли мир красота?" "Учиться ли у мастеров?"... ___ Божеетолучшенечитать (что только не выкинет уставший мозг. А ещё писалась на заказ как песня. Зато видно, о чём думаю, когда жажду любви, бугаг): *что-то функция свёрнутого текста забарахлила* Диггори, ты не со мной... Почему Мир стал так сер и так мал? В море волнений и бед одному Ждать мне... Но ждёт меня зал Грохотом рукоплесканий, и вновь Ждут меня учителя, Ждут и студенты, и Филч, и любовь, Только не ждёшь ты меня. Там моя маска за бледным лицом, Но на лице чувства нет. Песня моя говорит об одном: Горести прошлых лет Стали с твоими всецело одним, Но я омою водой Раны уставших ладоней твоих, Чтобы ты стал собой. Грусть факультета трепещет в глазах, Вся доброта и порок. Там ты прошёл, где ходил Слизерин, Там, где пройти я не смог. Звёзды благословили тебя, Слух преклонила Луна. Слышишь ты всё, но не слышишь себя - В этом ошибка твоя. В сердце взгляни: его струны - лучи В море ночного огня. Я умоляю тебя, не молчи: Знаю, ты слышишь меня. Слышишь печальные песни мои На берегах дальних стран, Там, где сияет всю ночь до зари След от сердечных ран. В мире, где блещет цветная заря В благости светлой печали, В мире, где грусть окаймила тебя Холодными небесами. Хогвартс молчит, в серебристой ночи Слышу часов я бой. Я умоляю тебя: не молчи, Поговори со мной.
Николай Шальнов: Выложу тут пока отрывок из пространной повести о путешествиях влюблённых друг в друга человека и эльфа по просторам Средиземья. Хотел написать что-то основательное, то, в чём чувствовалась бы глубина эрудиции и знание канона (творчество Толкина, Перумова, Еськова и всяких сиквелов и приквелов). А также хотелось отследить психологию эльфов, задачка трудная, но интересная. Интересно, на форуме люди сразу пишут всё на комп, или вбивают? У меня тут с десяток тетрадей, поди ж утруди себя редакцией... Лень - мать всех пороков, мля. _________________________________ - Не знаю, почему у людей и эльфов возникает потребность писать о чём-то, - мягко произнёс Эленве, склонившись над пергаментом. - Раньше я исписывал кипы бараньих кож повестями о доблести падших воителей эпохи Последнего Союза, но почему-то теперь мне хочется сложить песнь о нас с тобой. Часто в нашей душе затрагивается сразу столько струн, да разных, что не знаешь, как выразить такую красоту. Только понимание средств, с помощью которых мы можем это сделать, приходит не сразу. Мудрость выдерживается подобно вину - она вливается затем в добротные новые мехи и радует нас... за совместными помпезными обедами, например. Эленве замолчал. Его речи обычно бывали точны, длинны и проникновенны, но в Лотлориэне всё дышало такой мудростью, что не надо было слов для того, что хотел сказать или выразить собеседник, будь он эльф, человек или кто-то из иных народов Средиземья. Восходила луна, навстречу ей вытягивали свои белые головки звёздные нифредили, наполняя всё вокруг дивным благоуханием. Эльф сидел на ветви мэллорна и вглядывался в звёздное небо, будто надеясь увидеть там что-то. - Единственное несчастье тех, кто избрал путь мира - в создании миров, удивительных и бесконечно изящных, способных скрасить скуку унылого ноябрьского вечера, или исцелить душевные раны уставшего от жизни менестреля. Именно этим я и занимаюсь, - тут он непонятно откуда выудил бутылку мадеры, откупорил её зубами и уже попытался отхлебнуть, как я неожиданно обнял его за шею и потрепал за щёчки. Эльф несколько удивлённо посмотрел на меня. Мои выходки в последнее время казались ему причудами рода человеческого, но, поскольку о любил меня, эти причуды естественно вписывались в тот образ, который он себе создал. Как он и признавался вчера, ночь у Келед-Зарама эльф запомнит теперь до конца времён, до истления вечности. Эльф поцеловал меня и мягко отстранился. Это могло означать только одно: его голова полна мыслей и новых идей, которых он желает излить в форме, доступной для слушателей. Творчество для Эленве было едва ли не важнее любви. Вот он вновь склонился над пергаментом, а вот - из-под его дивных пальцев полилась музыка, которую я считал прекрасной, достойной самого великого чертого из тех эльфийских обиталищ, которых я видел до и после этого. Да и впоследствии, когда нам пришлось расстаться на какое-то время, я мало где слышал что-либо, способное сравниться с игрой на флейте моего Эленве. Я, да и все его слушатели были уверены, что не за горами тот час, когда Эленве признают, по меньшей мере, одним из лучших менестрелей Средиземья. "Пошлю его когда-нибудь состязаться в этом мастерстве в Валинор, - подумал тогда я, с горечью осознавая нашу грядущую разлуку на целую вечность. Остаётся только надеяться, что Эленве не устанет от мира раньше, чем я умру. Кто знает, сумеем ли мы отыскать друг друга в обширных чертогах Мандоса?.. Эленве говорил мне, что часто скучает по тому, что называет своей юностью. Он искал в мелодиях лориэнских менестрелей отзвуки тех песен, что слышал ранее; в рокоте волн, как признавался мне эльф, он слышал отзвуки тех речей, что в дальние эпохи были для него музыкой - ведь в юности всё кажется прекрасней, чем есть на самом деле. Помимо всего прочего, Эленве доверял мне и многое другое из жизни веков, прожитых им на просторах Арды Благословенной. Он говорил мне, что то, к чему стремились нуменорцы-отступники - не просто недостижимая мечта, но глупость, обо бессмертие - это груз времени, хранящий все противоречия, все нравственные метания, всю грусть по недостижимому идеалу, в общем, то, что Смерть - этот великий Дар Илуватара людям - может исцелить. Даже в Лотлориэне были искушения, и Эленве не остался в стороне от них. Искушало его то, чему он так ревностно служил - искусство. Он впитывал всё подряд, всё, что представляло для него мало-мальский интерес. Это наложило на него - и в какой-то степени на его творчество - особый отпечаток. Казалось, что его личность была соткана из причудливо переплетённых разнородных явлений, течений и влияний, особенно когда он растворялся в том искусстве, которое любил и которому подражал.
Николай Шальнов: Рита села за пианино и сыграла раз за разом "Bring me to life", "My immortal" Evanescence, гайдновскую сонату, которую Лестат в "Интервью с вампиром" наигрывал в приступе бешенства и сонату Солера, которую играла Клодия, когда Луи предложил ей отпустить птичек. Соседи, вешайтесь, подонки) шутка. Обнаружил клип на "Lithium" (название песни отсылает к факту, что литий в психиатрии принимают при частых перепадах настроения), вполне себе готический, в итоге она там утопилась в холодном лесном озере, хм: http://evanescence-rus.ru/clips/video-lithium А ещё посмотрел фильм "Подарок Стефани", так лучше б не смотрел. Такой нуар, что противно. В итоге на день рождения своего папаши девчонка принесла в качестве подарка свой труп. Жесть. Ах, как бы ни хаяли Эми Ли, всё равно у неё прекрасный голос и песни хороши. И она - королева готики, точнее, одна из королев.
Николай Шальнов: "Главное отличие мира Перумова от мира Толкина — в эстетических основаниях их существования. Толкин создавал мир возвышенной этичности — Перумов этику привязал к «средневековому» антуражу. Как следствие, мифологическая эстетика «Властелина колец» была замещена эстетикой исторического романа. Создалась занятная коллизия. Читатель, знакомый с трилогией Толкина, берет в руки роман Перумова и немедленно сталкивается с различием эстетических установок. Он должен принять совершенно новые правила игры. Однако — с какой стати? — думает читатель, которого правила, по коим играл Толкин, вполне устраивали. И откладывает книгу, не оправдавшую его ожидания. Читатель же, который не вникает в тонкости различия эстетик, вполне удовлетворяется совпадением географик и реалий и воспринимает роман Перумова именно и только как продолжение эпопеи Толкина. При этом мимо его сознания проходит все оригинальное, что создал автор… <...>Любое преобразование мира Толкина суть создание нового мира через отрицание Средиземья — в более или менее существенной части его… И использовать при этом атрибутику Толкина просто незачем (да и вредно, как показал эксперимент)". ( http://kulichki.com/tolkien/podshivka/950401.htm ) ___ Занятно... Странно сравнивать эти тысячестраничные эпопеи, понимая, что сравнивать их всё равно что толочь воду в ступе.
Николай Шальнов: Как иной раз люди вроде меня отстают от жизни. Оказывается, снимается толкиновский "Сильмариллион", вот тут трейлер: ( http://video.yandex.ru/search?text=The%20Silmarillion%20Fandmade%20trailer&filmId=StsXNLFRUXI&id= ) Весьма зрелищно, хотя мне кажется, очарование этого эпоса всё равно передать трудно, если не невозможно.
Николай Шальнов: "Слезы — вот драгоценнейшая награда для сердца певца". Это сказал Андерсен, эхом эти слова звучат и у Уайльда. Странно, что некоторые песни, которые я слушал лет в 16-17, до сих пор вызывают у меня слёзы, хотя они и незамысловаты. Вот "Феанор" Эпидемии или её же "Чёрный маг": http://www.youtube.com/watch?v=leZ1S0C5UNE Но над "язвенником-Саруманом" я отлично посмеялся (нарезка с песенкой про то, как пешком в Мордор идти): http://www.youtube.com/watch?v=nmbRgEoFEm0 А мы пойдем до Мордора пешком Через леса и дикие болота И постучимся в крепкие ворота: Откройте братцы дайте мы зайдем. А мы пошли до Мордора пешком Через Рохан, поляны и овраги. Что нам король и местные бродяги? Нас приглашал когда-то Саурон. И мы идем до Мордора пешком - От Имладриса путь не так уж долог, Чихали мы на партию Раздола, Он далеко, а Мордор за углом. Ну че, братва, до Мордора пешком? А Элберет, не выдай Саруману - Он язвенник, и он не любит пьяных, А мы идем в поход за коньяком. И вот пришли до Мордора пешком. Эй, орки, что не ждали эльфов дивных? А мы пришли на пьянку к Властелину, Нас приглашал Мелькор давным давно. А мы пришли и в Мордоре сидим, И честь по чести пьем и наливаем, Шестую бочку, вроде, допиваем. Твое здоровье, Черный Властелин!
Николай Шальнов: Ещё один кусочек моей повести о эльфе и человеке ("Бремя бессмертия") - о любви, пространные рассуждения об искусстве и их приход в Лориэн. Сумею перепечатать всё до конца - сделаю фик. ___________________ Если говорить о наших взаимоотношениях с Эленве, то в последнее время мы прониклись друг к другу, казалось бы, ещё большей симпатией: мы поверяли своим сердцам ещё больше тайн, чем когда-либо прежде, и в этих тайнах было что-то неотмирное, что-то греховное, то, что в древние времена будто бы направляло неверные шаги королей. Если говорить о тех бесстыдных признаниях, которые мы шептали друг другу в горящие от стыда уши, то они являлись лишь слабыми отголосками тех восторгов, которые мы испытали во дни нашей второй молодости. Так я назвал наше своеобразные совместное воодушевление, благодаря которому мы могли бросить свет в такие потаённые уголки наших внутренних миров, вмещавших, казалось, века, что весь опыт наших предыдущих отношений блек и рассыпался тысячами серебристых звёзд, сияющих нам по ночам с небосклона и, изредка падая, исполняющих желания. Чем было обусловлено такое взаимопроникновение, я не знал, но я отчётливо понимал, что наша дружба вышла на качественно новый уровень. В ней наметилась та дуга, по которой люди стремительно скатываются к предательству, или кровосмешению, или к другим, ещё более страшным преступлениям, но этот скользкий путь один был способен показать всё великолепие тех предзвёздных сумерек, в которых зарождается любовь, или те радостные, полные удивительных восторгов, первые впечатления юности, впервые взглянувшей на звёзды. Так, в частности, помимо своих рассказов о тщете своих земных странствий, Эленве посвящал меня в тайны своего искусства, о котором в богемных кругах различных столиц ходило столько легенд. Творчество моего эльфа всегда было для меня тайной и загадкой; несмотря на то, что я считал себя довольно искушённым в искусстве человеком, источники вдохновения и чаяния эльфов оставались для меня непостижимыми. Я думал, что всё самое лучшее, что было сохранено для нас дивным народом, служило путеводной звездой для Вослед Идущих, то есть для нас, но и это убеждение было поставлено мною под сомнение. Эльфы достигли необычайных, практически недостижимых высот в пении, и многое из того, что они хотели выразить в песне, было и осталось тайной, во всяком случае, для меня. Приоткрывая для меня эту драпировку, Эленве вводил меня в мир чарующих, волнительных и неясно-смутных стремлений и образов, к тем Идеалам, которых некогда Столпы Мира поставили в качестве образца для всех последующих эпох. Я приходил к выводу, что искусство эльфов, по сути, самоцель, некая абстрактно-идеальная модуляция для избранных ценителей; если пути наших народов разошлись, если даже в отзвуках этих творений люди и уловили отголоски тех мрачных грёз, которых облекали в форму авари, то самые прославленные песни эльдаров о событиях и героях - невспаханная целина для интерпретации, поскольку язык Ваниамара имеет множественные значения и смыслы, часто непонятные для людей, а мелодии, которыми облекают речь, часто исходят из неведомых источников, и то, чему они стремятся подражать, непонятно. Все эти сложные, многомудрые рассуждения, возможно, созданы для моих ограниченных мозгов, но, во всяком случае, послужили подспорьем к тому. что Эленве выложил мне в одну из тех звёздных ночей, когда по тёмному небосводу можно прочитать свою судьбу. - Дальше тебе придётся идти одному, - промолвил он, странно посмотрев на меня своими удивительными серыми глазами. Мне сразу стало как-то неуютно и неловко, как будто мне нужно было броситься в холодную ночную воду. Я, признаться честно, и не понял сразу, что он имеет в виду, однако не подал виду, а молча и с готовностью принял то, что ниспосылала мне судьба в лице моего лучшего друга. Вот насколько я доверял Эленве! И я весь обратился в слух. Но Эленве молчал. Молчал и я, понимая, что что-то необычное и, наверное, волшебное творится сейчас в мире и со мной, и сущность моего друга, бытовавшая сейчас со мной, влекомая чем-то далёким, дивным и неизменяемо прекрасным, творит с моей душой чудо. Даже если я это и не ощущаю. Духом романтики повеяло на наши отношения. Если раньше они в какой-то степени очерчивались рамками разумных приличий, то теперь мы могли позволить друг другу такие вольности, которых раньше не могли себе и вообразить. Проводник вёл нас через лориэнский лес, и мы, окружённые тайной стражей, всё более приближались к его сердцу - обители теперешних владык Лориэна, сменивших на престоле Галадриэль и Келеборна. По мере того, как мы приближались к заветному святилищу, цветы нифредиля, то и дело попадающиеся нам на пути, разгорались всё ярче, а в листве мэллорнов всё яснее слышалось неземной красоты пение, повествующее о невероятно далёких, ушедших временах, что когда-то превосходили всё своими блеском и славой. Становилось ясно, что ничего не исчезло, что память о былом величии хранится до сих пор запечатлённой в чарах, песнях и сказаниях этой удивительной страны. Наконец, последняя куща деревьев раздвинулась, и нам открылся великолепный вид, описанный путешествующим по этим краям Хранителем Кольца. Гигантская поляна была залита серебряным, смешанным с золотистым, светом, истекающим, казалось бы, из ниоткуда, но вскоре я приметил тысячи маленьких светильничков, рассыпанных по ветвям высоких деревьев. Мне сразу вспомнились Два Древа Благословенного Края - Тельперион и Лаурелин, освещавших Валинор на заре времён. Ещё два кольца высоченных мэллорнов окружали холм, над которым высилось исполинское древо с раскидистой кроной, подсвеченной изнутри невидимыми светильнями, увитое десятками лестничных переходов и с установленными площадками, теми самыми, что в Красной Книге обозначены как флеты. Мы видели гуляющих меж деревьев эльфов, как одиноких, так и парами. Склонялся вечер, медленно восходила одинокая луна, освещая всё вокруг мягким серебристым сиянием. В этом сиянии всё казалось преображённым, исполненным какого-то особого величия и красоты. Когда мы подошли к подножию гигантского мэллорна, луна стояла уже в зените, бросая свой блик на то, что при ближайшем рассмотрении оказалось Зеркалом Галадриэли - серебрянная чаша, до краёв наполненная водой, бросала отсветы на листья папоротника, в изобилии разросшемся тут же, у основания фиала. Подножие лестницы, уводящей к вершине древа, на котором расположен был покой владык, освещался сотнями факелов, окаймляющих первый ярус флетов. Закреплённые на мэллорне, факелы заливали всё вокруг ярким светом. Звёзды, проглядывающие на поляну через крону, казалось, сияли ярче, чем за пределами Лориэна, ярче даже, чем там, где они отражались в спокойных водах Келед-Зарама. От залитой многоразличной природы светом площадки мы поднялись по лестнице вверх, к первому флету, или тэлэну, миновав привратную стражу, молча склонившуюся нам вослед. Поднимаясь по длинной винтовой лестнице, я видел внизу бесчисленные нифредили, рассыпанные по Керин-Амрос, и вдоль ручьёв, стекавших с него и сливавшихся где-то в лориэнском лесу с Среброструйной. Молчаливые эльфы в расшитых серебряными звёздами длинных туниках и мантиях провожали нас долгими взглядами. Поднимаясь всё выше, мы потеряли из виду и величественный холм, и огни факелов, и путь нам теперь освещали лишь серебристые фонарики, рассыпанные во тьме.
Николай Шальнов: Это вставка перед предыдущим постом... Ладно, пожалуй, стоит разобраться, что тут у меня зачем, чтобы не терялась логика повествования. Эленве в тот вечер был более чем одинок (во всяком случае, он сам мне в этом признавался). Лес, шумевший неподалёку, приглашавший нас подремать под его шелестящей кроной, приближался к нам всё ближе, и ничего не омрачало тех беспечальных минут, которых я надеялся провести под ней. Удивительно, но Эленве преображался по мере того, как мы подходили к обиталищу его сородичей. Это было совершенно особенное преображение, и я улавливал его по тени сомнения, ложащейся на его прекрасное лицо. Обычно открытое и безмятежное, оно являло теперь панораму самых разнообразных чувств и умонастроений, которых теперь было трудно скрыть, а вот различить - напротив, без особых трудностей. "Такова, наверное, природа эльфов, - думал я. - Являя нам свою явную сторону, большую часть обычно нам недоступного они являют нам уже позднее, тогда, когда, как нам уже кажется, мы познали суть мыслей и чаяний этого дивного народа". Когда мы вошли в рощи Лотлориэна, и великолепная листва мэллорнов зашелестела у нас над головами, я испытал какое-то новое, ни с чем не сравнимое ощущение, близкое, наверное, к счастью, а отчасти - к освобождению, которого чают все существа Арды, обременённые плотью, - так легко и свободно воспринимал мой дух и всё моё существо дивные ароматы и веяния, разлитые в краю Первозданного Волшебства. Мне чудилось то одно, то другое видение, отражающее, наверное, те мгновения Юности Мира, которые по праву могли украсить своим вещественным воплощением чертоги Вайрэ, ткачихи, или залы Менегрота во дни его величия. Ноги мои ступали по мягкой, стелящейся по земле траве, над которой возносили свои венчики маки и златоцвет; стопы, омытые в водах Среброструйной, исцеляли от всякой усталости, и я вслушивался в птичье разноголосье, по-особенному прекрасно звучащее в краю, где пламя юности мира оберегалось так, как нигде в другом месте. Как и ожидалось, эльфийский патруль засёк нас сразу же, как мы вошли в чащу, но пропустил нас вглубь, наверняка для того, чтобы отрезать путь к отступлению. Выслушав Эленве и приняв от него подорожную, предводитель отряда, которого, как выяснилось, звали Анарион, растворился в зелёном мареве. С нами осталась дюжина его дружинников, ощетинившихся стрелами из-под листвы. Вскоре, впрочем, они, как мне показалось, исчезли, но кажущаяся видимость была, конечно, обманчива: подтверждение этому дал Эленве, шепнув мне на ухо, что лучше вести себя незаметно, чтобы - не дай Эру - спровоцировать конфликт. Через несколько минут Анарион вернулся, принеся благую весть - владыки Лориэна допустили нас в своё царство. Эленве, по-видимому, не удивился этому, хотя по лицу его читались чувства и странные, и радостные. Видно было, что посещение им его родины, пусть и окружённой такой таинственностью, подействовало на него благотворно. Лицо его посветлело, он самим своим существом будто преобразился, глаза его засияли совершенно особым, не земного происхождения светом. Глаза нам, впрочем, завязывать не стали, но по всему поведению эльфов было ясно, что они старательно запутывают след. Через какое-то время я понял, что древнее волшебство не только не угасло, но обрело убежище в твердыне, недоступной ни проискам врагов, ни всей мудрости людей востока и запада. Сами деревья, казалось бы, дышали магией. В шёпоте листвы мне будто слышались отголоски тех древних преданий, что перед сном рассказывал мне Эленве, рассказывал с таким выражением, с такой любовью и пониманием, что я видел долгие, удивительные сны, запоминающиеся и бодрящие поутру.
Николай Шальнов: (обнаружил в дневниках. Вот откуда ноги растут у моих эльфов. Не только, по-видимому, от ушей, хе) В Авалонне обычно не заводили разговоров о мужеложестве, в особенности когда дело касалось романтических отношений между юношами. Это было естественным для парней, чьи интересы так или иначе пересекались с интересами мира искусства и того, что этот мир требовал от его служителей, почитателей и рабов. Обычно на эту тернистую стезю вступали те, кто отчаялся найти на руинах мироздания что-то подобное тому, чем одарила их мать-природа перед тем, как послать их на эту грешную землю. Слабые отголоски мира горнего, мира, бесконечно далёкого от его жалкой тени, жили и трепетали в сердцах немногих преданных служителей культа прекрасного, не давая сердцам успокоиться и примириться с существующим порядком вещей. Рутина повседневности убивала их, их нежные души искали вдохновения, длинные нежные уши - музыки сфер, а длинные нежные пальцы - струн лиры или мандолины. Изначально обременённые любовью ко всему возвышенному, они влачили своё существование, поигрывая по вечерам в трактирах или в залах знатных особ. И любовь их была особенной, отличной от любви земной, исполненной радости к плотским утехам. Они воспевали друг дружку в песнях, целовали друг друга в уши и щёки, заводили интрижки (в прочем, мимолётные) с девицами, от проницательных глаз которых не укрывались их странные склонности, но прощались при первом же вздохе, исполненном томления по неизведанному, при первом же взгляде странных глаз, обращённых к небесам и отталкивающих их. Им мало было одного наслаждения искусством, они жаждали посвятить себя ему навсегда, угадывая в искрах божественного пламени то великое, через что создатель выразил свою бесконечную любовь ко всему живому, и одновременно обделил несчастных смертных и бессмертных, оставив им лишь способность подражать природе.
Николай Шальнов: Охо... Вырубился комп, полетела глава, а в колонках играет, как бэ издеваясь, Аллегрова: *зачёркнуто*Гуляй*зачёркнуто* Строчи, шальная императрица, И пусть страна, которой правишь ты, берёт с тебя пример, Как будто вечно ночь будет длиться... Вот и строчу. Вроде как начало, пропущены немного несвязанные сцены их знакомства. Но вроде как приключения начинаются здесь. ____ Бремя бессмертия "Мне не сбежать С этой грустной планеты..." Ева Польна К благой вершине Таникветиль взывал Эленве по утрам, обращаясь к Западу, к благостному Заморью. Дивно было видеть его, гордого эльфа, просящего о чём-то даже у светлых владык Амана. Ветер доносил с набережных восхитительное благоухание утренних цветов, молоденький эльф-помощник трактирщика, разносящий завтраки, чуть слышно постучался в дверь нашей комнаты. - Хозяин просил передать вам, что он ожидает вас немедля внизу, а с ним ещё какой-то молодой эльф, желающий вас видеть, - тирадой выговорил он, пунцовея в слабых рассветных лучах. На площади часы пробили восемь утра. Пронзительные крики чаек доносились со стороны пристани и одиноких утёсов, окаймлявших с северной стороны городской пляж. Едва слышался мерный рокот набегающих и разбивающихся о пляжные скалы волн - по утрам он обычно был полностью накрыт приливом. Небо было подёрнуто серым крепом, сквозь который едва пробивались робкие предрассветные лучи. На моей постели лежала неразрезанной древняя книга, поверх ещё одна, которую я только вчера вечером начал читать. В неярком свете свечей исследовать эти эльфийские раритеты* было сплошным удовольствием: повествуя о богах и героях, об опасностях и приключениях, она уносила меня в царство грёз, тех пленительных миров, что захватывают наше воображение, разбавляя унылую сумятицу серых будней. "Эльфы умели подать события в выгодном свете", - подумал я про эльфийскую историю и её творцов. Именно эти произведения писательского искусства скрасили мне унылый осенний вечер. Эленве то и дело вставлял свои комментарии, точно догадываясь, на каком месте я останавливал своё внимание. Мне давно казалось, что у моего приятеля открылся нередкий для Высшего Народа дар Прозрения. Сообщив об этом Эленве, я молча уткнулся обратно в книгу. Эльф только посмеялся: - Все наши сказки похожи одна на другую как две капли дождя. Может, поэтому мне не стоило особого труда их запомнить ещё в начале вечности, а уж комментировать их - как орешки щёлкать: всегда знаешь, какое у них нутро. Между тем закатное небо всё розовело, и нам пора было спускаться вниз, тем более, что нас ожидал какой-то неизвестный посетитель. Обогнув барную стойку, Эленве направился вглубь зала, где у нас был забронирован столик. За ним нас уже поджидал хозяин с бутылкой мадеры и счётом за последние две недели и премилый молоденький эльф, восторженными глазами смотрящий на плывущего к нему с необычайной грацией Эленве. Переводя зачарованный взгляд с эльфа на меня, наш новый знакомый шептал что-то неразборчивое, чего я, как ни напрягал слух, не мог услышать, но из деликатности не решался переспросить. Наконец, закончив перечисление наших должков, трактирщик удалился, оставив нам на попечение остроухого перца. - Для меня большая часть познакомиться с такими великими людьми, - чуть слышно обратился он к нам, потупив взор, пряча его куда-то в гущу бумажных салфеток на столе. - Я давно мечтал увидеть вас вживую, ведь вы - легенда в наших кругах. Кругах образованной молодёжи, я хочу сказать, - добавил перец, обращаясь к Эленве. По ходу общения мне стала понятной его позиция. Согласно его утверждениям, песни Эленве так быстро разошлись среди студенческой братии Форноста и так им понравились, что в считанные дня личность Эленве была окружена ореолом недосягаемой славы, а имя - всевозможными мифами, что, по-видимому, сделало нас в глазах его юного поклонника едва ли не богами. - Или эльфами, - скромно отрекомендовал себя Эленве. - Да, мы тоже рады повозиться... эээ... понравиться подрастающему поколению... - эльф брал вершины красноречия. Иногда с ним в обществе случались чудеса: велеречивый и обходительный, он внезапно замыкался в себе и ни "бе", ни "ме" сказать не мог. Связано ли это было с грузом прожитых лет, который, как я свято верил, требовал рефлексии, или это было желанием уединиться, отдалиться - своего рода "Заморье в миру" - я не знал. Но что было, то было, и я покорно принял эту странность, как принимал и многие другие. Так, слово за слово, они всё-таки разговорились. Тирсан, а именно так звали нашего нового поклонника, оказался из той когорты новоявленных писак, которые промышляют нестабильными заработками или пишут статейки в местные газетёнки в мечтах прославиться или со временем обратиться в гениев. Он жаловался на то, как трудна жизнь, как непрочно и зыбко настоящее, как много труда приходится вкладывать в неблагодарное писательское ремесло, и сколь изощрённым бывает кружево слов, блистательное и изящное, когда его творцу необходимы средства к существованию. Слушая его, я краем уха улавливал то нежный вздох, то томный стон, а краем глаза - пламенный взгляд, посылаемый Эленве в сторону Тирсана, и, подумав было, что мой эльф взялся за старое, решил уже оттащить его обратно в нашу комнату, но тут Тирсан попросил его оставить его наедине с Эленве. Позднее, когда эльфы уединились в соседней от нас комнате, по страстным вздохам и томным речам, сочащимся через тонкую стену, я понял, что постыдной страстью болен не только Эленве. ________________________________________________________ *имеются в виду повести "Сильмариллиона", эльфийских сказаний
Николай Шальнов: От прав на мир Толкина отказываюсь, разумеется. У сердца, когда оно любит, есть свой ум И. А. Гончаров Дожди лили в последнее время чуть ли не каждый день, и мы почти не выходили из таверны, наблюдая, как по опустевшей улице тащится очередной тарантас или одинокий горожанин, торопясь домой, прикрывается от ливня газетой, в которой, помимо обычных сплетен, наверняка обмусоливают странное происшествие, произошедшее у нас в ресторанном зале несколько дней назад. Дело было в том, что к нам каким-то чудесным образом заглянул в гости сам мэр города (разумеется, не к нам с Эленве, а в нашу забегаловку). То ли он проводил досмотр гостиниц, то ли просто решил заглянуть в ближайшее заведение ресторанно-гостиничного типа, чтобы закусить. В самый разгар пиршества (мэр, надо сказать, был большим гурманом) к его столику, разумеется, охраняемому, но не настолько, чтобы обезопасить вип-персону от всех случайностей, подошёл, широко шагая, человек лет тридцати, закутанный в чёрное, в чёрной же широкополой шляпе. Распахнув полы своего длинного кожаного плаща, он передал мэру бумажный свёрток, по прочтению которого любопытный и жадный до любых новостей властелин города покрылся испариной, закатил глаза и хлопнулся в обморок, едва не проломив себе голову о соседний столик (учитывая его комплекцию, сделать это было совсем не сложно). Едва его привели в чувство, как мэр поспешил убраться с места происшествия, да как можно скорее, не оставив ни чаевых, ни каких-либо комментариев к произошедшему инциденту. Разумеется, человека в чёрном к тому времени уже и след простыл. *** - Увы, - говорил Эленве, глядя на карту, которую он только что вытащил из колоды (это был XVII аркан ТАРО - Луна), - Все мы, даже те, кто живёт ради прекрасного проникновенного искусства, с горечью вынуждены понимать, что под покровом этой восхитительной иллюзии лежат области печали безмерной, что это - та пропасть, которой мы боимся, о которой не говорим и которую иногда видим в своих мрачных снах. Чем мы будем жить дальше, когда все наши стремления к созиданию уже угаснут?.. *** Дымною стеною над городом сгущались сумерки. Бледное небо расплывалось всеми оттенками серого, и Форност, казалось, был сплетён из дыма и пепла серых облаков, низко провисших и укутавших шпили его высоких башен плотной пеленой. Кто бы мог предположить, что мы покинем этот город, что мы оставим наше прекрасное жилище, если можно так выразиться, и уйдём на поиски чего-то совершенно от нас далёкого и неведомого? Но страсть к дальним странствиям победила, а бесстрастный Эленве заявил, что авантюризм - отличительная черта его предков, и он решил, что пойдёт со мной хоть на край света, даже если и находил он в своей долгой жизни немало. Так, в хлопотах и приготовлениях к походу прошли несколько весёлых сентябрьских деньков, и опять зарядили дожди. Осенняя слякоть едва не подпортила наших планов, но, в конце концов, мы сами решили отказаться от казавшихся нам излишними частей багажа, и выехали из восточных ворот города налегке, в приподнятом настроении, а Эленве и вовсе напевал под нос какую-то песенку. Определённого маршрута путешествия у нас не было, решили действовать по обстановке, примыкая то к одному, то к другому отряду, бредущему в сторону Туманных Гор и торгующих с дунландцами или к Рохану, чьи рубежи проходили невдалеке от их страны - поближе к Мории, её странному народу. По правде говоря, меня бросало в дрожь при мысли о том, что может поджидать нас во мраке Казад-Дума, приободрившись рассказами попутчиков о последних годах вполне миролюбивого освоения верхних её ярусов и о довольно обширной торговле Гномьего Царства с близлежащими и отдалёнными землями, успокоился. Помогли мне и воспоминания о путешествиях предшествующих её исследователей, исходившие подземелья с риском, не без потерь, но вполне переносимо, и на какое-то время эта авантюра стала для меня даже притягательной: говорят, поселенья гномов в Туманных Горах славились своей красотой и соразмерностью, а Ворота Мории уже стали чудом света и вошли в легенды. По дороге нам попадались трактиры и ухоженные домики, обозы и кареты, гонцы, спешащие с приказами в столицу. В одном из таких трактиров мы и остановились на ночь. На ужин подали вкуснейшую телятину, и я подивился тому, как её здесь готовят: совсем недалеко от города мы считаем вкусным всё, что подают на стол, благо что это всё будет подано вовремя. После ужина Эленве долго тешил гостей и наших попутчиков игрой на флейте, стяжав похвалы и бурные аплодисменты, я же удалился наверх, в отведённую нам комнату, где и поджидал его, запалив пару-тройку свечей и глядя из окна на восходящий Менельмакар*, и Валакирку**, и Анариму***, и предавался изумлению, сколько труда и могущества надо вложить, чтобы создать восхитительную красоту, созданную некогда Силами, а именно - обожаемой и почитаемой эльфами превыше всех остальных валой Вардой Элберет, и Тинталлэ - Возжигательницей. Дождавшись прихода Эленве, я поздравил его с очередным аншлагом и заказал бутылку мадеры, дабы запечатлеть в памяти это дело. Всё-таки Эленве был моим другом, едва ли не ближайшим (да что уж там говорить - ближайшим) человеком (точнее, эльфом) на этой грустной земле. Весело обмыв его триумф, я уже собирался отправиться спать, как внезапно ощутил у себя на сердце жгучий холод; судя по глазам Эленве, в которых после даже рюмки мадеры можно было читать всю книгу жизни, тот испытывал то же самое. Какова была природа этого странного явления, мы не понимали, и Книги Знаний, которые Эленве во множестве хранил в своей голове, не могли помочь. Приписал это странное чувство эффекту алкоголя, мы решили лечь, но тревога не отпускала меня. Взглянув ещё раз в глаза своему спутнику, я к некоторому облегчению увидел в них тот весёлый, ободряющий прыгающий огонёк, появляющийся у него тогда, когда тому было радостно или просто весело на душе. Не знаю, почему, но эффект от этой странной и непонятно откуда взявшейся весёлости успокоил меня, и я отправился в постель, хлопнув эльфа по плечу. На следующее утро от щемящего ощущения в груди не осталось и следа, и мы с Эленве подшучивали друг над другом, закупив пару бутылок вина в обход злосчастной мадеры. Обоз собирался в путь, и я нехотя вышел во двор, мысленно прощаясь со столь приглянувшимся мне уютным постоялым двором, зная, что впереди меня и Эленве ожидают лиги пути и полуночные стоянки под открытым небом - мы выезжали за черту обжитых мест пригорода. Весь этот и следующий день наш обоз тащился по тракту, окружённому мелким подлеском, сужающимся невдалеке с обычным залесьем. Кое-где по сторонам попадались озёра, а то и речушки, через которые были переброшены крепкие деревянные мосты. День выдался жарким, и я почти не вылезал из-под навеса, сооружённого для нас с Эленве как раз для подобных случаев. За неимением другого дела я погрузился в исследование фолианта, предложенного мне моим товарищем и повествующем о похождениях одного славного воителя времён Гил-Гэлада. На редкость занимательная, повествушка увлекла меня настолько, что я не заметил, как солнце склонилось к закату, и пора было искать место для ночлега. По просьбе Эленве мы отъехали подальше от обочины, поближе к лесу, к которому эльф по своей природе был близок, расположившись на берегу небольшого, но очень прозрачного и чистого озерца. Это была одна из тех восхитительных ночей, которые так недолго длятся и так надолго запоминаются. Эленве пел и играл при свете костра, а потом мы жарили баранину и купались в прозрачном озере, у которого при свете лучей можно было увидеть дно. Останавливаться у такого открытого места, да ещё и брызгаться и шуметь, было довольно опасно, но начальник обоза положился на крепость мечей и меткость луков своих попутчиков, да и на эльфийскую магию, которой, по его глубокому убеждению, эльф владел, да и Эленве недвусмысленно намекнул на это, полагаясь, в худшем случае, на свои мало-мальские способности к регенерации и способность видеть в темноте и недолгое время дышать под водой. Так, в чём мать родила, мы резвились и кувыркались с Эленве добрых три часа от полуночи, и вылезли из воды уставшие, но довольные. Давние сомнения о целенаправленности нашего похода рассеялись, как дым, и, хотя спать нам совершенно не хотелось, мы всё-таки залезли под тент. Убаюканный Эленве, насвистывающего какую-то колыбельную, я, в конце концов, заснул, а Эленве так и остался спать с открытыми глазами. Именно таким я и обнаружил его поутру. Разбудив эльфа, я отправился в поисках дров для костра. Забредя глубоко в лес, я заслушался совиным уханьем, и стоял так, слушая, пока не понял, что это мой приятель подшучивает надо мной, спрятавшись в кустах. Собрав по охапке дров, мы отправились к стоянке и, позавтракав с попутчиками овсянкой и варёной рыбой, отправились в путь. После часа пути залески сменились травянистыми всхолмьями, кое-где покрытыми душистыми красными цветами. Эленве назвал их как-то, как - я не расслышал, и добавил, что они, по преданию, цвели в лесу Нан-Эльмот, в котором вождь тэлэри, Эльве, в грядущем Элу Тингол, встретил свою супругу, майа Мелиан. Цветы эти имели душный, дурманящий аромат, вызывающий в памяти ассоциации с чем-то неотмирным, с чарами, сковавшими, по легендам эльфов, королевство Дориат. Убаюканный цветочным ароматом, я продремал до полудня. Разбудил меня Эленве, остановивший обоз, ибо увидел что-то подозрительное вдалеке на дороге. Отряд вовремя вооружился, поскольку чёрное пятно на тракте было приманкой в виде умоляющего о помощи человека, который на самом деле (как мы и предполагали, предусмотрительно связав его и заткнув ему рот кляпом), оказался лазутчиком банды разбойников, не особо большой по численности, но вооружённой. Если бы не меткость Эленве и отвага предводителя нашего отряда, нам пришлось бы туго. Перебив, в итоге, всю шайку, мы устроились на привал, окружив стоянку кольцом охраны. Сменяя очередную пару, отправившуюся на обед, мы с Эленве перебросились парой слов по поводу нашей безопасности. Мы решили не снимать кольчуги на ночь, а эльф снял с шеи и отдал мне свой единственный амулет, по его уверению, обладающего магической мощью. Веря в силу эльфийских заклинаний, я благодарностью принял его, и Эленве, наверное, не заметил, как тепло я улыбнулся ему, отходящему ко сну, вслед, мысленно посылая ему лучшие слова и пожелания, на которые только способна была моя душа. Даже если у меня возникло подозрение, что мысли Эленве читать всё-таки научился, хотя и не подавал виду. ____________________________________ *Менельмакар - "Небесный меченосец", созвездие Ориона ** Валакирка - "Серп Валаров", Большая Медведица ***Анарима - "Солнечная сеть", созвездие
Николай Шальнов: Знаю, что лучше вообще обойтись без эпиграфа, чем взять неудачный, но эта песенка флаффом овевала весьма унылую пору моей жизни. "Легко влюбиться императрице..." И. Аллегрова В одну из таких ночей, когда восходила полная луна, Эленве пригласил меня прогуляться с ним по лесу. Я согласился, так как устал от дневной тряски, и мне хотелось вволю надышаться лесными ароматами. Эленве был малоразговорчив, но я заметил в нём разительную перемену. Не смущённые заходом солнца и ущербностью луны, пели соловьи, стрекотали цикады, невдалеке трещала сойка. Молчаливость и сосредоточенность не уживались в эльфе с той напускной развязностью, которую я в последнее время отмечал в его поведении (привязывая это к виртуозному владению луком, чем он в последнее время отличился в нашем отряде). Эта странная совокупность заставляла задуматься над возможной природой той безграничной печали (а проще говоря, безграничной хандры), которая время от времени им овладевала. Роскошные волосы Эленве серебром струились по плечам, чуть раскосые, удлинённые глаза были печально подёрнуты дымкой мечтаний о недостижимых (во всяком случае, для меня) землях - эльф в последнее время всё чаще распространялся про свою благословенную полумифическую прародину). Весь этот облик дополняли длинные пальцы, позвякивающие тетивой изящно изогнутого лука, тонкие, но не лишённые чувственности губы, да заострённые чуткие уши, странно выглядевшие вблизи. Мне на мгновение показалось что облик Эленве идеален, ещё немного - и я влюбился бы в него, но эльф опередил меня. - Слушай, Арагонд*, - Эленве положил руки мне на плечи и посмотрел на меня своими серыми глазами. Я знаю, ты можешь не понять меня, так же, как и я, один из бессмертного народа, с трудом понимаю вас и ваш дар, Дар Илуватара людям. Но ты можешь разделить со мной те чувства, в которых я волей-неволей должен тебе сознаться... Не думай, что я настолько чёрств, чтобы не обговорить с тобою то великое, к чему стремилась моя душа с тех пор, как наши пути пересеклись в подлунном мире... Наверное, я слишком пафосно выражаюсь... Короче, я хотел признаться тебе... - на мгновение его голос дрогнул, а глаза сузились. - Ну, в любви. Тут он замолчал и выразительно посмотрел на меня. Я не знал, что и ответить. Это признание свалилось на меня как снег Миндоллуина на головы Хранителей. Конечно, мне был близок Эленве, ближе, пожалуй, чем любой родственник, но я никогда бы не подумал, что эльф столь строгих правил и утончённых эстетических критериев может положить глаз на такого, как я, да ещё, к тому же, на обыкновенного смертного. И почему он молчал до настоящего времени? Странный взгляд эльфа добавлял ситуации ореол дополнительной загадочности. Я стоял и продолжал молча смотреть на это чудо, сумевшее влюбить в себя половину Арнора за наше столь кратковременное пребывание в этой стране. Эльф сглотнул, но и глазом не моргнул, и, судя по всему, в ожидании ответа продолжал стоять и смотреть на меня. "Если уж на то пошло, - думал я, - зачем пытаться что-то скрывать, зная, что мои мысли ему уже давно известны?" Я решился ответить, понимая, что одним неосторожным словом могу нарушить тонкое душевное равновесие моего приятеля, который, несмотря на необыкновенно долгий срок, отпущенный ему судьбой, умел радоваться и переживать совсем как ребёнок. Его любовь ко мне, как мне показалось, была плодом долгого сотрудничества, и, возможно, он просто перепутал любовь с дружбой. - Знаешь... (тут я немного помедлил, почему-то наблюдая за его реакцией). Мне кажется, что ты просто немного ошибаешься относительно подлинности своих чувств... Эльф вспыхнул. - Никогда! Эльф может ошибаться в чём угодно, только не в своих чувствах! Я знаю, что говорю, и, поверь, Арагонд, то, что я испытываю к тебе - не просто внезапно вспыхнувшая страсть или что-нибудь в этом духе. Эту выдержанную временем привязанность мой народ называет особым словом. В ваших языках подобного понятия не встречается, но ближе по значению е нему всё-таки любовь. От ответил мне с таким убеждением, что я невольно проникся уважением к тому, кто мог ответить на мои мало-мальские аргументы с таким достоинством, тем более что мне постепенно начали открываться новые грани своих взаимоотношений с эльфом и со всем его Высоким Народом. Ясно горели на небосводе звёзды, и я не проронил ни слова: видно было, что мы оба наслаждались этим молчанием. Первый холод тронул едва осеннюю листву, и вся природа преобразилась, точно волей Йаванны в Предначальные Эпохи, став похожей на застывший океан запахов, звёздного света и редких звуков, доносящихся из леса. Мы стояли возле развалин небольшой старинной крепости; воздух был скован лёгким холодком, вдалеке догорал закат. Близость моего молчаливого приятеля была необходима мне и одновременно пугала. Пора было уже разойтись по своим временным жилищам, но уединённая близость к тиши застывающей природы и относительная удалённость от цивилизации так и приглашала к молчаливому созерцанию величия и красоты созданного валарами, когда всё застывало перед отходом ко сну. Уходя от места нашей стоянки, мы не потушили костра, и мне хотелось вернуться, чтобы вновь ощутить его животворящее тепло. Мне (как, по-видимому, и Эленве) не хотелось ничего повторять, и мне казалось, что в любом случае моё молчание было и тактичней, и красноречивей слов. Если бы я сказал что-то большее, я разбил бы Эленве его прекрасную мечту обо мне, а говорить что-то о своих чувствах к нему я почему-то считал верхом глупости. В моей голове не укладывалось представление о подобной связи, даже если нравственность и допускала возможность возникновения таковой. Взаимоотношения людей и эльфов всегда были странны. Казалось бы, именно перворожденные отдали Последышам большинство из тех знаний, которые последние использовали, создавая самые совершеннейшие свои творения. Но и эльфы обогатились в беседах и взаимодействиях с людьми: они познали ценность Дара, оставленного Смертным, а, вернее, не столько познали, сколь приблизились к его пониманию. Несмотря на это, я думал, что Эленве и так всё понимает, и потому молчал. Какое-то время эльф ликом своим был обращён к звёздам, потом повернулся ко мне, вглядываясь в меня своими красивыми серыми глазами. В этом положении (поворот шеи, наклон головы) он казался мне верхом грациозности - при желании эльфы могут сделать изящным любое телодвижение. _______________________________________________________ Арагонд - от Ар[а](ar[a]) - "высокий, благородный, величавый" и gond [gond] - "камень" - здесь "Благородный (Драгоценный) Камень" (см. "Словарь квенийских и синдаринских элементов в именах и названиях")
Николай Шальнов: Следующий день прошёл спокойно. Когда завечерело, и полная луна восходила над нами, мы с Эленве переглянулись, когда обоз въезжал в узкое ущелье, поросшее по краям хиленьким ивняком. После вчерашней потасовки не очень-то хотелось доверять всяким сомнительным местам, даже безобидным на вид. Тем более что в таком ущелье ч лёгкостью мог затаиться хоть отряд троллей: настолько оно было мрачно, неприютно и темно. Прячась в каменной чаше - расселине в глубине скал - дорога изгибалась в итоге вверх и выводила к выходу из ущелья, вновь к яркому солнечному свету. От сырости и пронизывающего ветра, сквозящего в расселине, меня трясло мелкой дрожью, не спасал даже серебристый плащ Эленве, подбитый мехом. Да и сам эльф зябко поёживался в своём меховом жилете, предусмотрительно надетом у входа в расселину. И, хотя его верная рука неусыпно лежала на оперенье приготовленной к бою стрелы, по-настоящему я успокоился лишь тогда, когда мы выбрались из предполагаемого логова разбойников. Ослепительное летнее солнце било в глаза; дорогу то и дело перерезали ручьи, берущие начало где-то на всхолмьях к северу. В одном из них, весело звенящем, оказалась такая чистая вода, что мы с отрядом вдоволь напились и, восстановив силы, отправились дальше. Эленве рассказал нам историю, согласно которой эти места были заговорены давным-давно древними чародеями из авари, вольно бродивших по Белерианду до прихода нолдоров. И ручьи эти давали отдых уставшему и восстанавливали силы. Весь остаток для мы брели через всхолмлённые луга, через поля, колосящиеся разнотравьем, и наслаждались самыми разнообразными формами жизни, процветающими там. Над головами у нас пели птицы, и Эленве вторил их пению игрой на флейте. Дивны были его напевы: отряд заслушался, и до самого вечера не смолкала трель жаворонка, увязавшегося за обозом, перемежаясь с пением флейты моего менестреля. Ближе к вечеру мы расположились на отдых у небольшого водопада, изливающего свои струи близ каменного отрога небольшой скалы, выдававшейся прямо со склона холма. Пенье его струй ненадолго отвлекло меня от мрачных мыслей, порождённых ночным кошмаром: незадолго до восхода солнца я видел во сне заброшенные и полуразрушенные подземные чертоги, в которых хозяйничали мерзостные орки, подгоняемые бичом огромного балрога. Эленве за обедом напевал что-то из преданий эльфов, это были протяжные баллады, повествующие о борьбе за жизнь во льдах Хелкараксе, о драгоценностях и алмазах, которые впоследствии обменивались на гномьи сокровища или обращались в удивительные творения, о магах и волшебниках, несущих свет и знания Амана в тёмные и неприютные дебри Средиземья. Яркие звёзды радостно и безмятежно глядели с высоты, журчал водопад, и на мгновение мне показалось, что все беды и печали ушли из мира. Да и вообще, несмотря на некоторые дорожные неприятности последних дней, жизнь казалась мне почти беспечальным раем, и я боялся думать о будущем, надеясь обрести в настоящем утешение от боли ран прошлого. Эленве был превосходным эльфом, и всё, что он делал, настолько гармонировало с его разнообразной натурой, что смотреть на него во время пения или за мелкими поручениями, возлагаемыми на него начальником отряда, было сплошным удовольствием. Он всем своим существом дышал если не вечной юностью, то спокойным очарованием уверенности в себе - такого ценного качества для человека, живущего в больших городах, для молоденьких дамочек и путешественника, путешествующего на дальние расстояния. Глядя на него, меня почему-то охватывало ощущение приближённости к счастью: созерцание его самого, его красоты, голоса и манеры держаться, превращать в изящное всё, чего бы он ни коснулся, скрашивало мою однообразную жизнь, и долгое время я не мог поверить в то, что дружба человека и эльфа, столь продолжительная и интимная - по меньшей мере, странность. Но к странностям в своей жизни я уже привык относиться со спокойствием. Как с таким ритмом в наши суровые времена я сам не стал ч е л о в е к о м с о с т р а н н о с т я м и, я не знаю. Возможно, сказались природные хладнокровие и уравновешенность.
Николай Шальнов: В наушниках: Theatre des Vampires На экране: 5 сезон "Мерлина" http://neogot.ru/Emilie_Autumn.html - вот она, моя любимица. Клавесин потрясный и вокал сравнимый разве что с голосом Франчески из Ataraxia. Внизу песенку про Офелию скачать можно. Эмили, кстати, прямой потомок Элис Лиддел, послужившей для Кэррола прообразом Алисы.
Николай Шальнов: Рита сегодня немного уйдёт от темы. Люблю "Мерлина", возможно, многие любят его также, потому что видят на его месте себя. "Вы с Артуром - две стороны одной медали". Есть у меня один Артур, жду его уже, друга верного, который год, когда же он проснётся от сна беспробудного за Круглым Столом и позвонит мне в домофон. Эх, Рита сама бы из дома выскочила и пошла за ним хоть куда... Но спит король Артур, и спят все рыцаря Круглого Стола. Если уж мы не из тех, кто "не ставит себе в необходимость страдать от разбитого сердца, когда герой не героем оказывается и бла бла", то, во всяком случае, одни из той братии, кто этих героев создаёт. ...Весь сей экстаз молитв, хвалений и веселий, Проклятий, ропота, богохулений, слез - Жив эхом в тысяче глубоких подземелий; Он сердцу смертного божественный наркоз! Тысячекратный зов, на сменах повторенный; Сигнал, рассыпанный из тысячи рожков: Над тысячью твердынь маяк воспламененный; Из пущи темной клич потерянных ловцов! Поистине, Господь, вот за твои созданья Порука верная от царственных людей: Сии горящие, немолчные рыданья Веков, дробящихся у вечности твоей! "Маяки", Бодлер
Николай Шальнов: Есть у меня племянница, ей пять лет. Вот. Надо же рассказывать ребёнку сказки, я и рассказываю. От Толкина она засыпает, поиграть "в Колдунью и Эдмунда" вроде бы просит иногда, в "злую Вику" (обращение в вампиров) - это с радостью. Приходится упрощать Льюиса, не станешь же ей свои сказки читать. Ну она на Люси похожа ещё, вплетаю ей белые и розовые цветы в волосы и езжу по ушам Львом, Колдуньей, и, как это не тяжело, Платяным Шкафом. В ответ получаю про то, как Алёнушку чуть в печь не отправили или что-то в этом духе. Вообще все эти детские сказки - сплошной садизм: то королевича в масле сварили, то ведьму к четырём коням привязали и по полю пустили (коней). Кхгм. Кстати, про Эдмунда. Прикольно было бы обыграть в каком-нибудь фике эту сценку из 1 части "ХН": Питер: На, надень это (протягивает шубу) Эдмунд: Это же девчачье! Питер: Ну и что! Только вместо шубы описать премилое кружевное женское нижнее белье (боже, какой я извращенец).
Николай Шальнов: С другой стороны, я просто счастлив, что воспитывался на суровых сказаниях и сагах самых разных народов, в особенности англосаксонских - всё это давало пищу живому уму и воображению тем же сёстрам Бронте, их гондалской эпопее, породившей обольстительного и жестокого герцога Заморну, "в очах которого блещут все молнии ревности", продолжение приключений которого я написал, хотя вопрос, понравилось бы это самим Бронте. Сегодня нам читали Пушкина, читали с большим выражением (лектор хороший попался), понравилось весьма "Что в имени тебе моём" - с такой страстью я декламировал, пожалуй, только "Демона" Лермонтова. Весьма удивился, что и картину Врубеля по лермонтовской поэме поместили в конце "Интервью с вампиром" как воплощение мятущейся души Луи.
Николай Шальнов: Моё призвание - безнадёжно влюбляться. ___________________ Тем временем Эленве уже успел сварганить аппетитно пахнущую консистенцию, и уже собирался раскладывать её по тарелкам, как из леса, крича и размахивая руками, выскочил человек из нашего отряда, Бран, которого мы посылали за вязанкой хвороста для растопки вечернего костра. Из леса, в полуметре от моего плеча, пролетела стрела, угодив прямо в кусты перед местом нашего временного гнездования. Эленве побросал плошки и натянул тетиву лежащего рядом лука. Отряд стал спешно вооружаться: совсем безобидное на вид место оказалось пристанищем неведомой угрозы. Первому появившемуся из чащи разбойнику досталось за всех: стрела Эленве проткнула ему глазницу. Остальные, неплохо вооружённые, но почему-то не слаженно действующие, понесли первые потери: ещё двоих подстрелил меткий Эленве, огромному верзиле, размахивающего булавой, отрубил руку Метар, ловкий и увёртливый мастеровой, проявивший в бою немалую доблесть несмотря на свой маленький рост. Когда из чащобы полетели ещё стрелы, нам пришлось рассредоточиться, чтобы не попасть под их вездесущие острия: врагов видно не было, а в поле спасала только высокая трава. Недобитый верзила орал благим матом, затем притих; ни одна, ни другая сторона не отваживалась продолжать стычку; редко посвистывали оперенные чёрными перьями стрелы, но дальше дело не шло. Тогда мы с Эленве, как самые отчаянные, предприняли вылазку. не убоявшись возможного превосходства противника: всё это было лучше, нежели пасть от глупой стрелы. Так, добравшись до самой кромки леса, мы с Эленве увидели с десяток стрелков, рассеявшихся вдоль его границы: кто на дереве, кто на земле, они примостились, изготовившись к очередному залпу. Внезапно Эленве остановился, недвижимый, уставившись на одного из разбойников. Вытащив что-то из складок плаща, Эленве рассеял по ветру какой-то фиолетовый порошок, держа свои ладони на почтительном расстоянии от наших носов, строго-настрого запретив нам вдыхать воздух до того, как он подаст нам условный сигнал. Не прошло и минуты, как один лучник из неприятельской банды, натянув было стрелу, внезапно выронил лук, схватился за горло и, хрипя, свалился в траву. Я едва сдержал изумлённый возглас. Спустя несколько минут её один разбойник, притаившийся в траве, бессильно опустил своё оружие. Так, пока зачуяли неладное, половина стрелков была уже, по-видимому, уничтожена. Остальное довершили бесшумные стрелы Эленве. Вовремя ретировавшись, стараясь укрыться получше и не шуршать в траве, мы отошли к нашей стоянке. Доложив безмерно удивлённому начальнику обоза о нашей вылазке, мы тем самым открыли простор для действий нашим друзьям. Через полчаса секиры и клинки сделали своё дело, и от отряда головорезов остался один отчаянно сопротивляющийся разбойник, которого мы связали. Пригрозив ему праведным воздаянием за грехи, мы выудили из него не только правду о его банде, но и ценные сведения касательно того, что нам может повстречаться в наших дальнейших странствиях. То, что представлял из себя этот отряд - сборище решивших поживиться за счёт простого люда и купеческих обозов, движущихся от столицы к окраинам страны - было сформировано давно уже объявленным в розыске беглым каторжником Берасом. Эти отбросы общества уже давно хозяйничали на тракте, держа в страхе всех, кто по нему передвигался.
Николай Шальнов: (странная вставка, отделённая звёздочками) Даже если ты уйдёшь, всю пустоту миров Мысли о тебе одной заполнят. Ты закрыла в сердце дверь, оставив там любовь, Даже если ты уйдёшь, она всегда с тобой... С. Лазарев Эленве упорно отстаивал идею о самоценности искусства, хотя в дальнейшем его рассуждения приносили ему сплошные разочарования. Оставаясь наедине с самим собой, Эленве часто впадал в глубокую меланхолию, - что было её причиной, я мог только догадываться. Скорее всего, это происходило оттого, что наиболее прекрасные его теории оказывались неспособными справиться с жестокой действительностью. Как искусствовед, он был большим мастером, знатоком своего дела, его чистая эстетика сама по себе имела ценность лишь музейную, настоящее же искусство должно облагораживать душу, и та печаль, которая пролегает между искусством и действительностью, этот непреодолимый разлад проистекают по большей части из того, что всё имеет своё завершение. Наиболее абстрактные формы искусства должны гордиться тем, что приближают человека к Божественному хотя бы на мгновенья ("И строгий Идеал как грустный, чистый сон..."). Грустно становилось Эленве, как он впоследствии рассказывал мне, при созерцании несовершенств мира. И при созерцании совершенств ему тоже становилось грустно, ибо, сопоставляя их с совершенствами, он ощущал дисгармонию между тем и этим, и не знал, что с этим всем необходимо делать. Искренне желая совершенствовать своё мастерство, она жаждал обратить свою жизнь в череду творческих экспериментов, чтобы создать то великое, что Сильмариллами сияло бы в ночи.
Николай Шальнов: теги: "К нам едет Ревизор!", смешное, наследственность К тёте, редактору газеты, как-то нагрянул мэр Оренбурга Юрий Берг. "Повезли его в кафе, - рассказывает тётя, а там на стене нарисованы ангелочки. Голые!" Думал тут, чем бы мог гордиться мой род, накропал, что прадед провёл свет в Чесноковку и был директором детского дома, в котором воспитывался Муса Джалиль. Дед был главным ветеринаром района и служил в полку вместе с Матросовым. Тётя была директором педколледжа. Дядя - чемпион района по теннису, тренер. Племянница - чемпионка области по самбо. Ваш покорный слуга пока ещё (или уже) пишет сказки. __________________________________________________________________________________________ Ниже приключения по Нарнии. От прав на мир Льюиса отказываюсь, деткам до 18 не читать, продолжение следует. ...Тогда Эдмунд вынул свой меч и прикончил нечисть, напавшую на Питера. Отвратительное осклизлое создание сползло на пол, шелестя перепончатыми крыльями. Эдмунд обнял Питера, и они слились в блаженном экстазе поцелуя. - Опять вы за старое, - бросила Сьюзан, проходя мимо и отыскивая кого-то меж трупов, лежащих неподалёку. - Какой же пример, по вашему, я должна преподнести вашей сестре? Питер с Эдмундом, казалось,не обратили на её слова внимания, лишь Эдмунд смущённо теребил подвеску на шее Питера, в который раз осмысливая свой поступок. Правильно ли он поступил или нет? Был ли он дорог Питеру так же, как Питер был дорог ему, Эдмунду Справедливому, королю Нарнии? Когда Эдмунд целовал Питера, он начинал понимать смысл выражения "влить новое вино в старые мехи". Поцелуи Питера напоминали пахучее, терпкое, доброе вино, ароматное, с запахом весенних трав на рассвете жаркого дня. В глазах Питера, казалось, отражалось мироздание. Нарния, по-видимому, была благосклонна к запретной связи - об их чувствах давно знала Сьюзан, догадывалась Люси и, наверняка, Аслан, хотя Эд, да и Питер, смущались, когда слышали или вспоминали это благословенное имя у себя на ложе. Так, сегодня, в очередном сражении по какому-то глупому поводу они измочалили своё оружие, и ради какого-то ничтожного мира вынуждены были разойтись по разным шатрам. Люси быстро нашлась (Сьюзан было потеряла её и уже сочла погибшей), но девочка в это время добивала последнюю пару отвратительных болотных хмырей неподалёку от лагеря. Расплетая косички, она внезапно почувствовала на себе чей-то долгий и грустный взгляд. Сомнений, однако, не возникло: такой взгляд мог принадлежать только Аслану - он, впитавший в себя все горести и всю мудрость Нарнии, как никто понимал не по годам смышлёную королеву Карпараваля. - Ты думаешь, стоит оставить их? - задала она вопрос скорей себе, чем льву. - Ты же любишь Сьюзан? - мягко ответил Аслан. - Вот и представь себя на их месте. - Но я никак... - тут Люси рассмеялась. - Никак не могу представить, как они... делают это. - тут Люси не выдержала и расхохоталась. Мысль о том, что её братья могли оказаться в одной постели, веселило её до невероятия. А Питер с Эдмундом как аз находились в одной... в одном шатре. Им обоим не спалось, и они развлекали себя тем, что рассматривали старинную карту Нарнии. - Питер, ты ещё не устал от меня? - спросил Эдмунд, устремив усталый взгляд на брата. - В последнее время я стал необычайно подозрительным типом. Знаешь, иногда мне кажется, что ты постоянно врёшь мне, притворяешься, изменяешь мне... - Эдмунд бросил взгляд на звезду, мерцающую в разрезе входа. - Или мне это только кажется? Ответь сразу. Понимаешь, ты для меня - всё. Если не станет тебя, мир лишится этого света, - указал Эдмунд на звезду, сиявшую в вышине. Это было Острие Копья, ярчайшая звезда Северного Неба. Питер промолчал. Он не хотел говорить сейчас о том, что могло бы случится, если бы он всё время шёл на поводу у любвеобильного Эдмунда. Сегодня они едва сумели спастись от внезапно напавшего на их лагерь отряда отборных тёмных минотавров. Можно было расслабиться: стражу несли не они, хотя Эдмунд порой подумывал: "Что-то готовит мне судьба?". Но он теперь с Питером, и ему ничего не страшно. На ночное небо поднималась огромная бледная луна. Её отблески догорали бликами на озёрных водах, на полянах и всюду, где бы ни показывались эти двое, вселенная несла им своё благоволение. Тогда мир ещё был юн, самые древние предания говорили намёками на наступление старости Нарнии, но этого было ещё ждать и ждать. Что зашвырнуло их в этот прекрасный мир, столь отличный от мира простых обывателей? Какими бы они были, если бы Нарния не призвала их, и они остались бы в Лондоне, под крышей унылых дождевых туч? Теперь же, в холодных залах Карпараваля, в одиночном шатре, под песни вьюги или ливня, под перестук копыт по вымощенной опавшими листьями дороге в горы, Эдмунд мог питать свои чувства и сомнения бесконечными признаниями своего брата, прямо или косвенно касающимися его часто до интимности лично. Питер был в Нарнии фигурой заметной, хотя и не без странностей - их имели все, кто так или иначе сталкивался с библиотекой Карпараваля, хранящей в себе тексты возрастом от сотворения мира и соответствующей мудрости. Смущённо взглянув на Питера (тот не одобрял табакокурения), Эдмунд раскурил вишнёвую трубочку и погрузился в неясные грёзы. Вот его комната в замке: алые портьеры, хрустальные вазы и молочно-белые одеяла. Вишнёвый полог над кроватью, белый паланкин, алое, расшитое гербами одеяло и красная тюль, сквозь который багрянистый закат расцвечивал монотонной росписью полы и панели из дуба, а камин устраивает театр теней на противоположной от кровати стене. Со всем этим Эдмунд уже сроднился. Ему иногда казалось, что Нарния, та, цивилизованная Нарния, к которой он привык, живя в главном дворце королевства, именно для него и создала всю красоту небес в конце каждого дня - почти каждый день он лицезрел гибель Нарнии, описанную у Снорри Прорицателя, со своего балкона, и поэтому не боялся наезжавших в замок цыган или колдунов, к которым прислушивалась и почти с каждым словом которых считалась Люси или ещё более суеверная Сьюзан Пэвенси. Питер... Питер, этот странный, бледный Питер, от угловатости которого не осталось и следа; парень, чей взгляд мог решить, оставаться ли Эдмунду в живых или нет... Однажды любопытный Эд попытался лишить себя жизни, но Питер обнаружил его, дал оплеуху и сказал, что тайну смерти Эдмунд будет рассказывать на его, Питера, могиле. Прозвучало неубедительно от подростка со всеми его комплексами и заморочками, и только-только начинающего превращаться в юношу, пусть и внешне очень впечатляющего. Добрый Питер... Как на нём это всё только держится... Вся Нарния, все банкеты и фуршеты для этих страхолюдин-минотавров, повелевающих своими племенами где-то на юге, с их дипломатическими визитами... Но ночная игра теней ненадолго позволила Эдмнду Справедливому оставаться в реальности. Звякнул меч Питера, на зов рога с их ставки отозвался долгий, протяжный звук со стоянки на другом берегу реки. Это оказалось призывом к боевым действиям, на противоположном берегу реки уже шло сражение.
полная версия страницы